Драконы весеннего рассвета - Уэйс Маргарет. Страница 48
Молча и задумчиво смотрел Зебулах на Золотую Луну, стоявшую среди развалин Истара. В волосах молодой женщины, казалось, таился солнечный свет, которому не суждено было более коснуться останков древнего города. Прекрасное лицо было отмечено следами тяжких и темных дорог, которые ей выпало прошагать. Но следы пережитого не портили ее красоты — нет, они скорее подчеркивали ее. В синих глазах светилась мудрость и затаенное счастье: она ведь несла в своем чреве новую жизнь.
Взгляд мага обратился к мужчине, нежно обнимавшему подругу. Его суровое лицо тоже щедро отметили страдания и труды далеких дорог. Но в темных глазах была та же любовь, а могучие руки бережно и заботливо обнимали женские плечи.
А может, и зря я столько времени провел под водой, подумалось Зебулаху, и он вдруг почувствовал себя очень старым и очень несчастным. Может, и я сумел бы кому-то помочь, если бы остался наверху и, как эти двое, направил жар своего гнева на поиск ответов. Вместо этого я дал гневу разъесть свою душу, так что в конце концов мне только и оставалось спрятать его здесь…
— Пойдемте, — сказал Речной Ветер. — А то как бы Карамону не взбрело в голову самому пойти разыскивать нас. Не удивлюсь, если он уже где-нибудь бродит…
— Пожалуй, — кашлянув, сказал Зебулах. — И правда, пойдемте. Только, по-моему, эти парень с девушкой вряд ли куда ушли. Он был совсем слаб…
— Он был ранен? — обеспокоенно спросила Золотая Луна.
— Телесно — нет, — ответил Зебулах, сворачивая в захламленный проулок и направляясь к полуобрушенному зданию. — Ранен был его дух. Я понял это еще прежде, чем девушка рассказала мне о его брате-близнеце… Ясный лоб Золотой Луны прочертила морщинка. Она сжала губы.
— Прости, госпожа с Равнин, — улыбнулся Зебулах, — но я как раз вижу в твоем взгляде огонь того самого кузнечного горна… Жрица залилась румянцем.
— Я же говорила тебе, что мне еще очень далеко от совершенства. Да, мне следовало бы принять как должное и самого Рейстлина, и то, что он сотворил со своим братом. Мне следовало бы верить, что все это — лишь необходимый шаг на пути к величайшему благу. Мало ли чего не в состоянии постичь мой скудный рассудок! Но, боюсь, это превыше моих сил. И я молю Богов только о том, чтобы больше с ним не встречаться.
— А я — нет, — неожиданно проговорил Речной Ветер, и голос его не предвещал Рейстлину добра. — Я — нет, — повторил он угрюмо.
Карамон лежал с открытыми глазами, глядя во тьму. В его объятиях сладко спала Тика. Он слышал ее тихое дыхание и чувствовал, как билось ее сердце. Он хотел осторожно погладить рыжие кудри, но Тика шевельнулась от прикосновения, и он отвел руку, боясь ее разбудить. Пусть отдохнет. Только Богам ведомо, сколько она просидела над ним без сна. Он, впрочем, знал, что она ему все равно не расскажет. Он уже спрашивал. Она только рассмеялась и обозвала его храпуном.
И все-таки голосок ее задрожал, и в глаза ему она не смотрела.
Карамон коснулся губами ее плеча, и Тика, не просыпаясь, прильнула поближе к нему. Он улыбнулся, но потом у него вырвался вздох. Всего несколько недель назад он торжественно клялся ей, что нипочем, мол, не покусится на ее любовь, пока не уверится, что сможет целиком и полностью принадлежать ей — не только телом, но и душой. «Мой первый долг — это долг перед братом, — примерно так он тогда выразился. — Я — его внешняя, телесная сила…»
И вот Рейстлина нет. Он обрел собственную силу, и сказал Карамону: «Ты мне больше не нужен».
