Поход скорпионов - Лобачев Евгений Борисович. Страница 10

Да, Фаэнира была мертва, была призраком, бестелесной тенью, фантомом, обманкой, мороком, увлекавшим великого героя, а вслед за ним и меня, все дальше и дальше вглубь этих диких земель. И все же ее появление обрадовало меня. Обычно она являлась в самый трудный момент, чтобы вытащить нас из передряг, в которые мы попадали с тем же непреложным постоянством, с каким день сменяется ночью, лето – зимой, а везение – полосой неудач. Правда, ее появление несло и другой знак – приближение беды, куда более ужасной, чем те затруднения, что одолевали нас в данный момент. Если мы спасались от побивания камнями, то оказывались нос к носу с меднокожим чудовищем, если и чудовище удавалось одолеть, нас заносило в самое сердце провинции, где свирепствовала чума, когда же и чумы мы избежали благополучно, нам приходилось под страхом смерти останавливать полчища саранчи… Одним словом, появление Фаэниры знаменовало для нас лишь надежду на то, что, возможно, мы выдюжим в малой беде, чтобы после сгинуть в большой.

«Но это пусть, пусть, – подумал я, – пусть будущее грозит неисчислимыми страданиями, до них еще надо дожить. Даже если наша участь – путешествие от беды к беде, от катастрофы к катастрофе, главное, что мы живы, а стало быть, у нас всегда остается хоть один шанс, хотя бы тень возможности вырваться из порочного круга и приобщиться к радостям, что доступны в этом мире лишь тем, кто двигается и дышит».

Итак, мне явилась Фаэнира. Пройдя по глади ручья, она остановилась подле меня. Я улыбнулся… вернее сказать – попытался улыбнуться. Не то чтобы я боялся ее… то есть не так… в нынешней ее ипостаси я боялся ее чуть меньше, чем тех, наверху, а стало быть, применительно к ситуации, испытывал к ней почти дружеские чувства. В ответ на улыбку Фаэнира наклонила голову набок; послушные движению, ее волосы заструились льняным водопадом, открыв левое ухо. Я вздрогнул, огромных усилий мне стоило сделать вид, будто ничего не случилось, не отвести глаз, не скорчить гримасу: вместо уха я увидел черный провал в обугленном черепе и шматки обгорелого мяса, чудом державшиеся на левой скуле.

Так прошло несколько мучительных тошнотворных мгновений, затем Фаэнира тряхнула волосами, и жуткое видение исчезло: она снова стала той дивной красавицей, какой я встретил ее когда-то.

Наверху закричали – торжествующий вопль разнесся далеко окрест, вспугнув из тростников стайку крошечных птах. В ответ я скривил губы в презрительной усмешке, мол, надо же, как быстро соображает деревенщина: не прошло и часа, а они уже выдумали, как меня изловить. Фаэниру происходящее никак не задело, она продолжала все так же неподвижно стоять, глядя не то на меня, не то сквозь меня. Несмотря на многочисленные примеры, свидетельствующие об обратном, зачастую мне казалось, что она не видит и не слышит ничего из того, что творится вокруг. Как будто существовала в совершенно другом мире, и он, ее мир, мир призраков, соприкасался с нашим так хитро и замысловато, что она могла лишь догадываться о нашем существовании, предполагать о нем по каким-то косвенным признакам. Так мертвецки пьяный человек, заметив, что прохожие стали слишком уж часто его толкать, и пинать, и наступать на него, может сделать вывод, например, о приближении бури.

Варварские глотки вновь разразились криками и воем, и я вдруг обнаружил, что колени мои мелко-мелко дрожат. Бросив умоляющий взгляд на Фаэниру и отчаянно надеясь, что в эту минуту ее призрачный мир не так уж далек от нашего, я проговорил:

– Зови Гиеагра! Слышишь? Он там, на дороге, в повозке. Дрыхнет, наверное. Разбуди его! Поняла?

Никакого ответа, ни даже намека на то, что мои слова услышаны и поняты. Она по-прежнему смотрела в никуда. В отчаянии я протянул руку, чтобы тронуть ее, похлопать по плечу, как-то расшевелить…

И тут наверху поднялся невообразимый гам: вопли, улюлюканье, лязг металла, топот, стоны. Неужели Гиеагр вспомнил обо мне? Или кровожадные дикари готовят против меня очередную каверзу? Не слишком ли много шума из-за одного человека, который даже не претендует на звание героя? Позабыв обо всем на свете, я стоял, вытянув шею и вслушиваясь в звуки переполоха над моей головой.

Вдруг слух мой уловил звуки, несшиеся совсем с другой стороны: треск тростника, плеск воды… Круто развернувшись, я увидел, что на берег ручья высыпала целая ватага варваров. Они стояли стеной, ощетинившись оружием, будто вышли против огромного войска, а не против юнца, вооруженного лишь кулаками. Узрев их, я едва не обмочился и, сказать по правде, вздумай они все разом двинуться на меня, умер бы от страха раньше, чем острия их дротов и стрел успели бы попортить мою шкуру.

На душе сделалось холодно и тоскливо, как и должно быть, наверное, перед лицом неминуемой смерти. Жизнь блеснула золотой монеткой, оброненной в реку: казалось, вот она, близко, только метнуться, схватить, удержать, но бурный поток уже подхватил ее, завертел, вот-вот умчит ее прочь, и никогда тебе уже не увидеть своего потерянного богатства.

И только в голове вертелась всякая дребедень. «Интересно, – мелькнула мысль, – с каких это заслуг такой почет? Неужели смерть того увальня принесла мне в глазах варваров славу великого воина? Или слава моего спутника вдруг долетела и до этих мест? А может… может, они каким-то чудом или обманом сумели одолеть Гиеагра и теперь боятся, как бы я не отомстил за героя?»

Последняя мысль была такой глупой, что я даже топнул ногой от досады на себя. Мое движение не осталось незамеченным: до слуха донесся стон дюжины разом натягиваемых тетив. Боги! Меня осадили, как настоящую крепость! Сравнение показалось довольно живым, с моих губ даже слетел истерический смешок. Слетел и тотчас растаял. Конечно, такое воинство делало мне честь, но конец-то все равно одинаков – что один нож вонзится в спину, что тысяча обрушится с фронта.

И вдруг… Я снова оборотился к обрыву, прислушиваясь. Показалось?.. Неужели показалось, что в нарастающем гаме расслышал… Нет, показалось. Показалось. Или… Внезапно я почувствовал, что ноги вот-вот перестанут держать меня: там, наверху, среди шума и гомона я явственно расслышал боевой клич Гиеагра!

– Р-р-раскровавлю! – ревел он. – Р-р-раскровавлю!!!

Его крик услышали за ручьем. Ответом был дружный треск разом сдвинутых щитов, и следом – свист дюжины стрел. «Конец! – пронеслось в мозгу. – Сейчас удар, и…»

Великие боги, конечно же им не было дела до меня, они стреляли вверх, в Гиеагра! Отряд выстроился в половине полета стрелы от обрыва, они вполне могли надеяться поразить героя! И все же поспешный залп больше повредил варварам, чем Гиеагру: сверху послышался чей-то тонкий жалобный вопль.

Шум битвы приближался к самому краю обрыва. Совершенно явственно доносились воинственные выкрики, предсмертные хрипы, от треска сокрушаемых щитов закладывало уши. Я вытягивал шею, силясь разглядеть хоть что-нибудь, но крона того самого дерева, что укрыло меня от стрел, теперь скрывала от меня схватку. Неблагодарный, я проклинал это дерево от корней до вершины, призывал на него молнии небесные, умолял бога ветров переломить этот тонкий ствол, но все было напрасно…

Что-то промелькнуло. Краем глаза я заметил, что к корням дерева упало что-то большое. Глухой удар – то было человеческое тело. Я весь напрягся, пытаясь разглядеть покойника, боясь опознать в нем… И вдруг услышал… да нет, даже не услышал, – всем телом почувствовал тишину. Битва смолкла, будто и не было ее никогда. Молчали варвары на том берегу. Даже вода в ручье как будто остановилась: я не слышал ни журчания, ни плеска… Только надоедливая мошка пищала и пищала у меня над ухом – я мог услышать ее писк лишь в абсолютной тишине.

А потом я увидел Гиеагра. Он не спеша спускался по той самой лестнице, по которой недавно я подбирался к ручью, надеясь наполнить водой бурдюки. Его прекрасный плащ ценой в две сотни дзангов превратился в изодранную тряпицу, круглый щит был так густо утыкан стрелами, что казалось, будто в руке у героя – гигантский морской еж. Доспехи моего друга переливались всеми оттенками красного, кровавые ручейки стекали и по лицу его, и по плечам. Герой заметно прихрамывал: из-под ремней, державших правую поножь, бежала алая струйка.