Оковы безмолвия - Доннел Тим. Страница 10

Ненависть свела судорогой его лицо, превратив в жуткую устрашающую маску. Да, с этим врагом ему явно предстоит побороться… А сейчас пора кончать поединок, его противник уже совсем ослеп от ярости, и с ним можно проделать все что угодно. Молниеносно уворачиваясь и изредка подталкивая разъяренного Дамруда, Конан привел его в бешенство, и, когда тот, забыв о правилах состязания, бросился на киммерийца, намереваясь мощным ударом свалить его с ног, варвар резко увернулся и подставил ногу. Рыча от ярости, Дамруд потерял равновесие и вылетел с помоста. Он пару раз перекувырнулся на земле, и, ошеломленный, встал на четвереньки, ища взглядом противника, чтобы снова кинуться в бой. Но монахи уже окружили побежденного, не позволяя ему вернуться на помост.

Народ на площади разразился приветственными криками. Конан сошел с помоста и направился к креслу жреца. На него, как прежде на Мервана, тут же надели богатые одежды и накинули на плечи тигровую шкуру. Теперь его будут звать «непобедимый Сегир» и «победивший тигра». Монахи, словно поздравляя Конана с победой, окружили его плотным кольцом и повели к монастырю, не забыв прихватить и оба сундука.

Воздев руки к небу, жрец призвал бога Кубиру даровать доблестному Дамруду удачу во всех делах и повесил ему на шею священный амулет, примиривший воина с поражением и потерей сундука. Толпа наградила Дамруда не менее громкими криками восторга, чем победившего Сегира, и, проводив удалившегося в обитель жреца почтительным поклоном, стала медленно расходиться.

Сегир, сражавшийся во славу их любимого бога, произвел на горожан огромное впечатление. Еще вчера служки мастерски распространяли о нем слухи, подогревая всеобщее любопытство, но уже сегодня его победа, грозный вид, тигровая шкура и загадочная немота сделали Сегира настоящим героем.

Можно было не сомневаться, что завтра на площади соберется весь город, дабы увидеть того, кто в одиночку победил страшного тигра Шагни, который сожрал немало паломников, направлявшихся в Потали! А как ловко и хладнокровно он разделался с силачом Дамрудом! Да, сегодня горожанам было о чем поговорить!

А в это время тот, чье имя было у всех на устах, снимал богатые одежды, чтобы вновь облачиться в платье, полученное от жреца взамен изодранных тигром лохмотьев.

Его, заслужившего своей победой день жизни себе и своему спутнику, вновь отвели в подземелье, а в награду за удачный поединок дали лишь кувшин вина и блюдо риса с овощами.

Дхавана и Критана с нетерпением ждали возвращения Конана, гадая, кто же выиграет. Дхавана убеждал своего брата, что северянин непобедим, но Критана, разуверившийся во всем за этот год заточения, думал только о плохом.

Но вот дверь распахнулась, и монахи втолкнули в темницу Конана. Когда вслед за победителем внесли вино и еду, Критана воспрял духом и успокоился.

Стражники ушли. Киммериец устало сел за стол, налил кружку вина и залпом осушил ее. Потом вторую, третью. Кувшин опустел, и тут северянин заметил, какими глазами смотрит Критана на блюдо с рисом и на пустой сосуд. Конан пододвинул к нему еду, вылил в кружку последние капли вина и молча улегся на тюфяк.

Он закрыл глаза, и перед ним вновь возникла площадь, полная ликующего народа, и ненавидящий взгляд Мервана. Постепенно это видение исчезло в зыбком тумане, и появилось другое — гигантская статуя Кубиры, глядящая на него слепыми бронзовыми глазами и протягивающая свой жезл.

Конан застонал, отгоняя кошмар, и вдруг почувствовал на своем плече чье-то легкое прикосновение. Он открыл глаза и увидел склонившегося над ним встревоженного Дхавану. Рука ткача скользнула под рубашку, и он вытащил оттуда драгоценный пояс. Положив его на тюфяк, юноша легонько погладил его кончиками пальцев и что-то прошептал.

Подошел Критана и присел рядом с братом на корточки. Было очень тихо, только чуть потрескивали фитили в светильниках. Но вот раздался негромкий женский голос. Конан повернулся, ожидая вновь увидеть прекрасную девушку, но, кроме них, в пещере никого не было. А голос продолжал что-то говорить, певуче и непонятно. Дхавана быстро заговорил на вендийском наречии:

— Злоба и зависть готовят воину смерть. Три раза смерть пройдет рядом — потом воин победит врага. Три дня — три угрозы, потом победа. Помни, воин: вода, вино, колодец. Вода, вино, колодец…

Голос девушки постепенно затих, умолк и Дхавана, глядя на Конана испуганными глазами. Помолчав немного, он спросил:

— Значит, кто-то хочет твоей смерти? Кто же? Ведь Ваджрану ты очень нужен… И кто может завидовать тебе?!

