Есть время жить (СИ) - Сеткова Юлия. Страница 29

А тут еще де'Карри выжил. Нет, ну навалял руалийцам по самое не балуйся, намял им, что называется, бока, громыхнул так, что за сотню лиг слышно было – так чего тебе, гад, еще надо? Уйди со сцены в блеске славы и не мешай серьезным людям работать, так нет же – и выжил, и ушел спокойно, хрен кто его остановить посмел. Теперь претензии герцога Санторского на престол смотрелись, мягко говоря, довольно убого – если от короля можно и отбиться и, если повезет, самого короля с престола попросить, особенно с поддержкой руалийской армии, то проклятый граф не угомонится, пока, по старинному обычаю, не выставит насаженную на пику голову мятежного герцога со стены собственного замка. И для него, сволочи, нет принципиальной разницы, какими мотивами руководствовался герцог. Больше того, для него нет никакой разницы, будет ли к моменту их очной встречи существовать эта проклятая страна, или нет – наверняка ведь объявил уже вендетту, а к ней он относится с небывалым пиететом. А значит, найдет и убьет, даже если герцог к тому моменту станет королем. И повезет еще, если мучаться придется недолго – по слухам, те, кто когда-либо перешел дорогу графу де'Карри, умирали порой по нескольку недель. Возможно, конечно, это просто слухи, но уж больно похожие на правду – де'Карри всегда считал, что сделанный из одного мерзавца показательный пример не даст ступить на скользкую дорожку тысяче колеблющихся. Так что боялся за свою жизнь герцог всерьез, и это была одна из причин того, что он форсировал события и явился в лагерь руалийцев.

Ага, как приехал – так и уехал. К королю его даже не подпустили – болен он, видите ли. Мальчишка, кого вздумал надуть? Не хочет общаться с предателем, чистоплюй! Однако следовало признать, что теперь шансы герцога на то, чтобы занять престол Багванны, опустились еще ниже…

Именно в этот момент размышления герцога были прерваны сообщением из столицы о государственном перевороте. И только тут до Батерана дошло, КАК он на самом деле влип!

Альберт с детства мечтал стать героем. Даже не с детства, а с того момента, как осознал себя и свою беспомощность. И, катаясь в своем инвалидном кресле по дому, он представлял себе, как, став здоровым и сильным, с мечом в руке побеждает толпы нечисти, злокозненных некромантов, ну или, на худой конец, в одиночку громит армию мерзких захватчиков. Это позволяло ему хоть ненадолго перестать думать о своем увечье, хотя в глубине души по-прежнему острой занозой сидела мысль, что никогда, никогда ему не стать таким…

И вдруг жизнь резко переменилась. Случайный визит двух пьяных магов подарил Альберту возможность ходить, да и, чего уж там, просто жить. Жить, не боясь, что утром можно и не проснуться, свободно двигаться и, наконец-то, без чужой помощи ходить в туалет. Здоровые люди ведь даже не представляют, как многого лишен инвалид и как ему приходится наступать на горло и собственным желаниям, и гордости.

Но вот ситуация переменилась – и перед Альбертом появилась возможность осуществить мечту. Ага, аж два раза – первый и последний. Сначала мать, которая тряслась над ним, как курица с яйцом, а потом, когда ему удалось немного вырваться из под ее опеки, все остальные. Ну ладно Прим, он то на героя совсем не тянул и, хотя Альберт был благодарен приемному отцу за все, образцом для подражания Прим для него не стал. Ладно Корнелиус, который только и говорил мальчишке, что "надо учиться, учиться и еще раз учиться, дабы стать образованным человеком, дворянином, опорой матери" и так далее, и тому подобное. Даже тех наставников в школе боевых магов, которым поручили слегка подтянуть мальчишку по физической подготовке, и которые упорно не хотели учить его владеть оружием, можно было понять – зачем им возиться с совершенно посторонним пацаном, да еще и вопреки запрету своего собственного начальства. Но Корбин! Его Альберт понять не мог.

В первую встречу Корбин Альберта напугал. Мальчику стыдно было признаться в этом самому себе, но граф действительно напугал его до дрожи в коленках. Альберт всегда чувствовал других людей, и при встрече с Корбином почувствовал даже не угрозу, а огромную, сосущую пустоту, способную затянуть и уничтожить любого, кто рискнет бросить ей вызов. Такой человек просто перешагнет через любое препятствие, оказавшееся на его пути, и пойдет дальше. И ему все равно, через что перешагнуть – через камень или через человека.

