Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес". Страница 112

— Разница будет заключаться в самом обретении императорского благословения маркизом Короны. Простецам не дано понять отличия, которого нет, но ты — ты совершенно правильно сказала только что: ты отныне полноправная представительница нашего рода и для тебя она есть, эта разница, должна быть…

Ужас налетел и растаял под теплом мужниной ладони, вновь это был самый близкий и любимый человек на свете.

— Допускаю, что тебе сейчас непросто разгадать сии загадки, но со временем ты поймешь… Мой птерчик!

— Хогги, тише… Ну вот, разбудил маленького птерчика!

— Ему все равно кушать. И мне, кстати, тоже бы не помешало.

— Ну, так вели подавать, Хогги, тебе ведь нужно как следует подкрепиться перед завтрашним путешествием.

— Только совместный ужин!

— Тогда потерпи, тогда нам после его сиятельства.

Отъезд предполагался на рассвете. Все эти часы перед расставанием столь тягостны! Вот если бы можно было всем вместе путешествовать! Тури так давно не была в столице! По правде говоря, она бывала там всего трижды, но придворная жизнь — это такой напиток: распробуешь — хочется еще и еще…

— Хогги, а можно я попрошу об одной важной вещи?

— Смотря какой? Но постараюсь исполнить.

— Я бы… очень бы хотела… сама… Одним словом, можно, я его буду кормить грудью хотя бы два месяца? Он же такой маленький, я так беспокоюсь.

Маркиз Хоггроги перевернулся на живот и подпер руками лохматую голову.

— Можно. Хотя, ты должна понимать, что по всем придворным обычаям, по этикету, знатная дама кормит сама только в первый месяц… — Хоггроги засмеялся, зарывшись лицом в подушку, но все равно получилось громко.

— Что такое, Хогги?

— Представляешь, мои лазутчики… Ну, не боевые, а такие, домашние, добровольные, которые в каждом замке найдутся… Донесли мне, что моя матушка, тайком ото всех, и даже от отца, кормила меня грудью два с половиною месяца!

— Правда???

— Угу.

— Тогда я, чур, три месяца буду! Хогги, пожалуйста, можно мне? Можно?

— Посмотрим. Конечно, мне чужие моды не указ, но… Вернусь из Океании — продолжим этот разговор, хорошо? А пока — не наседай и не щекочись.

— О да, мой повелитель.

Каждая знатная имперская семья держит в столице свое подворье, даже если бывает здесь редкими наездами, как например, князья Та-Микол, маркизы Короны, герцоги Лесные… Но князья Та-Микол в последние годы зачастили в Океанию, а герцоги Лесные живут вне ее отнюдь не по собственной воле, ибо пребывают в не?определенно долгой ссылке (пока Его Величество не сжалится над нечестивцами, разрушившими в горячке междоусобицы древний, всеми почитаемый храм), тогда как маркизы Короны и пять, и пятьдесят, и пятьсот лет тому назад бывали в Океании так же редко, не чаще, чем нынешний повелитель удела Хоггроги Солнышко.

Подворье маркизов Короны включало в себя широченный двор, а посреди двора старинной кладки дом, просторный, с многочисленными службами, пристройками, кладовыми, причем все это выстроено из прочного дикого камня, для красоты обложенного снаружи узким слоем расписного кирпича. За главным домом, туда дальше, в глубинах почти бесконечного двора, были еще постройки, жилые, но пустовавшие большую часть года.

Двор был обнесен узорчатою оградою из очень жесткого и хрупкого железа, которое все, от завитушек до заточенных под пики верхушек забора, было покрыто смоляными настоями и защитными заклинаниями, дабы ржавчина не досаждала, не портила вид…

Когда-то, вместо узорной прозрачной ограды стоял глухой каменный забор, но со времен Артуги Белого пошел иной обычай: тот посчитал, вслед за Его Величеством и по его примеру, что каменные заборы более пристало городить для тюрем и купеческих складов.

От главных ворот к главному дому вела широкая и очень ровно выстланная квадратными гранитными плитками дорога, в то время как остальное пространство двора, свободное от построек и растительности, было вымощено обычным булыжником. Осенью и весной то там, то здесь во дворе образуются лужи, и строжайшая обязанность мажордома — те лужи иссушать и обмельчать, выравнивать мощение таким образом, чтобы дождевая вода бежала к нарочно сделанным канавкам и текла далее, за пределы двора, не скапливаясь на оном.

