Чернокнижники - Бушков Александр Александрович. Страница 6

– Благодарю вас, – сказал Савельев. – Я и не представляю, что мне еще может понадобиться… Быть может, полный список дат, когда появлялись вспышки? И мест их появления?

Откровенно говоря, после всего, что он услышал от компетентного, несомненно, человека, никакой писанины увозить с собой не хотелось. Однако он пребывал в официальной командировке, так что следовало обзавестись бумажной отчетностью. Пожалуй, и в самом деле нелишним будет передать батальонным физикам здешнее заключение – потому что слова к секретному делопроизводству не подошьешь…

– Ну, разумеется, – с самым благожелательным выражением лица кивнул профессор.

Он проворно присоединил к заключению еще несколько бумаг, коснулся кнопки на столе. Через считанные секунды появился секретарь, выжидательно остановился у стола. Витковский протянул ему бумаги:

– Мишель, зарегистрируйте немедленно. Основание: выдано поручику Гатчинского гвардейского батальона Савельеву. Мое распоряжение. Составьте, я подпишу. Выполняйте.

Плечистый молодой человек энергично кивнул, взял бумаги и практически бесшумно покинул кабинет. Витковский, улыбаясь, развел руками:

– Ну вот, никаких бюрократических проволочек. Вы у нас еще пробудете какое-то время? Отлично. Если вам потребуется что-то еще, обращайтесь без церемоний. Как-никак служим в одной конторе… А теперь, коли с официальной частью покончено… Чаю, быть может? Или чего-нибудь покрепче?

– Нет, благодарствуйте, – сказал Савельев. – Уже напоен вдосыть, если попадете в наши края, ответим таким же гостеприимством…

– Когда-нибудь обязательно постараюсь выбраться, – серьезно сказал Витковский. – Хоть одним глазком взглянуть на ваши увлекательнейшие дела… – он покосился вбок, воздел глаза к потолку и шумно, страдальчески вздохнул: – Роман, ну что же ты смотришь на меня волком? Ты же офицер, не мальчишка, должен понимать… Ну не могу я включать в официальные бумаги, предназначенные для батальона, твои, как бы поделикатнее… соображения. Не могу, и все тут! Хотя бы из чистой субординации. Ты по службе подчинен не мне, а Бахметьеву, о чем, конечно же, прекрасно помнишь…

Глядя на него все так же угрюмо. Рокотов осведомился:

– А можешь ты включить в бумаги мнение Хомякова?

Вот тут лицо Витковского стало не просто сердитым – злым.

– Тем более нет, – холодно отчеканил он. – Мнение выключенных со службы тем более не может быть включено в какие бы то ни было официальные заключения… Что за мальчишество, Роман… Неудобно перед гостем, право…

Судя по лицу Рокотова, он явно собирался ответить нешуточной колкостью. Савельев почувствовал себя неловко – кому приятно быть свидетелем чужих служебных дрязг… На счастье, появился Мишель. Подал профессору бумаги, получил его подпись на одной, отошел к маленькому столику, ловко уложил все в пакет из плотной бумаги, накапал в пяти местах расплавленным сургучом, пришлепнул печать, отложил конверт, чтобы сургуч остыл и затвердел, протянул Савельеву какую-то бумагу:

– Распишитесь, пожалуйста, в получении, господин поручик.

Что Савельев привычно и проделал.

– Быть может, вы хотите что-нибудь у нас посмотреть? – вежливо предложил Витковский.

Не колеблясь, Савельев покачал головой:

– К сожалению, не располагаю временем. Господин Бахметьев просил навестить его как можно быстрее после разговора с вами. Так что, с вашего позволения…

Он и сам не понимал, отчего ему вдруг стало неуютно в этом уютном кабинете. Хозяин общался ним искренне, без малейшей фальши, он казался неплохим человеком, он моментально снабдил всеми необходимыми документами и явно не собирался выпроваживать гостя, наоборот. И все же… Какое-то неудобство возникло.

Выйдя из приемной, оба какое-то время шагали молча. Высмотрев подходящий уголок, лестничный пролет с выходившим во двор высоким окном, где не было ни единого охранника, Савельев остановился. Повернулся к Рокотову и негромко спросил:

– Кто такой Хомяков? Обладатель какого-то иного мнения, уволенный со службы… – увидев на лице поручика мгновенно вспыхнувшую яростную надежду, поднял ладонь: – Давайте сразу внесем ясность, Роман Степанович. Я вовсе не хочу сказать, что верю вам, а не Витковскому. Ну, какие у меня основания ему не верить? Он ученый, специалист… Я вообще не собираюсь кому бы то ни было верить. Вера уместна только в Бога, в верность жены, в некие идеалы… Что же касается нашего дела… Как бы вам объяснить… Я не ученый, но я занимаюсь Временем, это и есть моя служба. А Время – серьезная вещь, быть может, самая серьезная на свете… И коли уж возникли какие-то странности, связанные с Временем, я превращаюсь в цепную собаку… вернее будет сказать, в охотничью. Я теперь не имею права отсюда убраться, пока не вынюхаю все. Каждый закоулочек. Вот этого, – он тряхнул конвертом, – мне мало. Верю, не верю… Вздор. Просто одного этого конверта мне мало. Быть может, вы записной фантазер, на пустом месте создавший завлекательную сказку о госте из былого. Быть может, ваш Аболин – просто-напросто ловкий прохвост, отыскал где-то клад времен Елизаветы Петровны и сбывает его потихоньку… что, кстати, законам Российской империи ничуть не противоречит. Ах да, вещи выглядят новыми… Ну, предположим, тут другое. Какой-то беззастенчивый ювелир подделывает старину, которую Аболин с Кирюшиным сбывают под видом антиквариата, потому что монета елизаветинских времен стоит гораздо дороже, чем просто кусочек золота того же веса… Фактов ведь у вас нет, тут Витковский кругом прав… И все же… – он заговорил совсем тихо. – Согласно логике, существует крохотная вероятность того, что именно вы правы. А это означает, что к нам каким-то непостижимым образом проторили тропинку из восемнадцатого столетия. Если именно так и обстоит, мне рано уезжать…

– Честное слово офицера…

– Бросьте, Роман Степанович, – сказал Савельев решительно. – Увы, бывают случаи, уж простите великодушно, когда честное офицерское слово доказательством служить не может… Нравится вам это или нет, но сейчас как раз тот случай… Так кто такой Хомяков?

– Физик, – сказал Рокотов. – Служил под начальством Витковского. Его, собственно, собирались откомандировать к вам. Потому что, как бы это объяснить… В общем, считалось, что он гораздо более талантлив в науках о Времени, чем в тех, какими здесь занимаются. А значит, более полезен будет у вас в батальоне. Он писал большую работу про Время, про путешествия… Там сплошная математика, но суть-то он мог объяснить простыми человеческими словами…

– Вы были приятели? – спросил Савельев.

Рокотов упрямо вздернул подбородок:

– Мы и сейчас приятели… вот разве что видеться удается очень редко в силу всего происшедшего…

– Понятно, – сказал Савельев, чувствуя себя чуточку неловко под этим упрямым взглядом, полным уверенности в собственной правоте.

– И о чем же он писал?

– О том, что возможны другие способы путешествия по Времени. Совершенно другие. Без электричества, без магнетизма… – Рокотов, не найдя подходящих слов, взмахнул рукой, будто рубил что-то. – В общем, без всего этого… Громоздкой нынешней техники, по его собственному выражению. У него там были расчеты, всякие вычисления… Он считал, что в прошлом кое-кому не один раз удавались такие вещи… Есть всякие старые рукописи, Федя многое раскопал, я читал кое-что…

– И дальше?

– Когда он закончил первую часть работы, отослал ее к вам, в батальон, по принадлежности, так сказать. – Рокотов досадливо поморщился. – Только ваши его форменным образом подняли на смех. Именно так. Федя у вас крепко схватился с каким-то там академиком, наговорил ему кучу дерзостей… Турелин… Куренин…

– Быть может, Карелин? – севшим голосом, едва ли не шепотом спросил Савельев.

– Да, вот именно, Карелин. У них там дошло до форменной битвы, Федя человек горячий, и когда войдет в раж… Он его, этого вашего Карелина, назвал ретроградом… да как только ни называл…

– Господи боже ж ты мой… – только и смог прошептать Савельев. Быть может, и есть более надежный способ бесповоротно погубить карьеру в батальоне, вообще вылететь оттуда к чертовой матери, чем дерзко поставить под сомнение научную репутацию академика Карелина – но что-то никто о таковом не слышал…