Безжалостное обольщение - Фэйзер Джейн. Страница 48

Женевьева слышала его голос, даже понимала слова, но она так глубоко ушла в себя, что, казалось, никакая сила не сможет ее оттуда вырвать. Ей было безразлично, зачем капер несет ее из каюты, поэтому она тихо лежала у него на руках, по-прежнему свернувшись калачиком. Но на палубе горячие солнечные лучи коснулись ее кожи, проникли под закрытые веки, и она вдруг остро почувствовала свою наготу. Значит, повсюду стоят матросы, глазея на «кулек» в руках хозяина. «Все равно большего унижения, чем то, через которое я уже прошла, не бывает, — напомнила она себе. — Во всяком случае, пока я остаюсь в своем внутреннем мирке, и тело мое существует отдельно от меня. И взгляд Доминика больше не оскорбит меня, хотя лучше бы избежать встречи с ним».

Доминик опустил ее на палубу, и Женевьева свернулась клубочком на нагретых солнцем досках, обнаженной кожей ощутив их шероховатость. Постепенно до нее стало доходить, что вокруг стоит мертвая тишина, нарушаемая лишь скрипом, хлопаньем парусов и редкими вскриками чаек. Мерное покачивание корабля успокоило: теперь Женевьева была уверена, что вокруг нет ни души. Кроме нее, Доминика, моря и солнца, не было никого и ничего. Она открыла глаза и увидела прямо перед собой доски палубы, такие же белые, какими они были, когда она скребла и мыла их. «Кто теперь делает эту работу?» — отвлеченно подумала Женевьева.

И тут на нее неожиданно полилась вода. Качая помпу, Доминик направлял струю из шланга на скорчившуюся на полу фигурку. Глубинные воды залива были хоть и не ледяными, но довольно прохладными. Женевьева завизжала и, вырванная из своего теплого, равнодушного полусна, вдруг снова оказалась в реальном мире.

Первым побуждением было еще плотнее свернуться в клубок, чтобы спрятаться от беспощадной струи, но, как Женевьева ни пыталась, от воды не было спасения. Наконец ей пришлось все-таки вскочить на ноги. Она пыталась убежать от мощной водяной струи, но та безжалостно преследовала ее повсюду.

— Будь ты проклят! Черт! Черт! — кричала она во всю мощь своих легких, а Доминик смеялся: эти вопли свидетельствовали о выздоровлении его Женевьевы.

— Ну как, к тебе еще не вернулся аппетит, Женевьева? — спросил он, уменьшая мощь струи, однако продолжая поливать спину Женевьевы.

— Да, черт бы тебя побрал!

И поток воды прекратился так же внезапно, как начался. Дрожа всем телом, она вцепилась В перила. Женевьева прерывисто дышала, но тут лихорадочные ощущения последних минут наконец сменились удивлением: палуба действительно была абсолютно пустынна. Что-то мягкое, пушистое и сухое опустилось ей на плечи. Огромное полотенце, догадалась она и тут же перестала вообще что-нибудь понимать, а Доминик энергично растирал ее, пока кожу не начало покалывать. У Женевьевы перехватило дыхание, она не могла произнести ни слова.

— Вот так-то лучше, — сказал Доминик, снимая полотенце с ее головы. — Пойди посиди на солнышке, чтобы согреться хорошенько.

— Я тебя ненавижу, — сказала Женевьева спокойно, но это спокойствие лишь подчеркивало ее ярость. — Ты даже не представляешь, как я тебя ненавижу.

Его губы изогнулись в грустной улыбке.

— Могу догадаться, — ответил он, оборачивая ее влажным полотенцем. — Пойдем греться на мостик.

Язык у нее теперь развязался, и Женевьева дала волю гневу, который скопился за время вынужденного заточения в придуманном ею нереальном мире. Доминик, мрачно слушая ее, отвязал штурвал, взглянул на паруса и быстро скорректировал курс.

— Ты бы сняла с себя полотенце, — извиняющимся тоном прервал он безудержный поток ее речи. — Оно влажное и не дает солнцу тебя согреть.

Женевьева даже забыла об очередной колкости, но совет был разумным, поэтому она сбросила мокрое полотенце, — села на пол и, откинув назад голову, непроизвольно издала облегченный вздох. Она и забыла, как чудесен морской воздух, как дивно он пахнет — солнцем, свежестью, солью, рыбой… Но она тут же вернулась к реальности:

— Так на чем я остановилась?

