Царьград. Трилогия - Посняков Андрей. Страница 178
Ветер усилился, натащил на все небо сизые холодные тучи, даже стал накрапывать дождик, правда, недолго, когда путник, припрятав лук и стрелы в придорожных кустах, подходил к околице, дождик уже кончался, а в разрывах туч приветливо сверкали голубые лепестки неба.
Из крайней избы, вросшей в землю, казалось, по самые окна, вдруг вышла сгорбленная старушка в зеленом цветастом платке и ватнике. Поежилась, взглянула на небо и, перекрестившись на макушку видневшейся за высокими кустами церкви, схватила в руки увесистый колун, с размаху хватанув им большую сучковатую чурку.
– Помочь, бабушка? – подойдя ближе, поинтересовался беглец.
Старушка с готовностью обернулась:
– А и помоги, милый. Чай, из города будешь?
– Оттуда!
Алексей ухватил колун, размахнулся…
– Эх! Привыкли руки к топорам… Хэк!
Чурка разлетелась надвое, словно человеческая голова под саблею янычара… Нет, не так! – словно голова янычара под мечом акрита! Да, так куда лучше… Хэк!
– И ловок же ты колоть! – умилилась бабуся. – Не скажешь, что и городской.
– Корни-то из деревни, бабуля!
– Оно и видно. Молочка не хочешь ли?
– Не откажусь.
Расколов чурку, протопроедр аккуратно прислонил колун к завалинке, поросшей пожухлой осенней травою.
– Ну ты тут посиди, а я вынесу. Изба-то у меня для тебя маловата. Тебя как звать-то?
– Алексей.
– Алексий, значит… А я – Пелагея. Пелагея Ивановна.
Старушка скрылась в избе и, немного погодя, вышла, неся в руках глиняную крынку:
– Пей, Алексий. На здоровьице. На вот и хлебца – сама напекла.
Протопроедр с удовольствием выпил холодного – зубы сводило – молока с горбушкою хорошо пропеченного хрустящего ржаного хлеба. Потянулся:
– Может, чего еще помочь, Пелагея Ивановна?
– Да у тебя, чай, и свои дела есть. Ты чего пришел-то, Алексий? Небось, в магазин? Так зря – водки там нету. Третьего дня артельщики на тракторе приезжали – всю водку и выпили, а за новой Василиса еще не ездила.
– Василиса – это хозяйка магазина? – поднимаясь с завалинки, уточнил молодой человек.
Старушка кивнула:
– Она.
И тут же похвасталась:
– Племянницей мне приходится.
«А кроме племянницы, наверное, никого и нету, – почему-то подумал Алексей. – Иначе б дрова сама не колола».
– Одна я живу. – Бабуля словно подслушала мысли. – Муж, Федор, погиб еще в финскую, сына два было… тоже Господь прибрал, а внуков не дал… Вот одна и доживаю…
Муж в финскую погиб… Это ж сколько бабушке лет-то? Лет девяносто, уж никак не меньше. А ничего выглядит – дрова, вон, сама колет.
– Спасибо, Пелагея Ивановна, за молочко, – поблагодарил он.
– Ништо. Тебе спасибо. Помог вот… Рыбы-то наловил?
Алексей развел руками:
– Ловлю вот. Да и дичь промышляю – есть тут на озерах утки-то?
– Да есть. – Старушка вдруг взглянула на путника неожиданно строго, прищурив и без того узкие, оплетенные многочисленными морщинами глаза, бесцветные, как у всех стариков, и, почмокав губами, предупредила: – Ты только к Черному болоту не ходи, как охотиться будешь. Уж больно худое место.
– Так оно отродясь хорошим не считалось, – хохотнул молодой человек. – А дичи там много! И клюквы.
– Отродясь не считалось, а ныне – еще хуже стало. – Обернувшись, Пелагея Ивановна снова перекрестилась на церковную маковку и, понизив голос, спросила: – Грозу-то, чай, слышал?
– Слышал. И что? Бывает ведь и зимой гроза, редко, но случается, а тут октябрь всего-то!
– Нехорошая эта гроза, вызванная! – убежденно промолвила бабка.
Алексей вздрогнул:
– Что значит – вызванная?
– А то и значит, – Пелагея Ивановна прищурилась еще больше. – Не сама пришла, зло с собой принесла.
– Зло? Это какое же, интересно, зло?
В небе послышался быстро приближающийся гул. Оба собеседника вскинули головы, провожая глазами желто-синий милицейский вертолет, скрывшийся за холмом и дубравой.
Беглец покачал головой:
– Не нашли еще ребятишек?
– И не найдут, – вздохнула старушка. – Чую, нет их уже в живых – на Черном болоте сгинули.
– Утонули, что ль?
