Царьград. Трилогия - Посняков Андрей. Страница 184
– Онфимко, пятки почеши! Ой, хорошо… славно… Бражка что, кончилась, что ли?
– Но.
– Так что сидишь? Сбегай!
Во субботу – на Дмитров (Дмитрия Солунского) день – по традиции, поминали усопших. Дмитров день – дедов, отчин, всех предков. Всех, кого помнили, поименно помянуть надобно, ну а кого уж забыли – тех так, скопом. Не одной, конечно, кружкой, чтоб не обиделись. В общем, напоминались – в воскресенье поутру у Алексея башка трещала так, что хоть обручи плетеные с бочки надевай. Чтоб не раскололась!
У Епифана, кстати, так же!
Пока сыновья старосты запрягали лошадей, гость с хозяином выпили по большой крынке холодного квасу, не простого, конечно, квасу – хмельного, забористого. Выпив, староста вытер бороду и усы и хотел было послать Онфимку в погреб – принести еще, – да раздумал, вполне справедливо рассудив, что вовсе незачем превращать процесс похмелья в новую, совершенно самостоятельную пьянку.
Наконец, поехали – кто верхом, кто на телегах, а Епифан с Алексеем – в возке. Денек выдался славный – по-осеннему прохладный, но солнечный, светлый, в такой и похмелье быстро прошло, и здорово было ехать вот так, не спеша, по лесной дорожке, пусть даже и без рессор, ухабисто – все равно славно!
Не торопились, в город приехали часа через три, к обеду, Епифан живо расставил своих на рынке, в мясном ряду, сам же, немного понаблюдав за началом торговли, мигнул Алексею – пошли, мол. Тот пожал плечами – пошли так пошли. И зашагал следом за старостой, через всю рыночную площадь – шумную, многолюдную, говорливую – мимо белокаменной церкви с сияющим звонким золотом куполом, мимо амбаров, мимо украшенных затейливой резьбою купеческих лавок.
– Эй, эй, господине, не проходите мимо! Аксамит есть, шелк, бархатец!
– Серьги, серьги зазнобам своим купите, еще и браслеты есть – ордынские!
– Мыло, мыло бургальское – чистый мед!
– Вино – мальвазеица, романея – во рту само тает!
– Да что ж ты меня за рукав тянешь! – Алексей возмутился особо наглым купцом. – Поди, бражку ягодную за мальвазеицу выдаешь, а?
– Что ты, что ты, вот те крест! – купец перекрестился на церковный золотой купол. – Славное вино, из самого Царьграда привезено, со двора царя Константина!
– Так-таки и со двора Константина? – прищурившись, усомнился протопроедр. – Ой, не верится что-то.
– Христом-Богом клянусь – царьградское! – забожился торговец. – Грек Леонтий, заморский гость, с месяц назад привез.
Алексей улыбнулся:
– С месяц назад, говоришь? Ну, и что сей грек Леонтий рассказывал? Стоит еще Царьград? Не захватили турки?
– Стоит, как ему не стоять? – пригладив бороду, засмеялся купец. – Басурмане наседают, да… но не столь сильно, как ране. Леонтий сказывал – куда как легче в Константиновом граде дышится, чем года два назад.
– Ну что же… Тогда налей наперсток на пробу. Выпью за здоровье православного Константина-царя!
Молодой человек с удовольствием пригубил небольшую чарку… заодно и потерял из виду старосту, который, впрочем, вскоре нашелся:
– О! Вот он где – пьет уже, до корчмы не дойдя.
– Да славное вино попалось!
– Пошли, пошли, знаю я, где славное вино наливают!
И, взяв за руку, утащил… прямо к корчме – приземистой длинной избе за высоким забором. Несмотря на многолюдство, пол в избе оказался чисто подметенным, выскобленным, на столах, да на лавках постлано мягкой пахучей соломы – чтоб удобней сидеть, да и спать – вдруг кому приспичит? Входная дверь была распахнута настежь, из слюдяных окон тоже струился мягкий приглушенный свет.
– Заходите, гости дорогие, – выскочил навстречу служка – молодой румяный парень в красной, при щегольском желтом пояске, рубахе. – Чем могу услужить?
– Сбитень есть ли? И квас хмельной?
– Обижаете!
– Ну, так давай, кваску для начала тащи! И меду… Только не твореного, не перевару, доброго меду давай, стоялого, самоброда.
