Большая телега - Фрай Макс. Страница 13
– У черта на рогах, – машинально ответила я. И тут же исправилась: – Над баром «Le Diabolo».
– Ну, это недалеко, сразу за воротами, доберешься.
– Доберусь, – эхом откликнулась я.
– Перелезь в сад через забор и войди через заднюю дверь, – посоветовал мсье Мендозо. – Она всегда приоткрыта для кота. А хозяев не буди, им сейчас снится, что они снова молоды и пляшут на этой площади, – он неопределенно махнул рукой в сторону танцующих. – А потом им, небось, приснится, как они целуются, укрывшись в чужом дворе от утреннего дождя, в такой момент будить и вовсе свинство… И кстати об утреннем дожде, пора бы о нем позаботиться.
Он привстал, взмахнул рукой, и несколько секунд спустя рядом появилась его конопатая сестрица, раскрасневшаяся и запыхавшаяся.
– Уже? – деловито спросила она. – Пора?
– Я бы дал тебе поплясать подольше, но к утру нужен дождь, а небо, видишь, почти чистое.
– Ладно, – кивнула она, – надо так надо.
Они шагнули навстречу друг другу, обнялись и вдруг исчезли – пока исчезали циркачи на арене, это казалось мне почти естественным делом, а вот сейчас эти двое изрядно меня огорошили. Но я не столько испугалась, сколько расстроилась, обнаружив, что внезапно осталась одна, с пустой глиняной кружкой в руках и дурацким колокольчиком на ухе. Снимать его я не стала, так и пошла через весь город, бренча, как хозяйская овца, оглушенная, опустошенная, сбитая с толку, подгоняемая в спину ласковым теплым ветром.
Обнялись и исчезли, ну надо же! – растерянно думала я, пока лезла в сад через забор, который, к счастью, оказался не слишком высоким. Дверь черного хода, как и обещал мсье Мендозо, была приоткрыта, на ее пороге дремал большой черно-белый кот, причем он устроился таким образом, что длинное мускулистое тело находилось в доме, а башка – снаружи, и оба уха, черное и белое, едва заметно трепетали на теплом ночном ветру.
Обнялись, значит, и исчезли, – сердито думала я, стоя в душе под тугими струями горячей воды. И, уже закутавшись в полотенце, позволила себе сформулировать рвущий сердце жалобный вопрос: – А как же я?!
Обнялись и исчезли, такие дела, – вздохнула я, когда моя голова коснулась подушки. И почти разрешила себе заплакать, но не успела, потому что заснула – мгновенно, крепко и сладко, как в детстве.
В моем сне шел дождь, видимо, потому, что наяву он тоже шел, стучал по крыше, лился на подоконник через распахнутую форточку, тяжелыми каплями стекал на деревянный пол. И еще в моем сне дул теплый ветер – этого, казалось мне, совершенно достаточно для счастья, пока дует ветер, я жива, а все остальное приложится.
«Когда ветер хочет казаться человеком, ему приходится разделить себя на несколько частей и разлить по разным сосудам», – вдруг подумала я. И так удивилась, обнаружив в своей светлой голове столь несусветную чепуху, что проснулась. Утренний дождь уже закончился, на небе сияло солнце, такое неправдоподобно желтое, как будто его только что нарисовал подающий надежды художник четырех с половиной лет от роду.
– Потому что ветер гораздо больше человека, и в одно тело ни за что не поместится, – сказала я вслух и тут же прикусила язык.
Что я окончательно сошла с ума, невелика беда, я всегда была к этому более-менее готова. Но вот бредить вслух не стоит ни при каких обстоятельствах, даже в абсолютно пустой комнате. Особенно в пустой комнате, если уж на то пошло.
Кофе и сигареты, – строго сказала я себе, – вот что тебя спасет, дорогая. И повторила:
– Кофе и сигареты.
Нарочно произнесла это вслух, чтобы перебить нехороший сладковатый привкус, оставшийся на губах от предыдущей фразы.
И отправилась вниз, в этот чертов бар. В смысле, в «Le Diabolo». Вчера днем я имела дело с хозяином, а теперь за стойкой стояла его жена, милая женщина лет пятидесяти, худая, как жердь, без намека на макияж и какие-либо средства ухода за кожей, но все еще очень красивая, я бы, по крайней мере, не отказалась так выглядеть в ее годы.
Получив кофе с молоком и круассан, я села у окна, из которого открывался прекрасный вид на городские ворота, и стала думать, что делать дальше.
Теоретически мне следовало собирать пожитки и ехать в Менд, к Людке, как собиралась. Но этот вариант, сказать по правде, казался мне наименее привлекательным. Какой, к черту, Менд, какая Людка? Я и раньше плохо представляла, о чем с ней говорить, а уж теперь-то, когда мне с собой общий язык найти непросто…
Ладно, решила я, все равно автобус будет только после обеда. И, обрадовавшись отсрочке, вышла на улицу.
…Несколько минут спустя я уже кружила по старому городу в поисках давешнего кафе. Не знаю, что там происходило на площади – наваждение, сон, бред и галлюцинации, очень похоже на то, но неважно. Кафе-то было самое настоящее. Салат с гренками и мясо никак не могли мне присниться, тяжесть в животе поутру веское тому доказательство. Ну и где оно?!
– Так, тут я вчера точно шла, – бормотала я, – этот балкон даже сфотографировала, а в этот бар заглянула, но там никого не было… Точно в этот? Ну да, все правильно, «Le Griffon», такое название ни с чем не перепутаешь. А потом я шла прямо, пока не попала на площадь. Совершенно верно, вот она, площадь. Кафе должно быть где-то здесь.
– Должно быть где-то здесь, – упрямо повторила я после того, как шесть раз обошла площадь по периметру, сунув нос во все открытые двери и тщательно изучив закрытые.
Потом я села на ступеньку чужого крыльца и расплакалась, впервые за… а даже и не знаю, за сколько лет. Во всяком случае, в школе я уже точно не ревела, ни разу за все годы, а позже – тем более, хотя поводы, конечно, были, причем гораздо более веские, чем пропажа какого-то дурацкого кафе в городе, где я сдуру вышла из автобуса и почему-то решила задержаться.
– Ну и чего ты ревешь? – строго спросил меня знакомый голос.
Я огляделась по сторонам, и совершенно напрасно, потому что этот красавчик, мсье Мендозо, сидел прямо передо мной, на корточках.
– Кафе здесь ищешь? – сочувственно спросил он. – Это ты напрасно. Мое кафе два раза подряд на одном и том же месте не появляется. И открываю я его ближе к вечеру…
– Удивительно, что при таком подходе к делу ты до сих пор не разорился, – вздохнула я, обнаружив, что у меня нет сил ни радоваться его внезапному появлению, ни удивляться словам, ни даже как следует рассердиться – да вот хотя бы на себя.
– У меня другой бизнес, – серьезно объяснил мсье Мендозо. – Кафе – это, как говорится, хобби.
– А где оно будет сегодня? – Спросила я.
– Понятия не имею. Это всегда выясняется в самый последний момент.
Мы немного помолчали. Я думала, что надо бы все-таки рассердиться, встать и уйти, но из этого ничего не вышло.
– Когда я предлагал тебе переехать в любой из пустых домов, я не шутил, – внезапно сказал мсье Мендозо. – И насчет колокольчиков в окне тоже не шутил, тебе непременно придется их повесить, – поспешно добавил он, словно все остальные условия договора мы уже обсудили.
Я с досадой пожала плечами.
– И что я тут буду делать, как по-твоему?
– Жить, – ответил он. – Гулять по городу, ужинать в моем кафе, ходить на представления, когда пожелаешь – я хочу сказать, что это не обязанность, а просто возможность. Если захочешь потанцевать, можем попробовать, хотя я не уверен, что получится. По-моему, это умение при разделе целиком досталось сестренке…
– Ты что, разделил себя на несколько частей и разлил по разным сосудам?
Сама не знаю, как и зачем я это сказала. И тут же вспомнила, что утром, когда эти слова звучали у меня в голове и срывались с губ, у них был отчетливый привкус безумия. А теперь я его не чувствовала. Видимо, уже привыкла быть сумасшедшей и нести околесицу. Я вообще быстро ко всему привыкаю.
– Всего на две части, всего по двум сосудам, – безмятежно ответствовал мсье Мендозо. – Рад, что ты сама все понимаешь, а то даже и не знаю, как стал бы объяснять… Так ты подумай насчет переезда. Город будет тебе рад, и я тоже.