Мне бы радоваться, сказал себе Карамон, глядя во тьму. Я люблю Тику, и она любит меня. И теперь, кажется, ничто больше не мешает нашей любви. Теперь я могу безраздельно посвятить себя ей. Она станет для меня самым главным на свете. Как щедро и беззаветно она любит, как заслуживает ответной любви…
О Рейстлине этого не скажешь. По крайней мере, они все так думают. Сколько раз Танис говорил Стурму — полагая, конечно, что я не слышу, — и чего это, мол, Карамон без конца терпит его язвительный тон и бесконечные попреки, почему позволяет собой помыкать? Я видел, с какой жалостью они на меня смотрели. Я знаю, они считают меня тугодумом. Ну да, по сравнению с Рейстлином я и впрямь тугодум. Они считают, что я — туповатый упряжный бык, отвыкший жаловаться на ярмо. Вот каким я им кажусь…
Разве они могут понять? Они и знать не знают, как это — быть необходимым. Они, в общем, могли без меня обойтись. Даже Тика. Никому я не нужен так, как нужен был Рейсту. Они ведь не слышали, как он с криком вскакивал по ночам, когда мы были маленькими. Нас с ним так часто оставляли одних. Некому было услышать его крик и утешить его в темноте — кроме меня. Он сам потом не мог вспомнить своих снов, но я-то знаю, что они были ужасны. Как дрожало от страха его маленькое, тощее тельце!.. И глаза были круглые от ужаса, который он один только и видел. Он всхлипывал, прижимаясь ко мне… И тогда я начинал рассказывать ему веселые сказки и пускал плясать по стенам забавные тени, гоня прочь ночные кошмары.
«Смотри, Рейст! — говорил я ему. — Видишь крольчат?» И растопыривал два пальца, и шевелил ими, точно кролик ушами…
И он постепенно успокаивался, переставая дрожать. Нет, он не смеялся. И не улыбался. Даже тогда, в детстве. Но страх оставлял его, и мне было довольно.
«Я посплю. Я так устал, — шепнет он, бывало, и крепко ухватится за мою руку. — Ты посиди со мной, Карамон. Постереги меня. Не подпускай их… Не отдавай меня им…»
«Ясное дело, Рейст. Пускай только сунутся, я их!..» — пообещаю я твердо. И тогда он улыбнется — почти улыбнется — и обессиленно закроет глаза. И, конечно, я сдержу обещание — а как же иначе? Я останусь сидеть над ним и не усну. Забавно. Может, я действительно не подпускал их к нему, потому что, пока я его караулил, ему никогда не снились страшные сны…
И даже потом, когда мы выросли, он порой вскрикивал по ночам и по-детски тянулся ко мне. И я всегда был рядом.
Как же он теперь без меня?.. Как же так, ведь он будет совсем один в темноте… Испуганный, заблудившийся…
А я без него как же?..
Карамон зажмурился и заплакал — молча, чтобы не потревожить спящую Тику…
7. БЕРЕМ. Неожиданная помощь
— … Вот, собственно, и все, — завершил Танис рассказ о том, что с ними случилось.
Аполетта слушала его с неослабным вниманием; зеленые глаза не покидали лица Полуэльфа. Она ни разу не перебила его. Когда он кончил, она долго молчала, в глубоком раздумий опустив голову на руки, сложенные на каменных ступенях, что уводили в глубокую тихую воду. Танис не мешал ей. Глубочайший, безмятежный покой, царствовавший в этом удивительном подводном мире, утешал и исцелял его измученный дух. Дошло до того, что мысль о возвращении назад — в грубый мир слепящего солнца и резких звуков — начала внушать ему смутный страх. Насколько проще было бы забыть обо всем и остаться здесь, под толщей океана… Затеряться, навеки укрыться в благословенной тиши…
— А о нем ты что скажешь? — спросила наконец Аполетта и кивнула на Берема.
Танис со вздохом вернулся к реальности.
— Не знаю, — сказал он. Пожал плечами и оглянулся на Берема: тот с отсутствующим видом смотрел во тьму пещеры. Губы его двигались, словно повторяя затверженную молитву. — Если верить Владычице Тьмы, он — ключ ко всему. Разыскать, мол, его — и победа в кармане.
— Что ж, он у вас, — сказала Аполетта. — Означает ли это, что вы победили?
Танис озадаченно моргнул: неожиданный вопрос застал его врасплох. Он задумчиво поскреб в бороде… Подобное ему как-то и в голову не приходило.
— Ну да, он у нас, — пробормотал Полуэльф. — Но что нам с ним делать? Что в нем такого, что могло бы обеспечить победу одной из сторон?..
— А сам он не знает?
— Уверяет, что нет.
Аполетта сдвинула брови, приглядываясь к Берему.
— По-моему, он лжет, — сказала она после некоторого раздумья. — Впрочем, он — человек, а я не возьмусь утверждать, что хорошо знаю людей. Иной раз они мыслят так странно. Есть, пожалуй, только один способ выяснить наверняка. Нужно отвести его в Храм Владычицы Тьмы, что в Нераке.