Волшебство на грани или снежное путешествие (СИ) - Калямина Анастасия Олеговна "LuniniA". Страница 104

- Я же извинился, - мне, правда, было немного стыдно, кто ж мог подумать, что она так быстро раздражается.

- Все равно, тебя снова надо показать психологу! Сначала у тебя появляются воображаемые друзья, потом снятся кровожадные сны, а затем ты начнешь и на людей бросаться!

- У меня нет воображаемых друзей. – Я не был с этим согласен.

- Конечно, ты ведь думаешь, что Карсилина Фротгерт настоящая, и до сих пор жива и общается с тобой. Твоего отца забавляет эта причуда, но меня, милый сын, это настораживает! – Она уже взялась за дверную ручку и собиралась её повернуть.

- Как это, мертва? – я почувствовал, как по спине ползут мурашки.

- А так, что принцесса Карсилина Фротгерт, в возрасте пяти лет, была убита колдунами из ОбГаТра. Откуда она вообще взялась в твоём сознании?

Эта новость меня огорошила. Стараясь казаться спокойным, я глядел ей в лицо непонимающими глазами, не веря в происходящее. Что стало с реальностью? Куда подевалась привычная мне атмосфера? Может, это сон, навеянный проигравшим овражным чудовищем, которое обещало мне изменить настоящее, если я соглашусь выполнить условия. Да, ведь так и есть! Это месть за то, что я убил чудовище, оно не предупреждало, что его смерть может ввести меня в глубокий сон.

- А то ты не знал, что она мертва! – фыркнула моя мама. – Ладно, не пугай меня этим своим выражением лица, а то я смотрю и думаю, что с тобой что-то не так.

- Конечно… - только и смог ответить я. Это всё – бред! Этого нет! И быть не может.

- Лучше вниз спускайся. Все же у тебя День Рождения. Мы стол накрыли. Не каждый день исполняется девятнадцать, – ласково произнесла мать, пытаясь дотронуться до моей щеки, но я, почему-то не давался.

Все же странно это, какой-то миг назад ей притворялось чудовище, а вот уже и я попал в ловушку, которую этот монстр намудрил, проникнув в мои мысли перед тем, как отдать концы. То есть, если с этой стороны судить, то мама сейчас являлась не совсем ей, а лишь плодом воображения чужого разума. Я не мог смотреть на эту ситуацию по-другому. И вообще, отбросил предположение о том, что это может быть альтернативной реальностью, или даже… Нет, не может!

Ничего, я приду в себя, в овраге, в ручье, весь потрепанный, и даже не вспомню об этом помутнении. Но, разве не скучно стоять здесь, возле шкафа и глупо ждать, пока это произойдет? Так что, в любом случае придется спуститься вниз. Да и, если честно, мне было любопытно, как бы жили родители вместе. Хотелось увидеть свою семь: папу рядом с мамой, счастливых, пускай даже во сне.

Я вышел из комнаты в небольшой коридорчик, ведущий к узкой дубовой лестнице, ведущей вниз. Обои в коридорчике были светлого оттенка разбавленной водой капли крови. На стенах висели фотографии из жизни моего семейства, которые заботливо были расположены в позолоченных рамочках. Рядом с дверью моей комнаты висела пафосная фотография, на которой местный чиновник вручал мне грамоту за первое место на какой-то школьной олимпиаде. Вид у меня был весьма самодовольный, казалось даже, лучился презрением к фотографу, который запечатлел сей момент. Я снял эту фотографию, повернул картинкой к стене и повесил на подобающее ей место. Не знаю почему, но она мне не понравилась, и дело даже не в этой дурацкой прилизанной прическе. Казалось, будто в том настоящем, куда невольно попал, я был очень горделивым не по делу субъектом заучкой, нагло пользующимся высоким родительским положением в обществе и обилием их денег.

На темно-красной двери соседней комнаты висела табличка с рожицей нарисованного мертвого поросёнка, под которой была ярко-желтая кривая надпись «Комната Ромы. Не входить, убьёт».

- И кто он такой? – задумчиво произнес я, начиная спускаться по лестнице.

Достигнув первого этажа и попав в прихожую, я не заметил там оленьих рогов, которыми отец хвастался, когда привел к себе домой, забрав меня из больницы. Вместо рогов там покоилась небольшая полка с головными уборами. А обувь под этой полочкой была аккуратно разложена, чтобы никто не спотыкался, когда, как в моём настоящем, об ботинки в прихожей чуть ли не запинались. Так же прихожую украшали разноцветные мамины пальто на вешалке, куртка на десятилетнего ребенка, и полированный гардероб с массивными дверцами. Значит, Рома – мой младший брат!

Я решил пройти в большую комнату, в которой, насколько помню, должен был быть камин, кожаный диван, журнальный столик с пятнами кофе, а еще полосатые синие обои с висящими на них фотографиями. Но комната изменилась. Вместо фотографий висела одна большая картина в человеческий рост, на которой изображались три оленя на фоне сияющего солнечными бликами озера. Обои были желтого, как перья только что вылупившегося цыпленка, цвета. И вообще, эта комната была очень светлая и яркая, что с непривычки могут глаза заслезиться. В камине мирно потрескивал огонек, а недалеко от него, посреди комнаты, на месте дивана, стоял огромный дубовый стол, возле которого и расположились все домашние на строгих деревянных стульях. Стол чуть ли не ломился от обилия всяких вкусностей, возглавлял список которых жареный поросёнок с вставленным в рот яблоком.

- А вот и именинник! – воскликнул мой отец, ярко-зеленый пиджак и синий галстук-бабочка смотрелись на нём очень странно. – Прошла голова? Не болит больше?

- Да, прошла, – кивнул я, проходя и занимая один из двух свободных стульев.

Хотя, она до сих пор болела.

- Вот и хорошо! – воскликнул мальчик, который приходился мне братом. У него были угольно-черные волосы до плеч и глаза, как у отца.

Я опустился на один из двух свободных стульев, между братиком и мамой, чувствуя при этом неловкость, словно это были не родные люди, а какие-то чужие, а я всего лишь проходимец.

- Именно в этот день, двадцать второго апреля, ты появился на свет! – воскликнул отец, подняв бокал с белым вином, на очень длинной ножке.

- Вообще-то я двадцать первого… - я удивился, как они могли забыть этот факт, у меня даже в свидетельстве о рождении так написано.

- С тобой всё хорошо? – обратилась ко мне мама, не понимая, что у меня с памятью. – Я прекрасно помню этот день!

- Вы ошибаетесь, - упирался я.