Малахит (СИ) - Лебедева Наталья Сергеевна. Страница 3

Трон пустовал, но рядом с ним стоял спиной к залу седой и высокий человек. По осанке и неуверенным движениям угадывалось, что он стар. Он обернулся, и ясновидящей стало ясно, что ему не меньше семидесяти лет.

— Милый, как я рад тебя видеть! — пропел он с неестественной радостью, обращаясь к мужчине, который только что поднялся по ступеням.

Старик поднял руки в приветственном жесте, и на указательном пальце блеснул перстень с громадным изумрудом.

— Добрый, добрый вечер, — с показным весельем ответил его собеседник. — Как себя чувствует наш царствующий брат?

— Превосходно, Алмазник, превосходно. Ты посмотри, какой бал!

— Да, Смарагд, бал отменный. Послы Златограда должны быть довольны.

У Алмазника было красивое лицо с темными глазами и ястребиным носом, ростом он не уступал брату, но выглядел гораздо моложе его.

Ясновидящей стало страшно: ведь это именно он был тем самым человеком из видений. Но она чувствовала, что бал происходит в неизвестной стране именно в эту минуту, и выходило, что он нисколько не постарел с тех пор, как ей самой было два года. И это пугало еще больше.

Смарагд — показалось ей — тоже боялся брата. Как-то неловко, неуклюже старался он встать между Алмазником и маленьким мальчиком — единственным на возвышении ребенком. Но Алмазник уже наклонился к юному принцу:

— Как же ты вырос, Нефрит! Ты становишься похож на меня. И не удивительно — ты ведь тоже младший брат. Но ты, я надеюсь, любишь своего будущего государя?

— Я люблю отца, и брата люблю. И я похож на маму — так говорит государь, — мальчик гордо и с вызовом выставил вперед ножку, затянутую в зеленый бархат.

— Вот как? — Алмазник выпрямился и, демонстрируя, что ребенок ему больше не интересен, отошел к столику, рядом с которым стояли высокая красивая девушка, усыпанная бриллиантами, и юноша, чей указательный палец украшало кольцо с опалом.

— Приветствую будущее величество и его прекрасную невесту, — безо всякого почтения произнес Алмазник. Крон-принц побледнел, испугавшись, и не нашел слов для ответа.

Потом из хрустальных пузырьков соткалось утро следующего дня.

В королевской опочивальне теснились придворные. Все были взволнованы, лица выглядели испуганными. Одна дама лежала в обмороке, паж махал на нее белым платком, а сам не отрывал глаз от королевской кровати, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь за плотной стеной придворных спин. Чувствовался какой-то тошнотворный запах. Шар поднял свою хозяйку выше, и она смогла, наконец, рассмотреть, что же лежит на атласных простынях королевской кровати.

Там лежал Смарагд. Он был мертв, и воняло именно от него. Его лицо было синим, а тело свела судорога.

— Король отравлен! — громко объявил главный королевский врач. Придворные испугано зашептались. Опал и Нефрит были бледны и испуганы больше других. Алмазника не было видно.

Потом она видела похороны Смарагда. Но дети не пришли попрощаться с отцом. Утро было сырым и туманным. По дороге среди полей ехал простенький обшарпанный экипаж, грозящий развалиться в любую минуту. В окне мелькали лица Бриллиант, Нефрита, которого дама держала на руках, и еще какой-то девицы. За экипажем скакал Опал, с ним пять дворян, вооруженных до зубов. На крыше возвышалась пирамида из привязанных кое-как чемоданов. Они бежали из страны.

Ясновидящая смотрела, как выбирают регента. Невысокий, худой и хрупкий на вид человек суетился перед дворянским советом, хлопотливо складывал крохотные ручки и был избран большинством голосов. Его звали Асбест, но за глаза дворяне называли его Ломней — за уступчивость характера и хрупкость создаваемых им статуэток.

Потом перед ее глазами проходила череда бесконечных погромов, арестов и грабежей. Делали все это люди с темными повязками на рукавах, и как только они появлялись, в воздух взлетало чужеродное слово «милиция».

За пятнадцать лет шар успел многое ей показать.