Дорога от ворот приводила прямо к крыльцу. Там, дома, в далеком южном уделе, ни о каких крыльцах со ступеньками и не слыхивали, и приучить свой вкус к этому так и не смогли, но в столице — в столице всегда все не как у простых людей… В столице даже нижний этаж не попросту, а поветом именуется. Прежде чем войти в повет, а оттуда к себе, наверх, маркиз не торопясь, пешим от самых ворот, прошелся по двору, замечая, но пока не делая замечаний… Дворня — старшие слуги, во главе с мажордомом, так и не разогнувшись от поклонов, семенили сзади.

Так-то славно жить в богатом доме по без господ: все чинно, сонно, уют налажен, трапезы всегда вовремя и от пуза… Примчался, сокол… прощай, тишина!

Хоггроги взбежал по ступеням крыльца на рундук, нащупал пальцем на балясине заветный сучок, подцепил ногтем… Никакой тайны в том сучке, просто он так с детства с домом здоровается… Во двор изо всей дружины пока въехали только сенешали, сотники, пажи и телохранители… спешились, стоят, ждут повелений.

— Лумай, в казармах все подготовлено?

— Все, ваша светлость! До самой мелкой мелочи!

Когда мажордом говорит — ему верить можно. Старик в отсутствие хозяев любит выпить лишнего, есть за ним такой слушок, однако — до сих пор честен и деловит.

— Хорошо. Мне и сенешалям — мыльню, ратникам тоже, но свою. Вина дружине, сегодня вечером, в честь приезда, из расчета: полная пядь простого «океанского» — на десяток, ибо не на праздник приехали. А вот страже домовой… Их, Лумай, угости послаще и не считая, пусть порадуются старики, отдохнут без забот.

Хоггроги махнул рукой, и два сенешаля бегом двинулись к повелителю.

— Лумай, вот что… Сотники, да еще Лери и Керси — тоже сегодня с нами, в мыльню и на ужин. Хоггроги гаркнул поправку на весь двор, пятеро сотников и два пажа, Керси и Лери, со всех ног помчались догонять сенешалей: значит, в духе его светлость, удачно до столицы добрались!

Два десятка увечных стариков служат охраною дома, сменяя друг друга: шестеро в карауле, шестеро спят, шестеро собственной жизнью живут, свое время проводят. Да двое десятников над тремя неполными стражными десятками. Были они ратники когда-то, но старость и увечья заставили их искать другую жизнь, вернее сказать — доживание… Против настоящих войск им осады, конечно же, не выдержать: и дом не крепость, и они совсем не рыцари, а против татей ночных — надежно управятся и управлялись уже! Пока его светлость в столице — всю караульную службу теперь дружина будет нести, и домовой охране это в великую радость: во-первых, законное безделье, лично его светлостью дарованное, во-вторых, добавочное винное довольствие каждому, а в третьих — это наверное самое счастливое — каждый вечер их ждут в казармах дружинники, чтобы кружечку с ветеранами пропустить да послушать рассказы о старых временах, да сплетни о нынешних порядках в столице, да самим рассказать о новостях удельных… Существует строжайший приказ: не обижать стариков, но и без приказа никто бы не стал над ними надсмеиваться: сегодня — они старые и увечные, а послезавтра — как знать… все под прихотью богов живем.

Приняли Маркиза Короны хорошо и без проволочек: сначала Его Величество, наскоро отбарабанив слова торжественного благословения, пригласил его на полдник и на охоту, потом, уже в своих покоях, государыня поила его липким медовым взваром, гладила ему вихры, вспоминала в очередной раз, как ей пришло в голову дать маркизу его прозвище. Хоггроги с почтительнейшим добродушием сносил весь этот наизусть знакомый ритуал, раз десять он все это слышал, но ему не надоедает: во-первых, сие — знаки расположения от Её Величества Императрицы, а во-вторых и в третьих, она ему напоминает матушку, маркизу Эрриси, которой — будь они все простолюдины — императрица доводилась бы двоюродной теткой.