Тьма на ладони - Фудзивара Иори. Страница 52
Возможно, я сказал это слишком резко. Охара замолчала, пристально глядя на меня. И наконец спросила:
– Можно, я дам мужу ваш телефон?
– Тебе решать. Если считаешь, что нужно, то ради бога.
– Вы все-таки пойдете на эту Ногидзаку?
– Ну конечно. Я же сам эту встречу назначил. Чего это ты вдруг?
– А как температура?
– Близко к норме. Не волнуйся, в обморок не упаду.
– Вообще-то, я за другое волнуюсь. Там же будет главарь якудзы, верно? По вашему же приглашению…
– Послушай. Я тебя, кажется, просил не лезть в мою личную жизнь?
Охара глубоко вздохнула.
– Ладно… – пробурчала она себе под нос. – Такого упрямого осла все равно ничем не остановишь!
– Охара! Ты делаешь успехи.
– В чем это?
– У тебя появилась женская интуиция, – улыбнулся я. – Привет мужу!
Я повернулся и пошел в раздевалку.
– Кретин! – еле слышно прозвучало у меня за спиной.
19
Ближе к вечеру кольцевая подземки, как всегда, бурлила от возвращавшихся с работы людей. В переполненной электричке я прижимал свою поклажу к ребрам, явно раздражая окружающих. Каждый раз, когда вагон покачивало, в коробке громко звякали стальные трубы.
Слушая эти звуки, я вспоминал тишину в телефонной трубке пару часов назад. А когда очнулся, обнаружил, что станция «Харадзюку» уже позади. Там я собирался пересесть на линию Тиёда, но теперь решил выйти на «Эбису» и прогуляться через Роппонги. На часах еще не было и семи. Времени хоть отбавляй. Можно было не сомневаться: такой поздний час для встречи Сугино назначил совсем не случайно.
Ну что ж, подумал я. Роппонги – идеальное место для прожигания времени. С моей перспективой на будущее пора привыкать к этому странному хобби.
В баре у Нами-тян было на редкость людно. Лишь увидев такую толпу, я вспомнил, что сейчас вечер пятницы. В динамиках плескалась ностальгическая мелодия – Temptations, «My Girl».
Я прошел к стойке и уселся на свободный табурет между какими-то европейцами. Те скользнули по мне взглядами и, отвернувшись, продолжили болтать каждый на своем языке.
Подошел Майк. Ткнул пальцем в коробку, что я прислонил к стойке рядом с собой.
– А это что?
Я в двух словах рассказал ему про «Изи хангер».
– Стальные трубы? – с интересом повторил он и усмехнулся. – Пожалуй, это поубедительней, чем барабанные палочки!
– Даже не знаю, о чем ты…
Я заказал саке.
– Ах да! – вспомнил он. – Вчера ближе к ночи твоя красавица подчиненная сюда звонила.
– Я уже в курсе, – кивнул я.
Он принес мне саке и тут же куда-то исчез. Ну и бог с ним. Помолчать под легкую музыку в конце недели – тоже совсем неплохая штука.
Я потягивал саке и сквозь галдеж посетителей вслушивался в мелодии давно забытого прошлого. Kingston Trio – «Tom Dowley». Дель Шаннон – «Runaway». Отис Реддинг – «I'm Coming Home»… Ни одна песня для прожигания свободного времени не подходила, хоть тресни.
После «Only the Lonely» Роя Орбисона репертуар вдруг резко сменился, и Animals заиграли вступление к «Дому восходящего солнца». Песенка про юнца, который провел ночь в борделе. Надрывная «трещинка» в голосе вокалиста превращала эту мелодию в настоящее чудо.
За стойкой показалась Нами-тян, но один из иностранцев тут же пристал к ней с каким-то вопросом.
– Эрик Бёрден, – ответила она ему на грубом английском.
Юнец спросил что-то еще. Я посмотрел на него внимательнее. Белый парнишка лет двадцати уже принял на грудь будь здоров.
Нами-тян пожала плечами и обернулась ко мне:
– Эй, папаша! Ты не в курсе, кто у них на органе играл?
– Алан Прайс, – ответил я не задумываясь.
Она повторила парню мои слова. Он криво усмехнулся и с явным вызовом прогнусавил что-то еще. Нами-тян повысила голос, ответила что-то резкое, и клиент наконец заткнулся.
– Что происходит? – поинтересовался я.
– Спрашивает, почему в этом баре крутят одно замшелое старье. Его забыла спросить! Ну, я и говорю: если не нравится – чего про орган было спрашивать? Придурок какой-то, ей-богу… И без него забот полон рот!
Зная Нами-тян, можно было не сомневаться: на английском она прописала ему кое-что пожестче. Замшелое старье? Никогда бы не причислил «Дом восходящего солнца» к такой категории.
Нами-тян заглянула в мой бокал. Там было пусто.
– Еще?
– Да нет, – покачал я головой. – На сегодня хватит.
– Здорово ты в старых вещах разбираешься!
– К сожалению, только в старых…
– Это уж точно. Что перед носом творится – вообще не замечаешь. А жизнь вокруг – это тебе не пупок!
– Чего-чего? Какой еще пупок?
– Тот самый. Который у всех посреди живота расположен, а думать о нем никому и в голову не приходит. Ужасная несправедливость, тебе не кажется? Вот и ты со своей жизнью так же. И сам не живешь, и другим не даешь.
– Ого… Первый раз такой пример слышу. Да с чего бы я о своем пупке специально думал? И без него забот полон рот!
– Ну смотри. Может, я и зря вчера о тебе позаботилась…
– Ты о чем?
– Да Охара твоя звонила. Вчера, поздно вечером.
– Это я знаю.
– Но ты же не знаешь, о чем я говорила с ним.
– С ним?!
– Ну да… Она звонит, я говорю – дай-ка мужу трубочку. Ну и влепила ему: смотри, парень, будешь ворон считать – старый хрен у тебя жену отобьет!
У меня отвисла челюсть. Несколько секунд я смотрел на нее, не зная, что сказать. И наконец перевел дух.
– М-да-а… Вот уж действительно, спасибо за заботу!
– А что? Или я ошибаюсь?
«Ошибаешься!» – хотел было сказать я, но она убежала к клиентам. Работы сегодня хватало, и даже Майк выполнял роль официанта. Конец недели, куда деваться.
Хозяйка исчезла, но старые песни зазвучали погромче. Слушая эти мелодии одну за другой, я впал в удивительное состояние. Как будто я сидел на дне глубокого пруда в клубах какого-то ила из живых организмов, что плясали вокруг меня, слагая призрачные фантомы. У фантомов были лица. Эти лица то появлялись, то вновь исчезали передо мной. Я увидел лицо отца. Лицо своей бывшей жены. Лица людей, с которыми я когда-то работал, но чьи имена позабыл. Лица всех, кого я повстречал в своей жизни за сорок с лишним лет. Была там и Охара с ее робким мужем. А также та, что, возможно, звонила сегодня по телефону, хотя и не сказала ни слова. За двадцать лет ее лицо ни капельки не изменилось.
Скольких из этих лиц мне доведется увидеть еще хоть раз? Я задумался, но тут же понял, насколько бессмысленны любые попытки ответа. Странный ил успокоился и мягко осел на дно.
Старенький Донован допевал свою «Mellow Yellow». Я поднялся с табурета. На часах еще не было восьми.
Нами-тян зашивалась за кассой.
– Ты уж прости! Народу сегодня – как сельдей в бочке, – извинилась она.
– Да все в порядке, – улыбнулся я. – А насчет мужа Охары ты, ей-богу, зря беспокоишься…
– Почему это зря?
– В конце марта я увольняюсь. И все ниточки между нами оборвутся.
– Такие, как сейчас? Не надейся, не оборвутся!
– А ты откуда знаешь?
– Что, у меня глаз нету, что ли? Девчонка по краю ходит. Сама не понимает, что творит. У тебя кожа ведь как у бегемота, ничего не замечаешь! Этот мир погубят толстокожие, не слыхал? Если с девчонкой в таком состоянии обращаться, как с пупком на животе, она постепенно с ума сойдет, так и знай!
– Да ну тебя… Правда, что ли?
– А то!
Я вышел на улицу. Толстокожий? Сам не живу и другим не даю?.. Я шел по улице, размышляя о пупке на животе, как вдруг мои мысли переключились на Киэ Саэки. Разве Исидзаки игнорировал ее как женщину? Нет. Ее чувства он понимал отлично. Просто не позволял ничему произойти, вот и все…
Я брел по улице в сторону Ногидзаки. Теплый весенний ветер ласкал лицо. Ближе к перекрестку Роппонги меня окружила толпа, и воздух стал еще жарче. Добрый знак: если кожей чувствую время года – значит, иду на поправку.