Царьград. Трилогия - Посняков Андрей. Страница 172

Три раза ударив в бубен – Бумм! Бумм! Бумм! – ведьма гулко ухнула, быстро скидывая с себя всю одежду… Красивая была баба – даже сейчас, ночью, и то видно! Ах… в иное бы время…

Голая колдунья, упав на колени, распростерлась пред пнем, вытянув руки:

– Ой да ты Перун, Перун-батюшка! Ой да прими мово моление, мово моленье, тебя славление!

Алексей, уж на что был на взводе, а присвистнул: ну, нате вам – Перун! Нет, правильно игумен Варфоломей велел схватить эту бабу! Язычница! Как есть – язычница. Волхвица!

И сразу вроде бы как-то сделалось темнее, страшнее, и туман вдруг загустел, поплыл на островок косматыми плашками, и кто-то – казалось – завыл, заухал, захохотал совсем рядом. От таких премерзких звуков отрок Сермяшка – несмотря, что ведьмин сын! – затрясся, запричитал, закрестился:

– Господи, Господи, спаси и помилуй!

А Василиса, словно и не видела никого, делала свое дело. Молодая красивая баба. Ведьма. Вот встала… нет, вскочила, вспрыгнула на ноги, словно почуявшая добычу волчица, снова ударила в бубен, провела себя по тугим грудям заячьей лапою, закружилась волчком:

Чем дальше, тем больше неистовствовала волхвица, вилась вьюном, скакала, кружилась, и бубен бил уже так часто, что звуки ударов сливались в один громкий гул. А Сермяшка, несчастный пастушонок, в страхе пополз в осоку, там и укрылся, дрожа, лишь одни босые пятки торчали…

Признаться, и Алексею тоже было не до смеха – уж больно жуткое зрелище представляла собою колдующая ведьма! Жуткое и – одновременно – притягательное. Ах, как прыгала, как кружилась волхвица, как извивалась, валялась по земле, едва не скатившись в трясину… А грозы меж тем все не было, и в чистом небе холодно мерцали звезды.

Ведьма посмотрела вверх, запрокинув голову, и темные, густые волосы ее развевались за спиной лошадиной гривой, хотя никакого ветра не было.

На миг застыв, колдунья вдруг изогнулась, сладострастно поглаживая себя по бедрам и, казалось, прожгла Алексея взглядом:

– Семя! Перун требует семя!

Ничего уже не соображая, молодой человек, словно и впрямь заколдованный, медленно подошел к ведьме. Та ухмыльнулась, заухала и, отложив в сторону бубен, мигом стащила с него всю одежду… Изогнулась:

– Возьми, возьми меня!!! Дай Перуну семя!

Нет, никогда еще протопроедр не занимался любовью в таких условиях: посреди болота, звездной холодной ночью… Впрочем, он сейчас и вовсе не чувствовал холода… Лишь горячие бедра колдуньи, лишь тугую грудь… Эх…

Волхвица стонала, изгибалась все быстрее и быстрее, а молодой человек чувствовал себя несомым каким-то жутким колдовским вихрем, несомым неведомо куда…

– Перу-у-у-ун! Перун-батюшка-а-а-а-а!!!

Ах, какая ж все-таки женщина! Какая…

И вдруг грянуло! Громыхнуло!

Прямо с чистого неба!

Алексей непроизвольно поднял голову, увидев, как заволокли, сожрали звезды и месяц черные густые тучи.

Сладострастно-алчно блеснули широко распахнутые глаза ведьмы, плеснула синяя молния, кто-то страшно закричал совсем рядом, в осоке… Сермяшка? Нет, крик был не детский, мужской…

И снова ударил гром, прямо над головою. Алексей закрыл глаза…

Глава 10

Октябрь. Окрестности Мценска

Беглец

…а когда открыл, было уже утро. Он спал в одежде прямо посреди болота, на островке, привалившись спиною к пню, а вокруг, насколько можно было судить, никого не было. Ни волхвицы, ни сына ее, Сермяшки… Что же, привиделось все? Не было никакой ночи? Тогда как же он здесь оказался?

