Пыль дорог - Баштовая Ксения Николаевна. Страница 42

Мужчина вздрогнул, вскинул голову и с трудом выдавил:

– Спасибо.

– Не за что, – ответил бард.

Этим утром юная малиновка проснулась очень рано, распушила перья, вскинула головку к голубеющему небу, где только появились первые отблески восходящего солнца, почистила под крылышками, завертела головкой в поисках пищи и, издав удивленную трель, чудом не вывалилась из гнезда, разглядев странную парочку, сидевшую под ее деревом. И ладно, хозяин леса – к его странностям все привыкли: то в алу превратится, то балалайку какую-то притащит, то с женой третью неделю ссорится. Это все просто и понятно. Но то, что рядом с ним сидит какой-то оборванец и терпеливо объясняет, как на этой самой балалайке играть, – верх всякой наглости!

В первый момент малиновка решила, что ей почудилось. А раз так – следует проверить. Птичка легко перепорхнула с ветки дерева на плечо хозяину леса и, убедившись, что тот не собирается таять в воздухе подобно предрассветному туману, укоризненно зачирикала, дергая его клювом за мочку уха. Хозяин только отмахнулся:

– Кая, отстань, не до тебя сейчас.

Малиновка обиделась. Нет, ну где это видано – хозяин леса какому-то приблуде уделяет больше внимания, чем ей? Обиженно заверещав, птичка принялась теребить хозяйское ухо с новой силой.

– Извини! – тихо буркнул хозяин леса «приблуде» и повернулся к птичке: – Чего тебе?

Малиновка гордо клюнула его в нос.

– Это все?

Теперь выдернуть волосинку. От его шевелюры не убудет – и так волосатый, как волк, – а знающие птицы говорят, что, если вплести волос хозяина леса в гнездо, ни один хищник не разорит.

Скребнув напоследок лапкой по плечу в знак благодарности, Кая взмыла в воздух, удерживая в клюве ценное приобретение.

Мужчина осуждающе вздохнул и повернулся к замершему в удивлении менестрелю:

– Так как, ты говоришь, надо руку держать?

Найрид, проводив взглядом птичку, вздрогнул и перевел взгляд на собеседника:

– Кто ты?

Мужчина хохотнул:

– Я же вроде называл свое имя. Амансио меня зовут.

– Я спрашиваю не об имени, – мотнул головой бард. – Кто ты есть, что тебя не боятся птицы? И звери, – внезапно осипшим голосом добавил он, разглядев, как возле ноги Амансио образовалась небольшая кротовина и в ладонь мужчине ткнулась, требуя ласки, мордочка слепыша.

– А какая разница? – беспечно рассмеялся Амансио. – Я ведь извинился за то, что без спросу взял твою гитару, так имеет ли значение, кто я?

– Пусть так, – кивнул Найрид, – вот только зачем она тебе понадобилась, я тоже не понял.

Тут уже Амансио не сдержался.

– А я виноват, что Амаранта на меня не смотрит? – взорвался он. – До свадьбы улыбалась, говорила, что любит только меня, а теперь… Я уж и цветы ей из дальних лесов приносил, и зверей приводил таких, каких в Гьерте отродясь не видели. Думал, может, музыка ей понравится, но, честно говоря, не пойму, как на этом можно играть.

– А ты не пробовал просто сказать ей, что ты ее любишь? – перебил его менестрель.

– Я все пробовал, – махнул рукой Амансио, но тут его словно что-то озарило, и он потрясенно уставился на музыканта: – Что? Просто сказать?

Музыкант улыбнулся в ответ.

Каренс, как и полагается порядочному мошеннику, проснулся ближе к полудню. Причем, что стало доброй традицией, проснулся не сам: в тот сладостный миг, когда сон наиболее чуток и кажется, что страна дремы находится везде и всюду, в комнате раздался гитарный перебор, окончательно разбивший хрупкую вазу сна и показавшийся джокеру воплощением его самого страшного кошмара.

Тихо застонав, ученик менестреля перевернулся на бок, медленно сел на кровати и злобно уставился на учителя. Тот, не замечая кровожадных взглядов, еще пару раз провел пальцами по струнам и принялся крутить колки, подстраивая инструмент.

– Ты ее все-таки нашел? – горестно вопросил мошенник.

– Ага, – выдохнул Найрид, любовно проводя ладонью по тонкому грифу. – Учиться будешь?

– Великий дух, за что мне это? – скорбно поинтересовался Каренс, воздев черные очи к потолку.

Потолок остался безучастен к его страданиям.

Малиновка как раз закончила вплетать в гнездышко волосок, похищенный у хозяина леса, когда взору ее предстало новое, еще более поразительное зрелище: Амансио примирился с Амарантой и теперь спокойно разговаривал с давешним «приблудой». Хозяин леса – а с каким-то смертным, словно с лучшим другом, общается. Нет, это просто уму непостижимо! Кая выдала длинную трель, смысл которой сводился к тому, что мир катится ко всем лисам, а жизнь – такая странная штука, что порядочной малиновке ее не понять. А если к этому добавить, что хозяин леса вручил «приблуде» кошелек со словами: «За урок музыки»? Приблуда отказывался, но в конце концов взял. Это ж вообще! Нет, мир явно катится, даже не к лисам, а к совам. На метания Каи обратил внимание только сам хозяин. Даже Амаранта ни слова не сказала. Нет, ну в самом деле, куда это годится?

По словам Амансио, если идти на восток, часа через два можно выбраться из леса. Правда, если менестрелю не изменяла память, в той стороне начинались земли герцога Доргалийского, а там никогда особо не привечали ни мошенников, ни бродячих музыкантов. Но выбирать особо не приходилось. «К тому же, – рассудил Найрид, – в последний раз я бывал в тех краях лет шесть назад. Глядишь, что-то изменилось за прошедшее время».

Изменилось если не все, то очень многое, – Найрид понял это еще на входе в город. Стражники на воротах так тщательно рассматривали с трудом возвращенную гитару, что у менестреля возникло нездоровое подозрение, что они попросту никогда не видели подобного инструмента. Музыкант всерьез задумался, стоит ли вообще посещать этот город.

Вскоре выяснилось, что не стоило. Через пару минут после того, как Найрид, настроив инструмент, принялся наигрывать легкую мелодию, к остановившимся возле одного из городских фонтанов музыкантам (Каренс ведь тоже, в какой-то мере, считался таковым) подошли двое герцогских служащих и задушевно поинтересовались, состоят ли господа барды в гильдии. А когда «господа барды», удивленно переглянувшись, дали отрицательный ответ, мол, даже не слышали, что в эту самую гильдию надо вступать, им любезно сообщили, что музыкантам, не состоящим в цеху, играть на улицах строго запрещено. И даже попытались отобрать гитару.

На это Каренс дружески похлопал одного из нежданных слушателей по плечу и, сдернув с пояса менестреля кошелек, отвел его в сторону. Вернулся джокер через несколько минут. В гордом одиночестве. И со скорбной физиономией показал практически пустой кошель: лишь на дне завалялась пара-тройка монет.

Найриду хотелось ругаться. Причем ругаться как можно дольше, в полный голос и на трех языках. Вот только ругаться пришлось бы на самого себя – сам ведь виноват. Надо было сперва законы узнать, а потом уже работать.

Рыжая полосатая кошка, вылизывающая переднюю лапку, отвлеклась от своего интересного занятия и удивленно замерла, уставившись зелеными глазами на странную парочку, бредущую по улице. Таких оборванцев она давно не видела. Поразительно, как их вообще в город пустили.

Внезапно один из бродяг – это был Каренс – остановился, удивленно уставившись на висящую над домом вывеску с изображенным на ней веером игральных карт. Немного поразмыслив, он решительно шагнул к двери.

– Эй, ты куда? – вцепился ему в руку его спутник.

– Подожди, я через пару минут. – И нырнул в дом.

Вернулся он, несмотря на свои обещания, нескоро. Рыжая кошка потерлась о ноги нежданного пришельца и, не дождавшись ответной реакции, гордо удалилась. Дверь заведения, в котором скрылся шулер, постоянно открывалась и закрывалась: туда-сюда сновали люди и нелюди. Заходили радостные, обнадеженные, а выходили грустные и понурые. Так что появление мошенника с цветущим от счастья лицом стало для менестреля полной неожиданностью.

Он не успел даже слова сказать: товарищ за рукав оттащил его в сторону и тихо поинтересовался: