Мыши Наталии Моосгабр - Фукс Ладислав. Страница 39

– Но этот из особой кондитерской, вот из этой, – госпожа Моосгабр указала перчаткой за спину, потому что они все еще стояли перед кондитерской, – смотри, сколько мрамора, внутри – зеркала и люстры. В таких кондитерских медовики еще и сахаром посыпают. Ну пошли, пойдем уж.

Мальчик, странно улыбнувшись, откусил от пирога. И они пошли.

– Драться нельзя, – сказала госпожа Моосгабр по пути, – он тебя, наверное, и не дразнил вовсе. Ты у него, наверное, медовик взял. И разговаривать самому с собой тоже не дело. Человек может думать про себя тихо, а не говорить сам с собой вслух. И в лифте бегать нельзя, лифт развалится и больше не будет ходить. А главное, ничего нельзя поджигать. Так и дом может сгореть. Нельзя озорничать, – сказала госпожа Моосгабр, глядя, как мальчик медленно идет рядом с ней и ест пирог, – а то мать совсем изведешь. Мать изведешь, и вырастет из тебя чернорабочий, поденщик. Изведешь мать, она и под поезд может кинуться. Знаешь ведь, мимо перрона поезда ходят.

– Не кинется, – засмеялся мальчик и продолжал есть пирог, – к чему ей кидаться? Она скоро снова будет играть. Вернется в «Тетрабиблос» и будет играть в театре.

– А отец что? – сказала госпожа Моосгабр. – Отца у вас нет, правда?

– Нет его, – сказал мальчик. – Ушел. И гроши на меня не платит. Говорит, что у нас денег больше, чем у него. Что у нас киоск, а он всего-навсего бедный водолаз.

– Водолаз? – изумилась госпожа Моосгабр и схватилась за бант на шее. – Водолаз? А куда он лазает? В лужи?

– В реки, – засмеялся блондинчик в зеленом свитерке и проглотил кусок, – он вытаскивает затопленные лодки, песок, ищет, если у кого что упадет в воду. У него скафандр.

– Это как на Луне, – сказала госпожа Моосгабр.

– Только на Луне, – сказал мальчик, – они все время в скафандрах, а он только под водой в скафандре. В этом вся разница.

– А скажи, пожалуйста, – кивнула госпожа Моосгабр и затрясла сумкой, – как обстоят дела с этими посылками на почте. Говорят, у тебя рыльце в пуху.

– Вранье, что воронье, – сказал мальчик, медленно доедая пирог, – так думают те, кто в этом ничего не смыслит. Это была шайка, которую возглавляла старая глухая тетеря-уголовница, она уже много раз была в отсидке. Звали ее Гиена.

– Клаудингер, – сказала госпожа Моосгабр, и мальчик кивнул.

– Гиена Клаудингер, – кивнул он, – она самая. Они прибрали к рукам почту и тот лифт, в конце перрона. А я только езжу по перрону с тележкой и продаю.

Они медленно шли по улице, по которой можно было дойти до кладбища на площади Анны-Марии Блаженной. В магазинах горели огни, был уже вечер. Часов шесть, а может, и больше. Они медленно шли по улице, по которой можно было дойти до кладбища, и госпожа Моосгабр смотрела, как мальчик медленно ест пирог.

– Вкусно? – спросила она.

– Вкусно, – кивнул мальчик, – вкусно, но вкус какой-то непривычный. И довольно непривычный запах, – мальчик понюхал пирог, – вроде немного похож на горький миндаль. В нем есть горький миндаль, да?

– Может, и есть, – кивнула госпожа Моосгабр и схватилась за бант на шее.

– Но миндаль в медовик тоже не кладут, – засмеялся мальчик.

– В лучших кондитерских, может, и кладут, – сказала госпожа Моосгабр, – я сама не знаю. Впервые слышу. Это была очень хорошая кондитерская, ты же сам видел, снаружи – мрамор, а внутри – зеркала и люстры. «У разделенного неба» было почти как в Ри…

– «У расщепленного неба», – поправил ее блондинчик в зеленом свитерке и потом вдруг поднял глаза и сказал: – Послушайте, госпожа, что это у вас за очки? Ведь в ваших очках нет стекол. Они же без стеклышек. Как вы сквозь них видите?

– Как, как, – затрясла головой госпожа Моосгабр и, похоже, только сейчас осознала, что очки покойного мужа, которые она хранила в комнате, в самом деле без стекол… – Да, нет стекол. Они без стекол. Но именно поэтому я и вижу сквозь них. Иначе сквозь них я бы не видела.

Блондинчик в зеленом свитерке проглотил кусок, засмеялся и сказал:

– Но они какие-то особенные. Такие большие и круглые, таких теперь и не носят. Совсем допотопные, точно.

