Аура - Фуэнтес Карлос. Страница 7

– Небо ни высоко, ни низко. Оно наверху и в то же время под нами.

Ты снимешь туфли, носки, и она станет гладить твои босые ноги.

А потом теплая вода приятно заструится по твоим ступням, и Аура оботрет их плотной тканью, поглядывая украдкой на черного деревянного Христа. Но вот она встает с колен, берет тебя за руку, втыкает в свои распущенные волосы несколько фиалок, кладет руки тебе на плечи и, тихо напевая какую-то мелодию – мелодию вальса, увлекает за собой. И ты танцуешь с ней, завороженный ее голосом, кружишься, подчиняясь медленному торжественному ритму, и не сразу замечаешь, как ее руки расстегивают твою рубашку, гладят грудь, обхватывают спину, крепко обнимают. Ты тоже напеваешь эту песню без слов, эту мелодию, что так легко и естественно льется с твоих губ; вы кружитесь в танце, все приближаясь к кровати. Наконец ты гасишь напев жадным поцелуем, приникаешь к устам Ауры, а потом прерываешь и танец – останавливаешься и порывисто целуешь ее плечи и грудь.

В твоих руках пустой халат. Аура же сидит на корточках на постели и, держа что-то на коленях, машет тебе рукой. Ты подходишь. На коленях у нее кусок тонкой пресной лепешки, она разламывает его и, не обращая внимания на крошки, протягивает тебе половину. Ты кладешь в рот облатку одновременно с Аурой, с усилием проглатываешь и падаешь на ее обнаженное тело с раскинутыми в стороны руками, как у черного Христа, что смотрит на вас со стены: на нем набедренная повязка из алого шелка, колени согнуты, бок кровоточит, на черном спутанном парике с серебряными блестками – вересковый венец. Так Аура вводит тебя в свой алтарь.

Ты шепчешь ее имя, повторяешь его снова и снова ей на ухо. Она крепко обнимает тебя полными руками, руками зрелой женщины, и ты слышишь ее нежный голос:

– Ты всегда будешь меня любить?

– Всегда, Аура, я полюбил тебя навеки.

– Всегда-всегда? Клянешься?

– Клянусь.

– Даже когда я состарюсь? Стану уродливой, поседею?

– Всегда, любимая, всегда.

– Даже когда я умру, Фелипе? Ты будешь меня любить даже после моей смерти?

– Да, клянусь тебе. Ничто не сможет нас разлучить.

– Иди ко мне, Фелипе, иди…

Проснувшись, ты протягиваешь руку к Ауре, но натыкаешься на смятую подушку, еще хранящую ее тепло.

Ты снова шепчешь ее имя.

А когда наконец открываешь глаза, она стоит в изножье кровати и улыбается, но не глядит на тебя. Потом медленно направляется в угол комнаты, садится на пол, кладет руки на чьи-то темные колени – тебе приходится напрячь зрение, чтобы различить их в полумраке, – гладит морщинистую руку, возникающую из тьмы, и теперь ты все отчетливо видишь: она устроилась у ног сеньоры Консуэло. Старуха восседает в кресле, которого раньше в комнате не было, с улыбкой кивает тебе, и Аура делает то же самое… Они обе улыбаются, кивают тебе, благодарят. Ужасная мысль пронзает тебя: выходит, старуха все это время была здесь! Вжавшись головой в подушку, ты вспоминаешь ваш танец, ее движения, голос, и все больше и больше уверяешься в этом, хотя знаешь, что такого быть не могло.

Обе встанут одновременно, сеньора Консуэло с кресла, Аура с пола. Вместе медленно направятся к двери, что ведет в комнату старухи, и уйдут туда, где подрагивает пламя свечей, закрыв за собой дверь и оставив тебя спать в постели Ауры.

5

Ты засыпаешь, чувствуя себя совершенно разбитым. И даже во сне не можешь избавиться от смутной тревоги, уныния, глухой тоски, сдавливающей грудь. И хотя спишь в комнате Ауры, как хозяин, сама она тебе словно уже не принадлежит.

Проснувшись, ты лихорадочно оглядываешь комнату, но ищешь не Ауру, а следы того, что тебе привиделось прошлой ночью. Ты потираешь пальцами виски, стараясь прийти в себя, успокоиться, но отступившая было тоска вновь отзывается в тебе смутным предчувствием, словно нашептывая, что ищешь ты не что иное, как свою вторую половину, что после вчерашних событий ты сам неожиданным образом раздвоился и теперь у тебя есть двойник.

Подчиняясь силе привычки, ты встаешь, отправляешься на поиски ванной, но не находишь ее, а потому поднимаешься к себе на второй этаж – обросший щетиной, с ощущением неприятного привкуса во рту. Ты наполняешь ванну, погружаешься в теплую воду и забываешь обо всем на свете.

Но когда станешь вытираться, снова вспомнишь старуху и девушку: как они улыбались тебе, как уходили, обнявшись, – да-да, они обнялись перед тем, как уйти. Всякий раз, когда ты видишь их вместе, они все делают абсолютно одинаково: улыбаются, едят, разговаривают, одновременно входят и выходят, как будто одна подражает другой или слепо повинуется ее воле. Ты так разволновался, что даже порезался бритвой. Нужно взять себя в руки, отвлечься от тягостных мыслей. И ты начинаешь просматривать свою аптечку, все эти пузырьки и тюбики, что доставил из пансиона слуга, которого ты ни разу не видел. Ты бормочешь себе под нос названия лекарств, читаешь указания к применению и состав, разглядываешь фабричную марку на этикетке – лишь бы не вспоминать о другом, о том, что не имеет ни названия, ни разумного объяснения. Чего ждет от тебя Аура? – задумываешься ты и захлопываешь аптечку. Чего она хочет?

Ответом тебе служит глухой перезвон колокольчика, плывущий по коридору и возвещающий, что завтрак готов. Даже не накинув рубашку, ты бежишь к двери, распахиваешь ее и видишь перед собой Ауру. Да, это точно Аура, ведь на ней все то же платье из тафты, хотя лицо скрыто под зеленоватой вуалью. Ты берешь ее за тонкое подрагивающее запястье…

– Завтрак готов, – проговорит она еще тише, чем обычно.

– Аура, не надо обманывать меня.

– Обманывать?

– Признайся, ведь это сеньора Консуэло не отпускает тебя, не дает устроить собственную жизнь… Почему она во все сует свой нос, и даже когда мы… когда мы с тобой,… Обещай, что уйдешь со мной отсюда, как только…

– Уйду с тобой? Но куда?

– Куда угодно. Туда, где мы будем вместе. Здесь ты день и ночь прикована к своей тетке… Ради чего губить себя? Ты что, ее очень любишь?

– Люблю ли я ее…

– Да, почему ты должна жертвовать собой?

– Люблю ли я ее? Это она меня любит, это она жертвует собой ради меня.

– Но она дряхлая старуха, одной ногой в могиле, и ты не можешь…

– Она переживет меня… Да, она старуха, мерзкая, безобразная старуха… Фелипе, я не хочу… не хочу превращаться в нее, стать такой, как она…

– Она же тебя хоронит заживо. Ты должна воскреснуть для новой жизни, Аура.

– Чтобы воскреснуть, нужно умереть… Нет, ты не понимаешь. Забудь обо всем, Фелипе, и положись на меня.

– Если бы ты мне все объяснила…

– Доверься мне. Сегодня ее целый день не будет дома…

– Кого?

– Да ее же, ее, кого же еще.

– Как, она уйдет? Но ведь она никогда…

– Да нет, иной раз выходит. Собирается с силами и выходит. Вот и сегодня уйдет. На весь день… Мы с тобой могли бы…

– Сбежать?

– Если хочешь…

– Нет, пожалуй, еще не время. Я должен довести работу до конца… Вот когда закончу, тогда другое дело…

– Ну ладно. Она уйдет на весь день. Мы с тобой могли бы…

– Что?

– Я буду ждать тебя в тетушкиной комнате. Вечером, как обычно.

Она повернется и уйдет, позвякивая колокольчиком, а ты вспомнишь, что именно так прокаженные сообщают о своем приближении, предупреждают зазевавшихся: «С дороги, с дороги!» Ты быстро напяливаешь рубашку, пиджак и спешишь вслед за колокольчиком. Теперь он слышится из передней, гостиной и вдруг замирает, а в дверях столовой появляется согбенная вдова генерала Льоренте с суковатым посохом в руке, маленькая сморщенная старушонка в белом платье и выцветшей газовой вуали. Она проходит мимо тебя, даже не взглянув, беспрестанно кашляя и сморкаясь в платок, и бормочет:

– Сегодня меня не будет дома, сеньор Монтеро. Я рассчитываю на вас. Поторопитесь, мемуары моего супруга непременно должны быть изданы.

Она ступает по ковру, точно старинная заводная кукла, постукивает посохом и все откашливается, чихает, сморкается, словно никак не может избавиться от чего-то, что засело у нее в горле, в старых изношенных легких. Ты же, как ни в чем не бывало, продолжаешь свой путь, хотя тебя подмывает обернуться и как следует рассмотреть ее нелепый наряд – полуистлевшее подвенечное платье, извлеченное со дна старого сундука…