Поход скорпионов - Лобачев Евгений Борисович. Страница 4

– Ясно. Остаются весы, с которыми вы граничите на юго-востоке, – блеснул познаниями Эписанф.

– Правильно, остаются только весы. Вот ты сам и ответил, почему тебе в этой харчевне не подадут белого вина, – усмехнулся я.

Варвар только непонимающе заморгал уже немного слезящимися глазами. Пришлось прочитать небольшую лекцию по купеческой науке.

– Белое вино к нам может попасть лишь через Землю весов, и весы прекрасно об этом осведомлены. Поэтому на нашей Земле белого вина могут отведать только приближенные к Сыну Скорпиона и еще несколько самых богатых купцов. Хочешь выпить белого – дешевле пересечь одну-две границы… Впрочем мы в долгу не остаемся.

– Что ты имеешь в виду?

– Бронза, – пояснил я. – В Земле весов нет гор, нет шахт, следовательно – нет руды. Бронзу они могут купить только у нас, а тут уж мы сполна отыгрываемся за их жадность.

– Ага, – глубокомысленно заявил варвар. – Только у вас, значит. Стало быть, весам тоже не очень повезло с соседями?

– Видимо, так, – согласился я и внимательней посмотрел на варвара. На какой-то миг мне показалось, что он… Да нет, показалось, конечно.

– У нас в Андронии растет превосходный белый виноград, и из него делают самые разнообразные белые вина, – задумчиво проговорил варвар.

– Ты, уважаемый, прибыл к нам с торговой миссией? – сдерживая смех, спросил я.

Представить себе Скорпиона, торгующего с Непосвященными, было так же нелепо, как мужчину на троне Дочери Девы.

– Я? – прямо-таки взвился варвар. – Я, Эписанф Гисидский, академик шести академий в шести славнейших полисах?! Ни я, ни мой прадед, ни прадед моего прадеда не опускались до уровня торгашей! Моя миссия… Да если ты хочешь знать, достопочтенный Бурдюк, моя миссия настолько важна…

– Наверное, выучить таблицу умножения? – с простодушным видом предположил я. Уж очень забавно горячился этот «академик шести академий».

Варвар прожег меня взглядом. Потом принял горделивую, как ему казалось, позу.

– Сомневаюсь, что вам что-либо скажут мои слова, но я, к вашему сведению, собираюсь лично посмотреться в Зеркало богов!

– Мы будем пить вино или нет? – спросил Глаз, которому весь этот разговор уже успел наскучить.

– Заткнись, Глаз, – попросил я.

Тихо-тихо попросил, но Глаз мгновенно заткнулся. Кровь в моих висках стучала в бешеном ритме. Я огляделся по сторонам. Как же громко говорит этот проклятый варвар… Нет, кажется, никому, как и Глазу, нет никакого дела до слов варвара. Кроме меня, тут никто… Разве что, быть может, Суслик, но его поблизости не было.

– Повтори-ка еще раз, Эписанф, что ты собираешься делать. Хотя нет, – я даже заткнул варвару рот ладонью. – Пойдем лучше отсюда и поговорим в другом месте.

Летопись Милька

Что ни говорите, а человеческое любопытство не ведает границ. Оно из тех чувств, что могут быть сильней голода и возбудительней, чем любовь. Иной, кажется, легко пожертвует жизнью, может быть, даже своей, лишь бы вызнать, чем таким занимается сосед, оставаясь наедине с собой, или, например, что подавали в прошлый праздник на пиру у столичного магистрата. Очень многие, знаете ли, обожают совать нос в дела, которые их совершенно не касаются, путаясь при этом под ногами и превращая даже высочайшую трагедию человеческой жизни и смерти в шутовской балаган.

Так случилось с моим другом в тот памятный день, когда, совершив свой величайший подвиг, подвиг, который обессмертит его и мое имя, он едва не пал жертвой праздных зевак. Да-да, тот самый Гиеагр, победитель Тысячи дев, укротитель Хшотского Тигра, человек, убивший ужасное чудовище – Дарвадскую каракатицу, что позволило жителям Побережья после столетнего перерыва вновь пускаться в плавание по волнам Свинцового моря. Герой, чей божественный трезубец укротил кровожадных монстров реки Ольрок и чьи руки вознесли к небесам Жало над храмом Скорпиона. Этот отважнейший из людей едва не погиб по вине ничтожнейшего из смертных, сапожника Башама, из пригорода Арзакены, столицы Земли стрельцов.

Но обо всем по порядку…

Уф-ф, даже если бы Периниск, мой учитель, был доволен моим слогом, клянусь гребнем Солоры, коли я и дальше поведу рассказ с этакой помпой, то подохну от скуки раньше, чем великий герой Гиеагр прикончит меня «за лень и нераденье», как давеча обещался. Поэтому рассудим так: Периниск далеко, и самое большое, что он сумеет мне причинить, – раз-другой протянуть розгами за хромые периоды и дрянную аргументацию; мой же опасный путь – вот он, под ногами, и завтра, быть может, я погибну в когтях неведомого чудовища, или паду от варварских стрел, или загнусь от тоски, выслушивая сердечные излияния моего друга, подобного бессмертным Гиеагра… Так спрашивается, при таком раскладе ради чего я стану терзать себя соблюдением правил риторики, столь милых моему далекому учителю? Вполне возможно, что эти мои папирусы не увидит никто и никогда, что они сгинут вместе с нами там, куда мы держим теперь свой путь. Быть может, я и вовсе не стал бы возиться с ними и вести летопись великих и безумных подвигов, совершаемых на Востоке моим спутником, но… но, великие боги, я все-таки надеюсь вернуться живым из этого погибельного путешествия. А раз я надеюсь вернуться, то надеюсь и получить свою долю той великой, той бессмертной, той сияющей славы, которой давно уже покрыл свое имя мой бесстрашный товарищ и которой, если на то будет воля богов, он добудет еще в тысячу крат против того, что имеет теперь.

Ну вот, я опять заговорил как этот напыщенный пустозвон, старикашка Периниск, да благословят боги его ученость и его страсть держать в услужении хорошеньких рабынь, и да спалят они всепожирающим небесным огнем его розги. Хорошо, пусть. Может и не так плохо, если в рассказ об этом дуболоме, моем друге, – вкрадется несколько выспренних фраз, в конце концов, деяния мужа, подобного ему, стоят того, чтобы хоть немного постараться, повествуя о них.

Итак, мы въехали в Землю стрельцов в восьмой день от летнего солнцестояния, по Ржаному тракту, через убогую приграничную деревушку. По бокам дороги нас встретили пять или шесть столбов, на которых висели высушенные солнцем трупы женщин-изменниц, казненных по местному обычаю. Восточные варвары необычайно твердо придерживаются своих суеверий и за отступничество карают жестоко и с изуверской изобретательностью; здешние, например, привязывают несчастных к столбам вдоль дороги, и каждый прохожий обязан пульнуть в жертву из небольшого церемониального лука стрелой с жалом, смазанным причиняющим невыносимые страдания ядом. Бедняги висят так по нескольку суток кряду, терпя запредельные муки. Этот жуткий обычай – главная причина, почему в Земле стрельцов не строят домов с окнами, выходящими на улицу: вопли истязаемых мешают спать по ночам.

Мы въехали в деревушку через распахнутые настежь ворота, сколоченные из тощих узловатых стволов. До этого мы четыре дня тащились по проклятым желто-серым горам, прокаленным солнцем, как печь для обжига амфор, и иссушенным, как трупы отступниц, которых варвары Водолеева озера казнят, приковывая на солнцепеке на верхушках скал. Когда мы достигли страны стрельцов, мне казалось, что весь мир состоит из одних только гор, бесконечных гор, из их однообразных бескрайних верблюжьих горбов.

Конь Гиеагра, Пламеник, понуро плелся впереди, везя на себе героя, его нехитрую амуницию и два переметных бурдюка, один из которых когда-то был полон водой, другой – овсом. Я тащился позади в повозке, запряженной парой мулов – пегим и каурым. Пегому я дал имя Мудрец, ибо он был работящ и нестроптив, а каурому – Подлец, ибо характером он был полной противоположностью Мудрецу, к тому же третьего дня цапнул меня за плечо. Из того, что можно съесть и выпить людям или животным, в повозке нашей имелось немного полбы, полмешка овса, амфора недурного винца, приберегаемая моим другом для какого-то одному ему ведомого особого случая, высохшая головка сыра, твердая, как лоб самого богоравного Гиеагра, и немного хлеба. Все остальное пространство занимали блюда, фиалы, нагрудники, шлемы, треножники, кратеры, кувшины, сбруя, щиты, мечи, кинжалы, поножи, копья… В дальнем углу, завернутые в шкуры, медвяно позвякивали горшочки, доверху наполненные местными чудными монетами. Все это было лишь малой толикой той добычи, которую Гиеагр, подвизаясь в бранном деле, обильно собрал с варварских земель.