Вчера она тоже смотрела в хрусталь, но картина казалась ей расплывчатой, неясной. Будто в тумане хозяйка шара видела Алмазника, идущего по дороге, и впряженную в телегу лошадь, которую он вел в поводу. На телеге лежало что-то черное, живое. Едва-едва ей удалось разглядеть, что это крупная собака. Алмазник что-то злобно выкрикивал, обращаясь к связанному псу. Слов почти не было слышно, но раз или два ясновидящая уловила имя принца Нефрита. Туман сгущался все больше, слова затихали. Шар стал молочно-белым, и она вдруг отчетливо поняла, что хрусталь умирает. Он лежал на столе, словно собираясь с силами, и лишь тускло светилась заполнившая его белизна.

Ясновидящая не хотела спать в эту ночь, но уснула, а утром увидела, что шар уже мертв. Он раскололся пополам, как раз в том месте, где сквозь него проходила широкая трещина.

Шар умер, но он прислал себе замену: именно так хозяйка хрусталя объяснила появление в своей квартире того самого пса, который был связан чем-то с Нефритом и Алмазником, а значит, и с ней самой — с той девочкой, которую раньше звали Хрусталик. Пес пришел к ней ранним утром. Когда она вышла утром за хлебом и творогом, внушительных размеров черная собака встречала ее на лестнице.

На шее пса на золотой цепи из плоских звеньев висела круглая малахитовая печать. На печати было изображено древнее чудовище, напоминающее динозавра.

Глава 2 Аделаида

Среднего роста худенькая старушка с короткой стрижкой и фиолетовым цветом волос стояла у бильярдного стола и курила тонкую дамскую сигарету. Правый глаз ее был прищурен — чтобы в него не попадал дым, а левый внимательно рассматривал комбинацию, сложившуюся из шаров.

Она так задумалась, что не слышала, как хлопнула входная дверь.

— Ада! — послышался Пашин голос. — Аделаида, ты где?

Она вздрогнула и обернулась:

— А, Павлюсик! Давай, присоединяйся, а то я играю сама с собой и чувствую, как раздвояется моя личность. Я буду шизофреничка, и ты не наездишься в дурдом.

— Ну и шуточки у тебя, — с улыбкой проговорил Паша. — Ты лучше скажи, почему ты трубку не берешь?

— Я отключила телефон. Меня одолели поклонники.

— Ада! Ты не обижайся, но мне кажется, что до дурдома уже недалеко.

— Да нет, ты извини, — Аделаида резко сменила тон, — просто грустно стало жить, и я развлекаю себя, как могу. Видимо, не очень удачно. А что ты пришел?

— Как что? Мама ждет тебя обедать через полчаса. Она, конечно, знала, что ты забудешь, и заранее начала тебе звонить…

— Хорошо, сейчас переоденусь и спущусь.

Паша вышел, и Аделаида принялась переодеваться. Она скинула красное шелковое кимоно с драконами, в котором обычно ходила дома, и надела черные широкие брюки и брусничного цвета шерстяную водолазку. Оставался последний штрих. Ада подошла к книжному шкафу, открыла дверцу и протянула руку, чтобы взять лежавшее тут за стеклом обычное ее украшение — хрустальную подвеску на черном кожаном шнурке — и увидела расколотый шар. Рука замерла, так и не дотянувшись до хрусталика.

Она уже и забыла, что сама вчера положила его сюда. Испещренная мелкими трещинками поверхность шара не отражала свет, и не сияла маленькими искрами. Аделаида ласково погладила хрусталь — будто прощалась с ним еще раз, говорила последнее спасибо. На пальце, которым она провела по острой грани, остался красный след — почти царапина.

Наконец она взяла подвеску, надела себе на шею и, забыв прикрыть дверцу шкафа, села в кресло. Тут же пришел из кухни черный пес. Уловив настроение хозяйки, он тяжело вздохнул и положил голову ей на колени. Она опустила на голову пса ладони — точно таким же движением всего двумя днями ранее Аделаида обхватывала шар.

Так они и сидели, а Аделаида вспоминала то, о чем шар когда-то говорил с ней. Он смогла бы сидеть так долго, но надо было идти.

Вместе с псом она спустилась со своего восьмого этажа на четвертый и толкнула дверь квартиры, в которой ее ждали.

Пашина мама выглянула из кухни и сказала, прижимая к груди поварешку, с которой стекали капли супа: