Танго железного сердца - Врочек Шимун. Страница 12
Коршун полузадушенно всхлипнул. Начлаб смотрел терпеливо, бровь его была все так же скептически изогнута.
– Ладно, инженер, – сказал начлаб. – Сейчас мы тебя проверим, – он подмигнул Коршуну. – Внимание! Сколько существует законов Ома? Отвечать быстро, не раздумывая!
– Два, – ответил Баланов с легкой заминкой. Недоумение перерастало в раздражение. – А вам зачем?
Начлаб воззрился на него с восторгом:
– Вы меня спрашиваете? Нет, вы меня спрашиваете?! – Баланов тупо моргнул, тогда начлаб повернулся к Кириллу Мефодьевичу. – Он меня спрашивает, представляешь, Киря?
Тот кисло улыбнулся.
– ВОН! – заорал начлаб, надсаживаясь, словно между ними было все здание лаборатории. В мгновение ока лицо его стало красным, кумачового цвета, вены вздулись на круглой лобастой голове. Смотрелся начлаб теперь в точности, как плохо выбритый сеньор Помидор – только смешным при этом не казался. – ВОН, Я ГОВОРЮ! ЧТОБ НОГИ ТВОЕЙ!!
Кирилла Мефодьевича криком вынесло из кабинета.
Рев прекратился.
– Так вот, Юрий Серафимович, – сказал начлаб совершенно обыденным, очень спокойным тоном. После жутких воплей тишина, казалось, давила на уши. – Мы вас заждались, если честно. Машина См… вычислитель наш стоит. И работа, соответственно, тоже. Кстати, вы уверены, что справитесь?
Баланов пожал плечами. Его все еще трясло.
– Вы рискуете, не я, – ответил он честно. – Техника ваша мне пока не знакома. В эксплуатации я ее не видел. Что, где, зачем, как понимаю, разбираться придется на нерабочей машине. Правильно? Так каких гарантий вы от меня хотите?
– Откройте, – начлаб показал на металлический шкаф, занимающий весь дальний угол кабинета. – Посмотрим, какой из вас специалист.
Баланов вскинул голову, в три шага пересек кабинет – и со злости чуть не выдернул дверцу шкафа. Противный металлический скрип…
Долгое время Баланов молчал.
– Откуда? – только и смог сказать он. – Такая красота.
Агрегат, похожий на громоздкую печатную машинку с переводной кареткой, белыми цифровыми клавишами, черными функциональными. Выполнен в обычном советском стиле: никакого изящества, это лишнее. Эдакий голубой бегемот, на левой стороне – металлическая эмблема: «Счетмаш», Курск.
Электро-механический калькулятор ВМП-2. Год начала выпуска: 1957. Мечта.
Бегемот смотрел на Баланова из шкафа и, кажется, собирался подмигнуть.
– И заметьте, прекрасно работает, – сказал начлаб.
Баланов не ответил. Машинально сунул руку в карман, ожидая встретить холод пластмассы. Прикосновение к дешевой безделушке сейчас бы успокоило Баланова – показало, что он еще в реальном мире; в мире, который не исполняет твои желания так мимоходом.
В кармане было пусто. Баланов пошевелил пальцами, провел по складкам, вдруг закатилось – бесполезно. Брелок с моделью исчез. Что ж, невелика потеря, подумал Баланов, глядя на «бегемота».
– МЕФОДЬИЧ, ЧТОБ ТЕБЯ! – перешел на знакомый рык Стекловодов. Баланов от неожиданности пригнул голову. Рев давил на перепонки. Казалось, стена кабинета прогибается и идет трещинами, не в силах противостоять мощи этого первобытного темперамента. – ТЫ ГДЕ?!
– За дверью, – ответили за дверью.
– ТАК ЗАЙДИ!!
– А знаете, Юрий Серафимович, я вам эту штуку, пожалуй, подарю, – начлаб улыбнулся с неожиданной теплотой. Переключатель «кнут/пряник» с отчетливым щелчком перескочил на отметку «пряник».
У Баланова закружилась голова.
Не то, чтобы он привык к доброте начальства – но так открыто и честно подкупали его в первый раз. Сейчас начлаб скажет: «и это будет ваше, Юрий Серафимович. Только почините нашу чертову Машину».
Начлаб сказал:
– Забирайте, Юрий Серафимович.
– Сейчас? – в первый момент Баланов растерялся.
– А чего ждать-то? – резонно сказал Стекловодов. – Для меня это все равно кусок железа.
– Действительно, – Баланов потер висок. Навалилась какая-то потертая, равнодушная усталость. Несколько лет мечтал найти такую вот штуку, ночей не спал, все чердаки облазил – а тут в руки дают и денег не спрашивают, – но радости почти нет. Как отрезало.
– Сколько она весит? – Коршун смотрел без энтузиазма. Видимо, предчувствовал, кому придется на своем горбу тащить Балановскую красоту.
– Килограммов двадцать пять, – подсказал Стекловодов.
– Восемнадцать, – Баланов назвал цифру по памяти. Настоящему коллекционеру стыдно не знать таких элементарных вещей – особенно о предмете страсти. – Нормальный вес. Дотащу как-нибудь.
Официально, но крепко пожали друг другу руки. Баланов обхватил «бегемота», поднатужился. Блин! Тяжеленная у меня мечта, подумал он. Зато уж действительно: голубая – что есть, то есть.
– Рассчитываю на вас, Юрий Серафимович, – сказал Стекловодов веско, прежде чем закрыть за гостями дверь. – Не прощаюсь.
Пока они шли по коридору, кислое лицо Кирилла Мефодьевича постепенно разглаживалось, возвращаясь к привычному своему выражению. Покрытая капельками пота залысина красиво блестела в мягком свете ламп.
– Как вам понравился шеф? – спросил Коршун.
– Он всегда у вас такой… – Баланов замешкался, шевельнул пальцами, пытаясь подобрать нужное слово, – такой эмоциональный?
Коршун тяжело вздохнул.
– Как бы вам, Юрий Серафимович, подоходчивее…
– Я понимаю, – сказал Баланов.
– Я тучка, тучка, тучка, – пробормотал Баланов, разматывая провода тестера, – я вовсе не медведь… – он прикрепил красного «крокодильчика» к схеме. – А как приятно тучке… да по небу… – закрепил второй контакт, – лететь…
Взглянул на прибор. Стрелка качнулась и встала на середине шкалы. Нормально. Можно двигаться дальше. Баланов «прозванивал» шлейфы на автомате, отключив голову, опыт; руки сами делают все, что нужно.
Мощная лампа на стальной треноге, притащенная со склада по его просьбе, продавливала темноту, как экскаваторным ножом; сильно нагревала спину даже сквозь одежду. Баланов повел лопатками и понял, что взмок – работать под лучом этого прожектора было тяжело и душно, а без него видимость сводилась к нулю. Как на сцене, под огнями рампы, подумал Баланов. «В роли Ричарда Третьего – приглашенная звезда, артист Больших и Малых академических театров!». Баланов хмыкнул. Вслед за ним хмыкнуло эхо.
Ослепительно белый, жесткий свет проявлял из черноты развороченные внутренности Машины Смерти – ряды приборных шкафов, этажерки полок с печатными платами, связки проводов, похожие на толстых отожравшихся удавов. В глубинах Машины, до поры затаившись, тихонько позвякивали тысячи электронных ламп.
Тишина угнетала. Казалось, за границами белого конуса нет ничего – совсем ничего. Темнота, мрак, космический холод, безжизненные пространства одиночества и тоски. Остался только фрагмент Машины, участок выбеленного щербатого бетона, сам Баланов – и все. Только это существует, только это висит в пустоте. Cделав шаг за границу белого света, ты исчезнешь. Там все исчезает.
– Это какие-то неправильные пчелы, – сказал Баланов громко. По залу прокатилось эхо, увязло в углах.
Он отложил тестер, выпрямил затекшую спину, посмотрел на часы. В работе и тишине потерялось ощущение времени – а уже, оказывается, пора обедать. Он потянулся, покрутил головой. Хрустнули позвонки. Снова посмотрел в глубь Машины, туда, где поблескивало стекло. Лампы. Баланов любил электронные лампы, обожал их теплое свечение; и в усилителях они звучали тепло и мягко – в отличие от жесткого транзисторного звука. Но эта Машина… С ней было что-то не так. Она его пугала. Ощущение было иррациональным, необъяснимым.
«Много-много злых пчел. Сидят внутри, и только глаза их в темноте отсвечивают».
– Глупость и детство, – сказал Баланов еще громче. Переждал гулкий ответ эха, двинулся вперед, перешагивая через силовые кабели. Возле станины прожектора, краями задевая темноту, высились неровные стопки книг и пожелтевших альбомов. Эдакие талмуды, священные писания – для единственного бога, которого зовут вычислительная машина М-21. Или, иначе, со страхом и уважением: Советская Машина Смерти.