– Немножко допотопные, правда, – кивнула госпожа Моосгабр и схватилась за бант на шее, – ты же ходишь на Закон Божий, раз ходишь в приют. Знаешь небось, когда был потоп?

– Давно, – сказал мальчик, медленно доедая пирог, – памятников уже не осталось. Их не было даже четыре тысячи лет назад.

– Еще бы, – кивнула госпожа Моосгабр, – тогда и белого света не было.

Они продолжали медленно идти по улице к станции «Центральное кладбище», и госпожа Моосгабр смотрела, как он ест пирог. Потом мальчик опять поднял глаза и сказал:

– А что у вас за чепец? И что за бант такой? Такого тоже никто не носит. Тоже допотопный.

– Тоже, – кивнула госпожа Моосгабр, – старый. Но когда-нибудь опять будут носить.

– А что это у вас за бусы? – спросил мальчик вдруг и проглотил кусок. – Такие большие, цветные, не из дерева ли они?

– Не из дерева, – покачала головой госпожа Моосгабр и поправила очки, – из бамбука. Из бамбука. Знаешь, что такое бамбук?

– Знаю, – засмеялся блондинчик в зеленом свитерке, – как же не знать. Бамбук. Из него делают лыжные палки.

Они шли, и мальчик потихоньку доедал пирог. Госпожа Моосгабр удивлялась, как медленно он ест.

– В самом деле, необычный пирог, такой я правда еще не ел, – сказал мальчик. – Посахаренный и с миндалем. А скажите, госпожа… – сказал вдруг мальчик, странно улыбнувшись, – этот пирог, случайно, не из замка?

– Из замка? – изумилась госпожа Моосгабр. – Как это из замка?

– То есть из дворца, – странно улыбнулся он.

– Из кондитерской, – затрясла сумкой госпожа Моосгабр, – из той самой кондитерской «У неба», из той мраморной, ты же сам видел, что я его там покупала.

Мальчик помолчал, слегка улыбаясь, скорее про себя, а потом сказал:

– Но, госпожа, скажите… в замке тоже возят тележки?

– Как это, возят тележки? – сказала госпожа Моосгабр и дернула бант на шее.

– Ну, когда туда приходят гости, к ним подъезжают с тележкой? С едой и питьем, как на перроне «Кладбище».

– Пожалуй, нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – там, наверное, едят сидя. – И госпожа Моосгабр увидела наконец, что блондинчик в зеленом свитерке проглатывает последний кусок. Он проглотил последний кусок пирога и вытер руку о свитерок. Госпожа Моосгабр кивнула и сказала: – Тебе нужны были на зиму пальто и шапка, правда. Тебе и лыжи были нужны…

– Лыжи… – улыбнулся блондинчик в зеленом свитерке, – лыжи. Но не были нужны, а нужны сейчас. Я получу их.

– Получишь, – улыбнулась госпожа Моосгабр, – получишь. – И вдруг остановилась. И мальчик тоже остановился и сказал:

– Получу, мама мне купит. Но я скажу вам о ней одну вещь. Она умеет хорошо говорить и однажды будет говорить речь с балкона. С балкона театра «Тетрабиблос», и вы услышите такое… Но почему мы здесь стоим?

– Почему стоим? – сказала госпожа Моосгабр удивленно. – Потому что ты доел, и я теперь пойду.

И когда мальчик удивленно покачал головой, она сказала:

– Ты же должен идти на перрон «Кладбище» продавать с тележки, сейчас, уж верно, полседьмого. А я сейчас пойду в церковь на вечернюю службу, хотя в Бога я не верю. Если и верю во что-то, так только в судьбу, но этого тебе еще не понять. Мне надо в церковь.

– А почему вы туда идете, если не верите? – засмеялся блондинчик в зеленом свитерке и посмотрел на улицу, поскольку там как раз рядом с тротуаром, чтобы не мешать машинам, медленно ехала телега. – Почему? Вы идете в кафедральный собор святого Квидо Фонтголландского или в какую-нибудь часовню? Идете туда молиться, хотя и не верите? Или может, там… – мальчик загадочно улыбнулся, – вы продаете свечки?

– Нет, не продаю и иду не в собор и не в часовню, – покачала головой госпожа Моосгабр и тоже поглядела на дорогу, по которой медленно рядом с тротуаром ехала телега. – Я всегда хотела продавать, но никогда не продавала. Только однажды продавала, и это было ужасно. – А потом госпожа Моосгабр снова посмотрела на телегу у тротуара, на запряженную в нее лошадь и увидела, что на облучке сидит какой-то дюжий мужик в высоких резиновых сапогах и зеленой блузе, держит в руке кнут с узелками и что-то говорит сам себе. – А теперь ступай, – сказала она мальчику, схватилась за очки, дернула бант на шее и затрясла сумкой, – ступай уж. Ты был добр ко мне, перевел через улицу.