Малахит (СИ) - Лебедева Наталья Сергеевна. Страница 13

Старинная, забытая библиотека в одном из подвалов замка, в котором жил один только опальный принц, да его старый слуга. Кому, как не Алмазнику, было ее найти во время своих бесцельных блужданий?

В ту же ночь, доведя себя до изнеможения, Алмазник перетащил книги в лучшую комнату замка. С того дня чтение стало его страстью. Он перестал следить за собой, забывал о еде, стал пропускать дворцовые праздники. Это были первые его книги — за исключением Азбуки и Арифметики. В Камнях каждая такая страница ценилась на вес золота, и изгоя не считали нужным баловать образованием. Его вообще лишали многого, будто ребенка, которого за провинность лишают десерта или прогулки. Впрочем, почему будто? Он ведь провинился: в королевской семье уродство — страшная провинность.

Он забыл про это. Он читал. Читал. Читал. Романы (прежде всего романы). Оды. Сатиры. Элегии. Поэмы. Путевые заметки. Философские трактаты. И вдруг наткнулся на Нечто — нечто странное.

«Я — велик и страшен. Я царь и бог. Я иду с огнем и мечом. На пути моем пожег я и разрушил деревень тьмы и тьмы, три города светлых. Я — бог. Воистину.

Но был страх и мне. Вышел я из него с честью.

Как лиса, попался в капкан на охоте.

Но не капкан это был. Дверь в мир дальний.

Прошел я лесом. И не мог взойти ко дворцу, с честью и славой захваченному. Мерцание ибо видел божественное. И тянуло оно к себе и манило. И сдалась душа моя.

Прикоснулся к свету, образом подобному рекам кровавым. Утонул в нем подобно кутенку слепому и попал в мир чуден и страшен. Ибо был лес на версты и версты. И ни жилья, ни души. И попал в болото, и стал вязнуть, и выбрался, на зарю небес уповая. И вышел на меня из леса зверь чуден, страшен, образом подобный медведю здешнему, нравом дикому. И боролся с ним три дня и три ночи. И победил.

И на четвертый день воззвала душа моя к заре небес, и вернулся я в мир наш, зарей небес осиянный. Подвига своего во славу повелел построить дорогу тайную, стеной обнесенную, к тому месту ведущую.

Мастеров же всех каменщиков казнить повелел, дабы ни один из них не передал неверным секрета ходов моих.

В год завоеваний божественных 23-й.

Хан Крибек.»

Богатая фантазия Алмазника тут же нарисовала: вот худосочный кочевник, достославный разоритель мелких деревушек мечется по чужим болотам, размазывая по лицу сопли и истекая истерическими слюнями. Вот из леса выходит дворняга, которая с испуга кажется ему медведем, и поспешно скрывается в чаще, напуганная видом этого полоумного истощенного существа. А тот, неизвестным самому себе образом вернувшись домой, предпочитает помнить о другом, и, раздуваясь как жаба от сознания собственного величия, излагает историю своих подвигов выспренними и наивными словами.

Алмазник все еще смеялся над несчастным Крибеком, сидя в потертом кресле перед камином парадного зала, который был единственной жилой комнатой во всем замке, когда, разгневанный и мрачный, на пороге появился его старший брат. Король в свои неполные двадцать два года.

Этот родственный визит был первым за все время, что Алмазник жил здесь, и потому принц испугался так, как не пугался никогда. К счастью для себя он успел сунуть табличку в широкий рукав наброшенного на сорочку халата.

— Так ты еще и вор, — выдержав драматическую паузу, медленно и укоризненно произнес Смарагд.

— Вор? — Алмазник изумился совершенно искренне, так как все мысли его сейчас были заняты драгоценными табличками: сделай Смарагд шаг вперед, и он непременно заметил бы библиотеку.

— Малахитовая Купальщица, — все еще настойчиво, но уже не так уверенно произнес Смарагд.

— Ах, это… — обрадовавшись, что речь идет не о книгах, Алмазник рассмеялся и только потом понял, какую беду на себя навлек.

— Ты смеешься! Речь идет о Купальщице, и ты можешь смеяться!

— А что с ней?

— Я хотел спросить об этом тебя.

— Она что, исчезла?

Глаза Смарагда загорелись недобрым огнем.