Однако прошло какое-то время, и Альберт, волей-неволей общаясь с Корбином, понял, что его представление об этом человеке было в корне неверным. Просто граф так долго мог рассчитывать только на самого себя, что практически перестал нуждаться в людях. Вернее, не так – он научился обходиться без других людей, надел на себя маску безразличия и таскал ее так долго, что она приросла к его лицу, и теперь даже сам граф вряд ли мог сказать с уверенностью, где кончается живой человек и начинается представление людей об этом самом графе.

Когда Альберт смог понять Корбина, то перестал его бояться, и вскоре с удивлением обнаружил, что граф относится к нему с определенным уважением. Как ни смешно такое определение по отношению к ребенку, но это было именно уважение. И именно с того момента, как Альберт это понял, Корбин стал для него образцом для подражания.

Нет, он не пытался копировать походку или поведение графа, как это делали многие ученики – с недетским умом и настойчивостью он пытался понять образ его мыслей и научиться воспринимать мир так, как воспринимал его Корбин. Удивительно, но Альберту удалось то, что было не под силу многим из тех, кто считал себя знатоком человеческой природы. Пожалуй, он был единственным, кто сумел заглянуть под маску равнодушия, которую граф привычно надевал, общаясь с другими людьми, и там с удивлением обнаружил странную вещь. Оказывается, рационализм и четкое мышление Корбина были наносными или, точнее, старательно культивируемыми, а под ними скрывался совсем другой человек – очень эмоциональный, по-детски нетерпеливый и… не слишком храбрый. Не трус, совсем не трус, но и далеко не герой. И это было самым удивительным открытием, сделанным Альбертом за всю его сознательную жизнь. Эмоциональность и нетерпеливость как раз очень хорошо вписались в картину происходящего – теперь Альберту стали понятны мотивы очень многих поступков графа, ставящих в тупик всех остальных. Получалось, что решение принималось практически мгновенно, под влиянием эмоций, а вот за реализацию отвечали как раз тщательно культивируемый рационализм и умение анализировать ситуацию. В принципе, в этом был секрет многих успехов графа – все считали, что он, как шахматист, все тысячу раз продумает, взвесит и только потом сделает ход, а на самом деле сталкивались с совершенно непредсказуемыми действиями, теряли время и инициативу, пытаясь понять, что вызвало такую реакцию и, в конечном счете, проигрывали. Единственная же эмоция, которую граф выставлял напоказ, можно сказать, культивировал, была его знаменитая вспыльчивость, которую Корбин при нужде, на самом-то деле, довольно легко подавлял, просто не видел смысла это делать – пусть лучше считают жестоким ублюдком и лишний раз боятся. А вот храбрость…

Ну как человек, которого считают образцом воина, может не быть умопомрачительно храбрым? Храбрость для рыцаря, который то и дело мчится на лихом коне в атаку, является таким же неотъемлемым атрибутом, как голова на плечах. Что уж говорить о человеке, подвиги которого известны на весь континент? Но Корбин потому и поступал рационально, что героем не был – просто он всегда готов был переступить через свой страх ради тех, кто был ему по-настоящему дорог. И когда мальчик понял это, он всерьез решил стать таким, как граф.

Никто не знал, что результатом наблюдений и выводов Альберта стал долгий разговор, состоявшийся в кабинете Корбина. Разговор начался поздно вечером и затянулся до утра. Именно после этого разговора Корбин сам, тайком не только от Карины и Прима, но и от Корнелиуса, начал учить мальчишку драться – голыми руками, мечом, ножом… Да фактически всем, чем владел сам. И Корбин учил, и Лик, и еще многие. А еще больше учили экономике, агрономии, горному делу, и еще тысяче необходимых дворянину мелочей. Тому дворянину, который хочет именно править своими людьми, а не тянуть из них все соки. Учили сурово, правда, уже в открытую. Ну а механику Альберт освоил сам, благо от природы был человеком умным и, как и большинство детей, увлекающимся, а Корбин подобные его увлечения негласно поощрял.