Алексей внимательно осмотрелся, прошелся осокою… обнаружив там наборный поясок из тонких золоченых пластин. Такие любили когда-то носить щеголи в Константинополе. Впрочем, как и в русских землях. Богатый поясок, ничего не скажешь. Верно, потерял кто-то.

Интересно вот… Интересно…

Окончательно придя в себя, молодой человек быстро зашагал гатью, хотелось поскорее узнать – получилось ли, вышло, не привиделось?

Денек зачинался славный, погожий, какие выпадают иногда золотой осенью, бабьим летом: хоть и зябко еще, и туман по оврагам стелется, а видно уже – к полудню разжарит. Быстро миновав гать, Алексей присел передохнуть на краю болота, на поваленное дерево, присел и услыхал вдруг где-то в небе какой-то быстро приближающийся звук. Звук очень даже знакомый! Он приближался, становился все громче, и вот уже прочертила трясину стремительная темная тень.

Вертолет! Желто-синий милицейский «Камов». И низко летит – к дождю, наверное. Протопроедр усмехнулся – ну, не к дождю, а, верно, кого-то ищут – каких-нибудь пропавших грибников-ягодников или, уж чего хуже, сбежавших преступников. Все равно, что этак, что так – плохо! Таиться надобно. Хотя, с другой стороны, а чего таиться-то? Ведь получилось все! Вышло! И вертолет тому – лучшее доказательство. Значит… Значит, не привиделось все – ночь, бубен, алчная до любви волхвица… Волхвица…

Алексей потряс головой, словно бы прогонял наваждение. Сейчас вот что – ноги в руки – и быстро к бабке Федотихе, изба ее недалече, в Касимовке, а до Касимовки – если вдоль реки да лесочком – километров шесть с гаком. Конечно, по грунтовке быстрей – попутку можно поймать, какой-нибудь лесовоз… Однако в таком вот виде…

Честно говоря, молодой человек выглядел сейчас как обыкновенный бомж. А ведь собирался, готовился – космы подстриг, побрился, оставив узкую бородку да усики, совсем уж с голым рылом – не поняли бы амбросиевские. И все же, все же! Пока тут, на болотине, валялся, да пока шел – поистрепался, изгрязнился. Рубаха-сермяжица, порты, сапоги яловые… а что? В принципе, не так уж и плохо. Грязь можно, вон, травой или мхом очистить, рубаху в порты заправить… нет, вначале подол оторвать, длинен больно… во-от так. Ага… теперь бы ремень… да вот тот золоченый пояс! Господи – экий хиппи! Ай, зря корзинку с собою не прихватил – уж точно сошел бы за грибника-ягодника. Да, лоханулся с корзинкой-то… Ладно, не столь уж тут далеко и идти. Вон и тропинка…

Протопроедр вот сейчас только, идя знакомой тропинкою, почувствовал, как поднималась, перла из груди радость. Получилось ведь! Вышло! Добился, чего хотел. А значит – сладится и остальное, все так, как задумал. Сейчас придет к бабке, отдохнет, слегка перекусит – и за дело! Пущай возвращает обратно… туда, куда надобно. К милой жене, к детям, к друзьям-приятелям, в родной Константинополь-Царьград, никакой не Стамбул вовсе!

Вернет, вернет бабка – пусть теперь и не заикается про оплату, с прошлого года должна по жизни, зря, что ли, ее от народного суда да от срока тюремного спас, растратчицу! Сейчас вот уже, скоро… совсем скоро…

Где-то впереди вдруг послышался собачий лай. Путник насторожился, потянулся к голенищу, к ножу… Вот и собака! Выскочила из кустов белая, в рыжих подпалинах, лайка. Замахала хвостом, залаяла, но не зло, а больше так, для порядку.

– Маська, Маська! – из лесочка позвали.

Лайка голову повернула, отозвалась:

– Ав, ав, – тут я, мол, никуда не делася.