— То есть вы вот так взяли и упустили самую дорогую вещицу дворца. Ах, эпоха Малахитового Ренессанса! — Миновав полосу страха, Алмазник всей душой отдался искреннему истерическому веселью. Он даже стал наступать на брата, тесня его к выходу — спасал от его взгляда свою библиотеку.

— Где она?! — Смарагд взмахнул руками, чтобы сохранить равновесие, он не ожидал такого яростного отпора.

— Вот, — побелев от напряжения, Алмазник с усилием опрокинул огромную родонитовую урну. К ногам короля потекла река каменных осколков. Агат, яшма, сердолик, лазурит, асбест, обсидиан, нефрит… И зеленые осколки малахита. Как безумный, склонился Смарагд над этим прахом, перебирал, просеивал сквозь пальцы. И нашел — прядь малахитовых волос да тонкую ручку с длинными пальцами. Все, что осталось от величайшей драгоценности королевства. Трясущимися руками он достал носовой платок и, завернув туда крохотные останки, ушел — сгорбившись и забыв о брате.

Алмазник опомнился быстро. Не нервничая и не спеша он собрал в дорожный мешок страницы самых дорогих для него книг, взял каравай хлеба да кусок вяленого мяса и нырнул в мягкую июльскую ночь. Широкие рукава его шелковой рубашки мелькали в лунном свете, будто крылья ночной бабочки. Он был худеньким, но мускулистым; он был безусым, но твердо знал, куда и зачем идет. Не доходя до пограничного столба, он сел у дороги и достал из мешка свой ужин. Утром его разбудил шум приближающегося торгового каравана. С ним Алмазник ушел в Златоград.

Ровно через месяц, в конце августа, караван вернулся в Камни. Во главе его ровным шагом выступал прекрасный тонконогий жеребец. На нем, упиваясь собственным успехом, сидел Алмазник — глава каравана. Стать главным среди этих запуганных, униженных людей не было сложно для него — пусть выродка, но все же потомка великих королей. Он никогда не учился приказывать, но часто видел, как это делают другие. Мало того, он твердо знал, что из двух людей победит тот, кто чувствует, что прав; кто чувствует себя сильным; кто чувствует себя выше и лучше.

Его жалкие товарищи по каравану из года в год пускались в свои торговые походы и каждый год возвращались с прибылью столь ничтожной, что этого едва хватало им на то, чтобы прокормиться. Они сутулились и смотрели в землю, они сторонились мастеров-ювелиров и съеживались от резкого их окрика, и если покупатель говорил, что заплатит цену вдвое меньшую, чем запрашивает купец, они валялись в ногах у такого покупателя, умоляя его не лишать их куска хлеба. Они не умели разговаривать с камнями и поэтому сами считали себя уродами.

Алмазник не мог так унизить себя.

В первый же день в Златограде он показал, на что способен. Его — хорошо сложенного симпатичного мальчика — посадили продавать камни на базаре. Старший каравана полагал, что привлеченные и товаром и продавцом у прилавка будут толпиться дамы. Но вышло не совсем так. Первым в поле зрения Алмазника появился толстый и одышливый вельможа с сальными волосами и полными, слегка вывернутыми наружу губами. Он брезгливо, полубоком подошел к лотку и стал небрежно перебирать камни. Прекрасные рубины скрежетали друг о друга в его грубой потной ладони, и точно так же скрежетали зубы Алмазника, который едва сдерживал ярость; изумруды, отброшенные им, ударялись друг об друга и разлетались в стороны брызгами искренних слез. Бриллианты… Вельможа занес над ними руку, и рука повисла в воздухе. Брезгливую мину смело с лица метлой неподдельного интереса. В отдельной ячейке он увидел его — лучший камень нынешний партии. Чистый, как слеза, прекрасно ограненный. Сто карат. Бесспорно, ничего исключительного, но очень красиво. В одно мгновение Алмазник увидел очень много: как вельможа пытается вернуть выражение скуки и равнодушия на свое лицо, как желание и нетерпение вспыхивают искрами в алчных глазах.

Сделав небрежный жест рукой, покупатель вяло произнес: два мешка проса за эту побрякушку.

— Это стоит тысячу золотых, — вежливо, но не опуская глаз, сказал Алмазник.