– Нет, не утонули… Зло их сгубило. То, что пришло… – поправив платок, бабушка вдруг махнула рукой. – Ладно, что я тебе зубы-то заговариваю? Ты иди, Алексей, в магазин-то, покуда Василиса в город не уехала, она собиралась. Дай Бог здоровья тебе да счастья.
– И вам того же, Пелагея Ивановна.
Алексей улыбнулся как-то невесело – задели, задели его слова бабки. Что же, выходит, это он – его появление здесь – и есть зло? И эти ребята, потеряшки… С чего б они сгинули-то? Черное болото – не такая уж и глушь, ежели в трясину не забрели, наверняка давно бы уже вышли – там ведь грунтовка рядом. Нет, если не утонули, так не пропали бы… Молнией их, что ли, поразило? Тогда тела, наверное, давно нашли бы…
Так вот, в невеселых мыслях, и подошел путник к указанной старушкой избе – добротной, синей, с белыми резными наличниками, этаким изысканным деревянным кружевом. Окромя дома во дворе, за невысоким, тоже выкрашенным синей краской забором, виднелись сараи, амбар и баня, возле которого кормила кур высокая женщина в телогрее и заправленных в резиновые сапоги джинсах.
– Здравствуйте, – подойдя к забору, вежливо поприветствовал Алексей. – Вы, случайно, не Василиса будете?
Женщина обернулась:
– Случайно я. Вам, наверное, в магазин нужно? Подождите минут пять, пока управлюсь, ладно?
Кивнув, Алексей присел на вкопанную у забора лавочку и задумчиво посмотрел в небо, буквально на глазах очищавшееся от туч. Снова – прямо в глаза – радостно засверкало солнце, вытягивая четкие черные тени от багряно-золотых кленов, росших прямо напротив лавки. Хорошо было так сидеть, покойно. Смотреть на желтые деревья, на склоны холмов, на реку, на синее-синее небо. Осень… И что же, интересно, имела в виду бабка Пелагея? Какое еще зло?
– Ну, заходите, пожалуйста.
Молодой человек следом за продавщицей – точнее, хозяйкой – зашел в амбар, оказавшийся на поверку тем самым магазином, полным всяческой разности – серпов, грабель, китайских картин в пластмассовых рамках, турецкого печенья, лимонада устрашающей расцветки в полуторалитровых пластиковых бутылях, пива, вяленой воблы, игрушек…
– Водки, сразу предупреждаю, – нет. Кончилась. Сейчас вот, в город съезжу, привезу – можете вечером зайти.
– Господи, – не выдержав, покривился Алексей. – Да с чего вы все взяли, что мне водка нужна? Мне б хлебушка да гречки чуть-чуть… И еще спичек. Вот, на сотню. То есть не спичек на сотню, а всего…
– Понятно, что не спичек…
Хозяйка магазина принялась взвешивать на весах гречку, а молодой человек тем временем с любопытством разглядывал магазин. Добротные бревна, железные решетки на маленьких узких окнах, дверь… такие только в крепостях, попробуй, возьми! Если поджечь только… А это здесь могут, запросто! Не продала кому-нибудь ночью водки или так, из зависти. Вон, двор-то какой, хозяйство, за углом – джип… Запросто могут поджечь, запросто, народ у нас такой, завистливый…
На двери амбара кнопками был прикреплен отпечатанный на ксероксе листок стандартного формата А-4 с портретами двух мальчишек лет по двенадцати… Ага! Вот они, потеряшки. Ну да – фамилия, имена, возраст… Особые приметы, то есть – отсутствие таковых. Словесный портрет – «лицо овальное, волосы светло-русые, веснушки, глаза серые» – таких пацанов тысячи, миллионы… Одеты… Стандартно одеты – оба в джинсах, один – в серых, другой – в голубых, кроссовки, курточки – тоже стандартные турецкие джинсовки, бодлонки… у одного – с надписью «Гарвард Юниверсити» – ого себе, Гарвард Юниверсити! – у другого – портрет группы «Король и Шут». Ну надо же! «Король и Шут». «Если мясо мужики пивом запивали!» Алексей уж и не думал, что эту группу кто-нибудь еще слушает, а вот на тебе! Сразу вспомнилось детство, пусть и детдомовское, в все равно, хорошие были времена… Может быть, потому, что люди в детском доме попались хорошие, с душой? Тот же Василий Филиппыч, воспитатель… Теперь, говорят, детей из детдомов стараются раздать по приемным семьям. Такое и раньше тоже было, но реже. Алексей даже и не представлял сейчас, захотел бы он в семью? Ну когда маленький, оно понятно… А когда пятнадцать? Нет, вряд ли. Лучше уж в детском доме, чем у чужих-то людей. Да еще говорят, некоторые просто так детей берут, ради денег… Жлобы, блин…