Другое имя зла - Парфененко Роман Борисович. Страница 46

– Инспектор ГИБДД старший лейтенант Пробудов. Ваши права и документы, пожалуйста!

Слишком лихо у него получалось, может в прошлом он и был гаишником, упивающимся властью на дороге. Очень любящим взятки, настолько, что даже изменившись, не сумел устоять перед соблазном. Думал я, вылезая из машины. Как только левая нога коснулась асфальта, скороговоркой залопотал:

– Товарищ старший лейтенант, тут такое дело… – вдаваться в подробности этого дела не стал. Захлопнул дверь и ударил его вниз живота ножом. Лжегаишник ухнул и начал соскальзывать с лезвия. Уже теряя рассудок, рубанул поперек морды. От удара его шапка свалилась с головы. Его качнуло, и он начал валиться на меня. Помог упасть, башкой вперед.

– Ни чего, товарищ старлей. Это еще не все! Ведь за неоказание помощи сотрудникам ГИБДД, предусмотрено уголовное наказание. Я тебе помогу, шибко помогу! – Говорил, видя, что тот подает признаки жизни. Метнулся к багажнику. Вытащил оттуда буксировочный трос – парашютную фалу. Завязал на одном конце скользящую петлю. Второю накинул на фаркоп, все это с ошеломляющей скоростью. Перебежал с петлей к лежащему Другому, затянул на его ноге. Пока продолжалась суета, урод начал реанимироваться. Что бы немного приостановить жизнелюбивый процесс, еще раз воткнул нож до асфальта ему в грудину.

– Сейчас в больничку доставлю, гад, с ветерком. Чихнуть не успеешь!!! – Впрыгнул в машину и сразу рванул с места. Всем телом почувствовал, что фала натянулась и Другой забился о дорогу. Газанул, посмотрел назад. Другой пытался сесть, но на скорости это было не так просто. Разогнал машину до предела. Москвич дребезжал и грохотал, как железный ящер перед взлетом. Через полкилометра бывший гаишник уже раскорячившись, тащился, правда, быстро, за машиной. Попыток проявить признаки жизни больше не предпринимал. Машина подпрыгнула при въезде на мост, через дорогу к аэропорту. Опять обернулся, Другой подскочил на бугре и перевернулся в воздухе. Теперь вступила в активное взаимодействие с дорожным покрытием его морда.

– До Гатчины, наверное, сотрется до мышей. – Прокомментировал акробатический пируэт урода.

Но до Гатчины доехать было не суждено. Перед самым въездом на Пулковские высоты машина умерла. Двигатель замолчал, в уши вдавилась тишина, как у летчика, у которого в полете мотор отказал. Москвич проехал немного по инерции. Мягко ткнулся носом, в какое то невидимое препятствие и остановился. Сначала был склонен обвинить во всем Другого. Показалось, что он за что-то зацепился и мешает осуществлению моего плана. Вылез из машины, безостановочно матерясь, дошел до привязанного трупа. Труп, как труп, слегка поистертый только. Не сумев усмирить дикие инстинкты, наклонился над телом и отрубил голову. В сердцах пнул. Голова резво покатилась обратно, в сторону города. Не хватило ей каких-то пяти километров. Стало понятно, причина остановки не в дохлом уроде. Подошел к капоту машины. Захотел обойти. Воздух загустел и не пускал. Он был вязок, как кровь Других. Я попытался пробиться сквозь невидимую преграду. Стена нехотя пускала в себя. Движения, как в жидкой резине. Дышать так же, как и в ней было невозможно. Преграда прозрачна, четко без искажений видел то, что находилось за ней. Впереди поднимающаяся в гору дорога, черные сугробы на бровке, голые деревья, высокая металлическая ограда. Но как пробиться туда?!! Никак!!! Легкие трещали от попыток обнаружить в этом вакууме, хотя бы глоток воздуха. Рванулся назад. Стена очень неохотно выплюнула меня. Очнулся, задыхаясь на асфальте. Благими намерениями устлана дорога в ад. Блестящий план накрылся медным тазом. Оправившись, дернулся было по дороге в Пушкин. Такая же ерунда. Вдавил руку в невидимую стену и пошел вдоль нее. Пройдя метров тридцать, получил боль в чрезмерно напряженной руке и твердую уверенность в том, что эта преграда везде, даже за дорогой. Малах Га-Мавет или Атман накрыли город непроницаемым колпаком. Выбраться из-под него невозможно. Видимо, отчаянье толкнуло с разбега обратно, в густой невидимый кисель. Удалось погрузиться метров на пять. После этого, преграда отшвырнула на такое же расстояние от себя, на какое удалось в нее проникнуть. Опять во мне взыграла голубая, блестящая, звонкая ярость. Вернулся к телу Другого. Привязал ноги фалой. Снял ее с фаркопа и потащил дохлого урода к деревьям на обочине слева. Пока тащил, вспотел. Мертвый Другой был тяжелым. Вытер праведный, трудовой пот со лба, рукавом. Присмотрел подходящий сук, и на расстояние от него ствол дерева, на котором завяжу свободный конец. Перекинул веревку через ветвь. Стал тащить. Быть палачом без помощников дело неблагодарное. Когда дохлятина оказалась на достаточной высоте от земли, привязал свободный конец к облюбованному стволу дерева. Отошел и как художник придирчиво осмотрел созданный пейзаж. Не хватало деталей. Бросился к машине, вытащил полиэтиленовый мешок с продуктами, высыпал содержимое на асфальт. Догнал уставшую голову Другого, которая пригорюнилась на обочине дороги, на полпути в город. Брезгливость смыло волной проклятой жизни. Поднял голову и запихал ее в мешок. Вернулся с мешком к повешенному за ноги. Повозившись, закрепил сумку с кочаном в вытянутой руке убиенного раба Атмана. Все хорошо в меру. В данном случае, кажется, удалось достигнуть визуальной гармонии. Очень хотелось, что бы Малах Га-Мавет посмотрел на мое произведение. Думаю, работа ученика пришлась бы ему по вкусу. И уж в любом случае меня не упрекнешь в отсутствии чувства юмора.

Пора убираться отсюда. Машина не завелась ни с одной из трех попыток. Попытался вытолкать, но безрезультатно. Вросла в невидимую резину. Москвич был мертв и реанимации не подлежал. Я выбрал, на этот раз более обстоятельно, продукты из запаса. Взял только самое необходимое и по минимуму. Порылся в бардачке Москвича, нашел красивую маленькую записную книжку в кожаном переплете, вырвал использованные страницы. Там же отыскался огрызок карандаша. Написал на первой странице: "Наташа умерла дней назад" подчеркнул и под чертой поставил одну палочку. На предпоследней странице сделал следующую надпись: "Убил девять Других до смерти Наташи, и после смерти я убил…"

Поставил еще одну палочку. Так родился календарь и моя черная ведомость. Всего выходило, что уничтожил десятерых безлицых уродов. Сам с собой заключил соглашение, что беременные идут за два, вылупившиеся зародыши за одного, полноценного безмордого.

Возникло геростратово желание сжечь машину. Но остановился, пугали возможные технические сложности мероприятия, да и пожалел ее. Она была ни в чем не виновата. Сидя на багажнике, выкурил сигарету. Еще раз внимательно посмотрел на повешенного Другого и направился обратно в город. Шел с каждым шагом переполняясь решимостью убивать. Убивать и украшать город их же мертвыми телами. Добром зло не оплатить, тем более что и зло и добро не существовали в этом мире. Я объявил войну Атману и Малах Га-Мавету. Самым важным в этой войне было не победить, и даже не остаться живым. Главным было убить как можно больше врагов. Это делало мою войну бескомпромиссной.

Я начал охоту. Другие были победителями, поэтому были беспечны. Любой партизан имеет преимущество перед регулярными войсками. Тем более тогда, когда этот партизан одержим. Одинокий мститель подчиняется только двум приказам, отдаваемым им самим. Убивать и выживать. Только это определяет борьбу. Никакой политики, никаких расчетов, никакой стратегии и никакого милосердия. Увидел врага, УБЕЙ!!! Сумел убить, попробуй выжить. И первое, и второе до определенного момента не составляло труда. Я думал, что второе необходимо только для того, чтобы осуществлять первое. Жить, чтобы убивать. Второй десяток дался легко. Трудность заключалась в поиске и выслеживание Других. Они, как правило, ползали по большим улицам. В силу того, что местом обитания избрал Московский проспект и объявил его своей территорией, охота сводилась к обыкновенной удаче. А мне везло. Не знаю, чем Другие занимались, но их действия походили на прочесывание домов. Однако искали они не меня. Выяснить что, пока не удавалось. Пленных я не брал. Несколько раз, когда Других было слишком много, я все равно шел на риск, и они видели меня. В любом случае видели следы моего присутствия, но почему-то не ловили и даже не пытались преследовать. Последствия моей деятельности говорили сами за себя. Я потрошил тварей с мастерством и самозабвением пресловутого Джека-Потрошителя. Вывешивал их из окон. Отрубал головы и нанизывал на мало-мальски подходящие предметы. Вспарывал животы и разматывал внутренности по дороге. К сожалению, не мог воспроизвести масштаб преступления, которые Другие совершили с людьми моего города. Все равно я становился кровожадным маньяком. Не знаю, существенна ли разница, отличавшая меня от Других в ненасытной жажде убийства? Ими двигало удовольствие. Мной, желание мстить. Но и они, и я были убийцами. На мне еще лежала тенью смерть Наташи. Впрочем, особо не задумывался над морально-нравственными аспектами своего бытия. Но многое изменилось после двадцатого, который оказался беременным. Что-то треснуло внутри меня, когда вспарывал Другому живот. Какие бы чистые и светлые помыслы не двигали мной, но если совершать убийства с различными ритуальными штуками, значило стоять на самом коротком пути к безумию. И если сейчас еще удается считать самого себя нормальным в этом полном безумия мире, значит надо держаться за это понимание когтями и клыками. Стало лень и это еще один весьма весомый аргумент, лень вешать их, уродовать, расчленять. В общем, после двадцатого решил просто убивать их, насколько возможно без лишней жестокости.