— Кажется, ты пыталась найти синоним слову «ублюдок», — безмятежно напомнил Доминик. — Оно уже несколько приелось.

— Тем не менее оно тебе очень подходит.

— Не думаю, чтобы моя мать согласилась с тобой, — весело возразил Делакруа, доставая сигару из нагрудного кармана. — Но я не буду спорить. Несмотря на ограниченный набор твоих ругательств и проклятий, смысл совершенно ясен. — Он выпустил дым душистыми сизыми колечками.

Пар, похоже, Женевьева выпустила и сидела смирно, сосредоточив взгляд на его длинных изящных пальцах, сжимавших штурвал, и мощных предплечьях, покрытых светлыми курчавыми волосками.

— А где команда? — вдруг спросила она, чувствуя, что ; тело ее невольно откликается на те мысли, которые пробудил вид его сильных рук.

Доминик посмотрел на нее, хитро прищурившись, и прищелкнул языком. Обнаженная, она вела себя так же естественно, как если бы полностью была одета, но тут вдруг что-то заставило ее ощутить свою наготу, и Женевьева смутилась.

— Внизу, — сообщил Доминик. — Они будут там до тех пор, пока я их не позову. Однако, — добавил он, глядя поверх кормы, — ветер свежеет, и через минуту придется убирать паруса, так что, быть может, ты спустишься в каюту? Я скоро присоединюсь к тебе, и мы позавтракаем.

— Почему ты так со мной поступил? — мягко спросила она, вставая и оборачивая полотенце вокруг себя.

— Ты знаешь мой буйный нрав, а у тебя — дьявольская способность провоцировать меня. Но без причины я не зверею, Женевьева. — Отвернувшись от штурвала Доминик в упор посмотрел на нее. — Твое присутствие на корабле для всех чревато чертовски неприятными осложнениями. Ты опять поступила как тебе захотелось, забыв, что твои действия и их последствия происходят не в вакууме.

— Но я сама несу за себя ответственность, — капризно насупившись, возразила Женевьева. — Не понимаю, какие трудности для тебя создает мое присутствие. Ты делай то, что должен делать, словно меня тут и нет. Впрочем, обычно ты так и поступаешь, не так ли? Каждый обязан использовать свой шанс и сам отвечать за себя.

Она чистосердечно верила в то, что говорила. В ее золотистых глазах были искренность и убежденность. Доминик бессильно вздохнул: трудно было отрицать справедливость ее утверждения. Если бы речь шла о ком-то другом, ему бы и в голову не пришло возражать. Разумеется, если бы нашлась на свете еще одна женщина, которая столь неистово и бескомпромиссно вторглась бы в его жизнь, капер действительно не чувствовал бы ни грана ответственности за нее. Но эта фея не такая, как другие… Решив оставить это последнее соображение при себе, он обратился к другому, в котором был уверен.

— Случается, что присутствие на корабле женщины или постороннего человека влечет далеко идущие последствия для всех остальных. Каждый член команды знает, что в течение трех дней ты делила с ним место на корабле и наблюдала интимные подробности жизни нижних палуб. Они никогда не смогут забыть и едва ли простят это. Остальные суда… — Он обвел рукой стаю парусов, окружавших «Танцовщицу». — Их капитаны непременно захотят узнать, почему они не были заранее поставлены в известность о присутствии дочери Виктора Латура. И им вовсе не понравится, что девчонке удалось тайком прошмыгнуть на борт и в течение трех дней прятаться у меня на корабле. Они начнут сомневаться в своем командующем, в его способности принимать целесообразные для всех них решения, если у него на корабле женщина, да еще так шумно отстаивающая свои права.

Женевьева слушала молча, ей было стыдно. Ну почему она не подумала об этом, прежде чем игнорировать все и вся?

— Я постараюсь не быть в тягость, — еле слышно прошептала она.

— А я успокоюсь, только если ты пообещаешь мне думать, прежде чем совершать очередной кульбит. В той ситуации, которая сложилась, уже ничего не изменить. Остается только постараться, чтобы она принесла минимум вреда. И я бы хотел спокойно спать ночью, в противном случае одному Богу известно, какая участь ждет тебя! Но что она не будет приятной, это уж точно!. — Женевьева беспомощно молчала, и он тихо добавил: