Колдунья - Фэйзер Джейн. Страница 19

— В постель, девочка. Утро вечера мудренее.

Она не спорила.

— Просто мучает неизвестность, — сказала она, вставая. — Я могла бы смириться с его смертью… но очень тяжело думать, что он сейчас где-то мучается в одиночестве.

Она убрала волосы с лица и серьезно посмотрела на него:

— Только не подумайте, что для меня страдания собаки важнее страданий людей. Просто я очень люблю Данте.

Ну что ж, он был прав: она действительно сумеет справиться со своим огорчением… Но все же ее облик был пронизан печалью, и ему захотелось как-то утешить ее. Бессознательно он обнял девушку, и она в ответ, почувствовав его участие, крепко обвила руками его талию, прижавшись головой к груди. Ладонью он приподнял ее подбородок и нагнулся.

Он хотел ограничиться лишь отеческим поцелуем в лоб, ну, может быть, в кончик носа. Но неожиданно для самого себя поцеловал ее в губы. И в этом тоже не было бы ничего страшного, если бы поцелуй остался лишь легким касанием их губ. Но случилось так, что, как только они прикоснулись друг к другу, кровь опьяняюще забурлила в нем, все мысли исчезли, он чувствовал только теплоту ее кожи через тонкую рубашку, волнение от узнавания изящного изгиба ее тела, трепетавшего в его руках, ощущал мягкость ее груди, прижавшейся к нему. Он еще сильнее сжал ее в объятиях, нетерпеливо и горячо овладев ее ртом, и она ответила: губы ее раскрылись. Исходивший от нее аромат лаванды и клеверного меда обволакивал его, а сейчас к нему прибавился и аромат возбуждения… Он забылся в опьяняющем чувстве, поощряя ее несмелые попытки ответить на его страстный поцелуй, а руки его скользили по ее телу, опускаясь все ниже и ниже, все сильнее прижимая ее к своей возбужденной плоти. Это наваждение длилось довольно долго, а когда он все-таки пришел в себя, то оттолкнул ее рот с внезапной грубостью, граничащей с отвращением. Несколько секунд он взирал на ее распухшие зацелованные губы, ее растрепавшиеся волосы, на ее глаза, горевшие от возбуждения, затем с тихим проклятием он отвернулся и быстро вышел из комнаты.

Хлоя растерянно коснулась своих губ. Ее сердце колотилось, кожа покрылась испариной, руки дрожали. Она все еще ощущала его тело, его руки, ласкавшие ее. Она вся полыхала: ее захлестнул поток ощущений и чувств, которые ранее были неведомы ей.

Потрясенная, она взяла кружку с остывшим молоком и залпом выпила. Бренди тут же захлестнуло горячей волной низ ее живота, и незаметно нега подкралась к ее внезапно отяжелевшему телу. Она задула свечу и забралась в постель, натянув простыню до подбородка. Лежа неподвижно на спине, она бесцельно переводила взгляд с одного предмета, освещенного лунным светом, на другой, ожидая, пока уляжется загоревшийся в ней огонь. Она пыталась понять, что она чувствовала, и то, что только что произошло с ней.

Хьюго медленно спускался вниз по лестнице, проклиная себя. Как он мог позволить себе так безоглядно увлечься? А воспоминания о ее горячем отклике еще больше подстегивали его гнев. Он, ее опекун, человек, которому она верит. Она живет под его крышей, в его власти, а он самым бессовестным образом воспользовался своим положением и ее невинностью.

Самюэль поднял голову, когда Хьюго вошел в кухню, и проследил, как тот схватил со стола бутылку с бренди и снова покинул кухню, громко хлопнув дверью. Самюэль отлично знал своего хозяина, и он сразу понял: произошло нечто такое, что вызвало у Хьюго приступ безудержного гнева. А из этого состояния он порой не выходил подолгу.

Из библиотеки донеслись звуки музыки, Самюэль прислушался и узнал решительные аккорды: хозяин говорил ему когда-то, что это Бетховен. Да, Хьюго был явно охвачен гневом. Когда же им овладевало тоскливое отчаяние, он играл самые грустные отрывки из Моцарта или Гайдна. И все же Самюэль предпочитал гнев — тогда выздоровление хозяина обычно было более быстрым.

Библиотека находилась как раз под окнами Хлои, и звуки пианино отчетливо доносились до нее через открытые окна. Она слышала его игру и прошлой ночью — навязчивая мелодия разбудила бы и мертвого. Но после бренди с молоком сон постепенно подкрался к ней, и она забылась, натянув простыню, на голову.

Она не знала, сколько проспала, но среди ночи что-то разбудило ее. Хлоя присела на постели. Музыка больше не звучала, а ночь казалась еще темнее. Она сидела неподвижно, напряженно вслушиваясь и пытаясь понять, что же ее разбудило. И тут она снова услышала слабый звук. Ошибиться было невозможно. Где-то возбужденно лаяла собака.

— Данте, — прошептала она.

Хлоя спрыгнула с постели, подбежала к окну и прислушалась, определяя, откуда доносится звук. Ее окно выходило на фасад дома, на сторону, противоположную двору, но если выгнуть шею, то можно было увидеть и подъездную аллею, посыпанную гравием, что вела к дороге. Лай слышался откуда-то с аллеи. Но почему? Данте или ранен, или не может откуда-то выбраться.

Босая, она выбежала из комнаты, совершенно бесшумно пронеслась по лестнице и через холл. Ударившись пальцем ноги о неровную поверхность каменной плиты, она вскрикнула от боли. И хотя Хлоя тут же подавила крик, звук громким эхом пронесся в тишине дома.

Она прислушалась и с облегчением подумала, что, наверное, никого не разбудила. Данте и так уже доставил достаточно неприятностей, и не хватало только еще вытащить двух сердитых мужчин из их постелей в разгар глубокой ночи.

Она осторожно открыла дверь и выскользнула во двор, тихо прикрыв ее за собой. Небо затянуло облаками, звезды почти скрылись, было совсем темно. Она не знала, который час, и пожалела, что не взглянула на часы в холле.

Заухала сова, а потом вдруг послышался раздирающий вой какого-то, похоже, небольшого животного, охваченного страхом и болью. Но лай прекратился.

Хлоя легко сбежала по ступеням во двор.

Свежий ветерок повеял прохладой приближающегося утра, и по ее телу, прикрытому лишь тонкой ночной рубашкой, пробежала легкая дрожь. Она заколебалась, вспомнив о пальто, висевшем на двери кухни, но, когда вновь услышала донесенный ветром лай, забыла о холоде и побежала по аллее, не обращая внимания на мелкие камешки, впивавшиеся ей в ступни.

Хьюго слышал шум в холле, но он не сразу понял, что это ее голос, сквозь пьяное забытье, в котором пребывал, склонившись над клавишами при свете одинокой свечи.

Он поднял голову, недоуменно моргнул, прислушиваясь, но ничего не услышал, кроме привычного поскрипывания спящего дома. Он потряс головой и вновь уронил ее на скрещенные руки; одним пальцем свободной руки он начал наигрывать мелодию Скарлатти. Но постепенно какая-то смутная тревога все же сменила его полубессознательное оцепенение. Он вновь поднял голову: по прежнему не было слышно ни звука, но у него появилось ощущение, что в доме что-то не так.

Может быть, дело в Хлое? Да нет, она же крепко спит наверху после молока с бренди, совершенно измотанная физически и эмоционально. Он было опять уронил голову, но тут же поднял ее. Оттолкнувшись от скамьи, он постоял несколько минут, раскачиваясь и пытаясь собраться с мыслями. Он решил, что следует подняться наверх и убедиться, что она спокойно спит в своей постели, а потом, может быть, и ему самому удастся забыться сном в собственной спальне.

Слегка спотыкаясь, он сумел обойти все препятствия в библиотеке и вышел в холл. Порыв ветра распахнул входную дверь, не закрытую на замок, и он в недоумении уставился в ее проем. От свежего ветерка его голова значительно прояснилась.

Опять Хлоя! Очевидно, глубокой ночью она отправилась на поиски этой чертовой дворняги и теперь разгуливает по пустынным окрестностям. Неужели у нее нет ни малейшего чувства самосохранения? Он с облегчением обратил негодование на девушку, перестав злиться на себя, и вновь представил ее упрямой, несносной школьницей, с редкой способностью постоянно попадать в разные переделки.

Хьюго направился к двери, и с каждым шагом его поступь становилась тверже по мере того, как опьянение проходило. Он пристально всмотрелся в темноту двора. Ее не было видно. Он не мог точно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как он услышал звук, встревоживший его. Это могло быть и пять, и двадцать минут назад, ведь бренди способно творить странные вещи с чувством времени.