Год Грифона - Кублицкая Инна. Страница 12

— Что-то вроде, — рассмеялся Ашар. — Случайная попутчица. Девка злая, как лаангри, но песни поет на удивление хорошо. И песни-то какие знает! Меня за пояс заткнет.

— Не верю, — отозвался Горохо. — Из каких она?

— Не говорит, — ответил Ашар. — Думаю, из тех байстрючек, которых воспитывают по-благородному, да потом не по-благородному с ними обходятся. Злая она, — повторил Ашар. — И волосы стриженные. А на вопросы отвечать не хочет.

— Она может вовлечь тебя в историю, — задумчиво сказал Горахо.

— В похищении благородной девицы меня не обвинить, возразил Ашар. — А остальное мне не страшно.

— А если она воровка?

— Не думаю, — качнул головой Ашар. — Деньги ей, конечно, нужны, но пением она больше заработает. Голос у нее хороший, хоть и слабоват, песен она знает много, ты напрасно не веришь, да только подбор этих песен довольно странный.

Лорцоские горожане хорошо относились к Ашару, хорошо отнеслись и к певунье, которую он привел с собой. Горахова невестка подарила Карми шаль, и та, уступив настояниям щедрой женщины, украсила голову цветистым тюрбаном по северогортуской моде. Сорочку Карми все-таки пришлось купить себе новую, а юбку она тщательно выстирала да подлатала так, что она больше не выглядела нищенскими лохмотьями. В уступку лорцоским приличиям Карми купила черную кофту-карэхе и по-летнему коротенькими рукавами и большим вырезом на груди. Петь ей приходилось много, и ей много платили, не так щедро, конечно, как Ашару, но, поставь она себе целью сколотить приданное, при таких темпах у нее скоро бы отбоя не было от женихов из числа небогатых горожан.

— Не думай, что всегда так, — предупреждал ее Ашар. Лорцо — город богатый, и люди здесь щедры, но ты учти, что на юге сейчас чума.

— Ну и что? — рассеяно отозвалась Карми.

— А то, что в Лорцо поверие: мор не придет в город, если в городе весело поют да рассказывают смешные истории.

— А если все-таки придет? — хмуро спросила Карми.

— Значит, мало смеялись, — ответил Ашар.

— А ты чумы не боишься? — спросила Карми.

— Я старый, мною чума побрезгует. Вот ты чего к югу идешь?

— Мне на севере делать нечего, — отозвалась Карми. Разве что после как-нибудь. Но знаешь, мне горло драть надоело, так и без голоса остаться можно.

— А ты не усердствуй, — посоветовал Ашар. — Много петь надо перед трезвыми, а как понемногу слушатели напьются, так и сами петь начинают. тут уж моя забота, — сказал Ашар. — А ты отдыхать можешь. Да и нечего тебе перед парнями юбкой вертеть, то не только волосы остригут, но и обреют.

— Пусть сперва свидетелей найдут, — презрительно откликнулась Карми.

От пьяных застолий Карми избавляться научилась, но на женских половинах богатых лорцоских домов пили мало, а песен требовали много. Карми выговаривала для себя минуты отдыха, но женщины обычно просили петь еще и еще, и тогда Карми начинала притворно кашлять. Тут же ее пичкали лекарствами для восстановления голоса: подогретым вином, яйцами, взбитыми с медом и бархатистым муксоэровым молочком.

Пока она отдыхала, попивая ароматное лекарство, женщины развлекались забавными городскими рассказами, в основе которых чаще всего лежали подлинные истории, произошедшие недавно или несколько поколений назад. Вид эти повести имели самый разный — от короткого анекдота до весьма продолжительной, рассказываемой в несколько вечеров новеллы. Да и цели их были самыми разными: от откровенно развлекательных до религиозно-нравоучительных. Карми эти рассказы слушала с удовольствием и сама могла кое-что рассказать, но взятая на себя роль певицы с перетруженным горлом заставляла ее оставаться в тени.

Все же она однажды не сдержалась и в одном доме, хозяйкой которого была очень красивая молодая женщина, взялась рассказывать историю о проказах трех юношей.

О, лучше бы она молчала! Лучше бы она пела или, спрятавшись в темном углу, пила теплое вино. А впрочем, неизвестно, что было бы лучше.

…Принц Горту пришел вечером в дом, хозяйкой которого была его любовница Аласанэ Тови. С тех пор, как он пять лет назад взял в жены дочь Марутту, он стал осторожнее в любовных делах; Марутту попрекал Горту за невнимание к молодой жене и требовал соблюдения ее прав. Горту не хотел ссориться с Марутту, поэтому приходилось окружать свои любовные похождения тайной.

В этот вечер высокий принц вышел в город в простом темном плаще, похожий на небогатого офицера из своей свиты. Сопровождавший его хокарэм Шэрхо был одет почти так же, чтобы не привлекать внимания встречных.

В дом Тови принц вошел через калитку из переулка, миновал пустынный темный дворик и поднялся по лестнице в покои молодой женщины. Он никогда не предупреждал Тови заранее; проходил обычно сразу в спальню и поджидал, пока позовут прекрасную хозяйку.

Он и в этот раз направился туда, но в коридоре его остановил звук голоса, который в соседней комнате рассказывал одну из тех забавных историй, которые так популярны в Гертвире. Голос показался ему знакомым; настолько знакомым, что принца взяла оторопь — ведь юная дама, которой он, по воспоминаниям Горту принадлежал, погибла юольше двух месяцев назад.

Он осторожно отодвинул край портьеры, закрывавшей дверной проем, и увидел — опять-таки знакомый — профиль. Рядом с рассказчицей поставили двусвечный шандал, и лицо девушки живо напомнило принцу о предпоследнем собрании Высочайшего Союза и о разграбленном, разоренном Тавине.

«Она жива, — понял Горту. — Не может быть совпадением это лицо, уверенный голос и чуть архаичная, на кэйвеский лад, безукоризненно-правильная речь». Для лорцоских горожан, конечно, ее выговор был просто северным говором — с твердыми звуками там, где южные диалекты без разбору употребляют мягкие, с явственным различием свистящих и шипящих — просто смешной северный говор, но для Горту, который и в молодости, и сейчас с тщанием следил за своей речью, раздраженный насмешками над южанским варварским выговором, для Горту. который ревниво прислушивался к произношению других, именно эта чопорность в выговоре была единственно верной приметой, по которой он мог судить, что девочка в небогатом городском наряде была бывшей сургарской принцессой.

Горту задумался. Предстоящее любовное свидание потеряло для него всякую ценность, он повернулся и пошел из этого дома прочь, домой, в Хольстау-Ольвит. Шэрхо молча шел за ним: причуды хозяина не его дело. Но едва придя в свой замок, принц позвал к себе одного их хокарэмов, Эльсти, и отпустил его на полтора месяца — на отдых. Наутро, после того, как Эльсти уехал, торопливо собравшись в дорогу, Горту отослал другого хокарэма, Кароя, с посланием в Гертвир, заодно поручив ему разузнать, какие мнения слагаются в Майяре к следующему собранию Высочайшего Союза.

Шэрхо был третьим, последним из хокарэмов. Когда Горту вызвал его, он сказал:

— Меня ты тоже хочешь отослать, государь? С кем же ты тогда останешься?

Горту усмехнулся:

— Нет, Шэрхо, ты мне нужен здесь. Обратил ли ты внимание в доме Тови на девушку, которая рассказывала какие-то байки?

— Маленькая кэйвирка? — вскинул брови Шэрхо. — Конечно. Я видел, она пела с Ашаром.

— Отыщи и приведи ее сюда, — приказал Горту. — В Круглую башню.

Шэрхо кивнул.

— Обращайся с ней как можно мягче, — добавил Горту. Иди.

Шэрхо поклонился и пошел. Поскольку в приказе не было сказано, чтобы он поторопился, он присел недалеко от фонтанчика на улице Оружейников и стал рассеяно наблюдать за входящими и выходящими из дома Горахо — насколько он знал, Карми с Ашаром жили там.

Карми появилась довольно скоро — у нее вошло в привычку бродить по Лорцо утром, когда горожане не очень расположены к песням.

Она подошла к площади, на которой шумел небольшой базарчик, приценилась к засахаренным орешкам, но торговец, который слышал вчера ее пение, насыпал ей их в тряпичную кошелку даром, заодно выяснив текст одного из куплетов, что она пела вчера. Карми негромко напела неясное место, и торговец, запомнив слова, добавил еще полдюжины сухих абрикосов.