— Не мне, а моей славе. Помнишь, когда мы вошли в город и смотрели поединок, толпа кричала «непобедимый Мерван, непобедимый Мерван»? Так вот, сегодня он был готов сжечь меня взглядом. Не сомневаюсь, что твоя сестра говорила именно о нем. Ну, ладно, все это будет завтра, а сегодня…

Изумленный возглас Кританы не дал ему договорить. Критана стоял у стены и дрожащей рукой показывал на стол. Там, рядом с остатками ужина, стоял другой, гораздо больший кувшин, и почти весь стол был заставлен мисками с аппетитно пахнувшей едой и сочными фруктами.

— Сундари! Это Сундари не забывает о нас! Того, что принесли монахи, не хватило бы на троих — ведь тебе, Конан, нужно каждый день сражаться, а без еды ты быстро ослабеешь!

— Ты плохо ценя знаешь, друг Дхавана, но месяц на такой пище продержаться было бы и вправду трудно… Что там такое на столе? О, твоя сестра просто клад — смотрите, здесь даже дичь! — И они принялись опустошать миски, заливая кушанья превосходным вином.

Как только пленники насытились, все исчезло. Остались лишь кувшин и блюдо, принесенные стражниками. Конан лег на тюфяк и закрыл глаза. Грозная статуя Кубиры уже не тревожила его покой, и он не заметил, как уснул.

Тихо постукивал ткацкий станок, негромко переговаривались братья, подбирая шелк для изысканной каймы. К тому времени, когда Конан проснулся, они успели соткать большой кусок полотна, покрытый затейливыми узорами.

Поистине здесь, в тишине подземелий, среди мрака и ужаса, люди, месяцами не видевшие солнца, отчаявшиеся и не гнушавшиеся есть человечину в извечном стремлении выжить, создавали поистине удивительные вещи. От Кританы Конан узнал, что на Ваджрана работали не только коварно завлеченные в подземелье паломники. Главный жрец рассылал своих лазутчиков в другие города и даже в другие страны, которые славились искусными мастерами, приказывая похищать самых лучших. Одни умирали, на смену им появлялись другие — в этом и заключался секрет чудес Кубиры.

И еще одно узнал Конан: кровь, которую приносили в жертву божеству, принадлежала мастерам, которые уже не могли работать. Каждому из тех, кто попал сюда, предстояло напоить страшного бога своей кровью.

Поглаживая сотканную братьями парчу, прохладную и нежную, как кожа юной девушки, Конан снова и снова представлял себе голову жреца, валяющуюся в пыли с выпученными глазами и оскаленным ртом. Такой будет его жертва Кубире! Настанет час, и он поквитается с Ваджраном — отнесет его голову в храм и швырнет ее в жертвенную чашу!

Братья уже давно спали, когда Конан в полной темноте на ощупь добрался до жесткого тюремного ложа. Еще долго он представлял себя сражающимся с бесчисленными полчищами монахов, выползающих из закоулков подземелья и глядящих на него ненавидящими глазами Мервана.

Утром за Конаном пришли монахи и повели его наверх. Он поднимался по ступеням, а в ушах его звучали слова: «Вода, вино, колодец… Вода, вино, колодец… Вода, вино, колодец…» Значит, сегодня — вода? Ну, ладно, посмотрим, что там за вода!

Конана ввели в зал с бассейном. Среди монахов стоял Мервана, злорадно поглядывавший на киммерийца.

Сбросив одежду, Конан подошел к краю басссейна, наклонился и отпрянул, будто что-то увидел в воде. Не сводя с бассейна глаз, он замычал и замахал рукой, подзывая монахов. Они подошли ближе, недоумевая, что бы могло там быть? Один из них наклонился совсем низко, старательно всматриваясь в толщу воды. Конан, все так же удивленно мыча, оглянулся и неуловимым движением плеча столкнул монаха в воду. То, что произошло вслед за этим, исторгло у всех вопль ужаса. Вода тут же вскипела, тело упавшего покрылось бесчисленными белыми пузырями, и вскоре на поверхность всплыла страшная раздутая туша с лопающейся кожей, совсем не похожая на молодого здорового воина, которым она была несколько мгновений назад.