Служка руку к сердцу прижал:
– Исполнено будет в точности. Вон, в край стола – свободные лавки.
– Видим.
Уселись. Выпили. Хороший оказался мед – не обманул служка. Поправившись, захрустели заедками вкусными – пряниками медовыми, орехами, сладким лопуховым изваром. Солнышко лучистое в двери заглянуло – славно, благостно!
И все бы хорошо, да вот соседи шумливые попались. И нет бы просто песни пели да разговаривали – куда там, упившись дешевым переваром, в драку полезли – как же без этого-то? Особенно один мужичонка нахрапистый доставал – нахальный такой, из тех, что выпьют на копейку, а шуму на целый рубль. Все к соседу своему вязался:
– А ну-ка скажи, тюфячник, ты меня уважаешь? А князя нашего, Василья?
Тюфячник – сиречь артиллерист, пушкарь, тюфяками на татарский манер особые пушки звались – отмалчивался, видать, не хотелось ему ни с кем ссориться, хоть и мужик он был с виду не слабый – здоровенный такой, с бородкою светлой, лицо имел приветливое, спокойное, только нос чуть набок сворочен, видать, в драке какой.
– А ты откель сам-то? – не отставал нахал. – Вижу, не из наших будешь.
– Из Брянска я, – наконец подал голос пушкарь.
– А! – явно обрадовался мужичонка. – Так ты литовец! Эй, народ православный, гляньте-ка – литвин нашего князя Василья признавать не хочет!
А вот это уже явный перебор – ничего такого про Василия брянец не говорил. Алексей недобро усмехнулся – кажется, дело шло к драке. Нахрапистый мужичонка явно был не один, не раз и не два оглянулся уже на двух бугаев в дальнем углу – те сидели молча, смотрели исподлобья, словно бы выжидали. А ведь и выжидали!
– А ты, может, и не православный?! – все больше ярился нахал. – А ну-ка перекрестись!
– Да православный я! – пушкарь демонстративно перекрестился, и видно уже было, что терпенье его иссякло. – А вот ты, буерака, кто таков будешь?
– Слышали? А? – мужичонка яростно забрызжал слюной. – Ты кого буеракой назвал, нехристь?
– Кто нехристь? Я – нехристь? – поднявшись из-за стола, литовец махнул кулаком… Да не попал – нахалюга оказался вертким. Однако – чудно дело – упал на пол, словно припадочный, заблажил, забился, закричал дурноматом:
– Ратуйте, православные, ратуйте! Литвин проклятый убил, как есть убил!
– А ну, кто это тут наших трогает?
Ага! Вот они, бугаины… У одного за пазухой – кистень, у другого – нож в голенище, Алексей такие хитрости враз примечал.
– А ну, рожа литовская, выйдем, поговорим один на один.
– А и выйдем!
Тут все повалили на двор, и в суматохе-то этой, собственно, и началась драка – пушкарь снова не выдержал, ударил одного из бугаев в ухо, тот ответил, и тут уж пошло, поехало…
– На, получи, нехристь поганая!
– В рыло, в рыло бей! В рыло!
– Ага, попали, кажись!
– И поделом, поделом…
Быстро смекнув, что к чему, Алексей сноровисто метнул в дальний угол корчмы недопитую кружку. Ох, и звук же был! Словно взрыв!
Все на миг притихли, оглянулись…
– Православные! – вспрыгнув на лавку, дико возопил протопроедр. – Татарва на заднем дворе чью-то лошадь уводит. Не чью ли нибудь?
– Ой, у меня ведь там лошадь привязана.
– И у меня!
– А ну, держи вора! Бей татарву, православные!
Драчуны вмиг бросились на задний двор, остался только брянец с разбитой губой и его оппоненты – все та же троица в лице плюгавого нахалюги и двух бугаев с лицами, явно не отягощенными печатью высокой нравственности и интеллекта, а, по-простому говоря – с физиономиями висельников.
Один, гнусно ухмыляясь, выхватил из-за голенища нож… Второй ухватил кистень, размахнулся…
Не то чтобы Алексея очень тревожил этот литовец, в конце концов, совершенно посторонний ему человек, не сват, не брат, даже не дальний знакомый. И все же… Все же захотелось вдруг остановить вот весь этот явный беспредел, ну нельзя же вот так подличать… Уж раз ввязался…
– Стой, стой, друже… Лучше пойдем!
Напрасно останавливал его староста.
Оп!