Почти невеста - Фэйзер Джейн. Страница 44

– Сент-Джулз, я слышал, что вы в городе.

Это веселое приветствие вывело его из задумчивости, и он с трудом выдавил из себя учтивую улыбку, одарив ею графа Уорта, как раз подходившего к дому с тыла, со стороны конюшен.

– Ездил верхом в Ричмонд, – сообщил ему граф. – Прекрасный денек выдался для такой прогулки. Почувствовал себя рыцарем.

– Да, погода славная, – согласился Джек, отвечая графу поклоном на поклон. – Все хорошо, Уорт? Вы благополучны?

– О да, как огурчик, – ответил граф, взмахивая хлыстом для верховой езды. – Видели миледи?

Ничто в выражении его лица не обнаруживало, что он знает, что происходит под его кровом.

– Да, – просто ответил Джек. – Я нашел леди Уорт в добром здравии.

Тут он вспомнил о потомстве Уорта и спросил о его детях. Лили он не задал ни единого вопроса о молодом поколении. Материнские чувства Лили проявлялись от случая к случаю, если на нее находил такой стих.

Но граф был преданным родителем и никогда не скрывал своей любви к детям. Лицо Уорта просветлело.

– О, они в порядке, Фортескью. Розовые, как яблочки, и игривые, как щенята. Благодарю вас, что спросили. Юный Джорджи доводит свою гувернантку до отчаяния… Он полон задора. Такой забияка!..

– Рад это слышать, – сказал Джек.

Он поклонился, показывая, что собирается уйти, но граф не был к этому готов.

– Я слышал, вы приехали в Лондон с женой, – сказал граф, сияя улыбкой. – Примите мои поздравления. Кажется, она сестра Данстона?

– Да, леди Арабелла – его сестра, – ответил Джек.

В теплоте графа он не усмотрел ничего, кроме добродушного юмора. Граф не был и вполовину так умен, как его жена, но и он мог связать самоубийство Данстона и брак его сводной сестры с человеком, который довел несчастного до этого.

– Да, да, я забыл ее имя. Помню, встречал ее, когда она приезжала на один сезон в Лондон… Славная девушка. Конечно, вы правильно поступили, Фортескью.

И все еще сияя улыбкой, граф отвесил Джеку поклон и направился к двери дома.

Помахивая тростью, Джек двинулся дальше. Он подумал, что приветливость графа как-то связана с его мыслью о том, что любовник его жены теперь обзавелся собственной и, возможно, оставит в покое Лили. Эта мысль была здравой и, пожалуй, для такого предположения были все основания.

К своему изумлению, он очутился возле своего дома на Кэвендиш-сквер. Джек так глубоко задумался, что не заметил, куда идет. Он полагал, что собирается провести вечер в клубе «Брукс», но, похоже, ошибся.

Покачав головой с озадаченным видом и насмешливой улыбкой, относящейся к себе самому, он поднялся по ступенькам к парадной двери, открывшейся ему навстречу.

– Ее светлость в оранжерее, Тидмаус? – спросил он, освободившись от трости, шляпы и перчаток.

– Нет, ваша светлость. Она провела там два часа со своими цветами, а потом повела собак на прогулку, – сообщил ему дворецкий, сумев выразить неодобрение, не меняя бесстрастного выражения лица.

Джек нахмурился:

– Куда она пошла?

– Ее светлость упомянула Гайд-парк.

Тидмаус почтительно положил перчатки герцога на серебряный поднос на пристенном столике.

– Кто ее сопровождает?

– Ее светлость пошла одна… если, конечно, не считать собак. – Нотка неодобрения в его голосе прозвучала более отчетливо.

– Понимаю. Дай мне перчатки и шляпу.

– Да, ваша светлость.

С полной серьезностью Тидмаус передал хозяину эти предметы туалета.

– Когда ушла герцогиня? – спросил Джек, натягивая перчатки.

– Около часа назад, ваша светлость.

Тидмаус направился к входной двери, открыл ее и с поклонами проводил герцога на улицу.

Джек обошел площадь, пытаясь угадать, по какой дороге отправилась в парк его жена. К этому времени уже стемнело, и постовые с факелами начинали патрулировать улицы. Ночью парк был опасным местом, как, впрочем, и днем некоторые его затененные уголки, и Джек вовсе не был уверен, что Бориса и Оскара можно было считать надежными защитниками. Выглядели они довольно свирепыми и могли убедительно зарычать, но у него было подозрение, что внутри эти собаки были нежными, как масло.

Ведь ночью опасен не только парк, размышлял Джек со все возрастающим беспокойством. Для одинокой и по всем признакам богатой женщины рискованно было появляться и на вечерних улицах. О чем она думала, если в Лондоне вела себя, как в своей родной деревне? Невольно шаги его ускорились, а раздражение переросло в гнев, когда он свернул на Генриетта-плейс и там в полумраке заметил ее, а точнее сказать, собаки увидели его. Они побежали ему навстречу, возбужденно лая и виляя пушистыми хвостами.

– Место, – сурово приструнил он их, когда они попытались прыгнуть на него. – Арабелла, что ты делаешь и о чем думаешь?

Арабелла, поравнявшись с ним, остановилась, слегка запыхавшаяся, оттого что пыталась догнать возбужденных собак. Холодный воздух разрумянил ее щеки, волосы разметал ветер. От творения месье Кристофа остались одни воспоминания.

– Я пошла прогуляться, – ответила она. – Собакам требуется разминаться дважды в день, а выпустить их одних невозможно. Мы ходили в парк.

– Разве тебе неизвестно, что нельзя гулять без провожатого? – спросил он, и его гнев еще усугубился, несмотря на облегчение.

– При мне собаки, – сказала она, озадаченная его очевидным раздражением. – Они никому не позволят приблизиться ко мне.

– А тебе не приходило в голову, что человек с ножом может расправиться с ними без труда? – спросил он с нескрываемым сарказмом.

Арабелла нахмурилась:

– Я думала, ты проведешь весь вечер в клубе.

– Не пытайся сменить тему, – парировал он. – Не говоря об опасности, которую представляют такие прогулки в парке без провожатых, так поступать не принято. Женщины в твоем положении не бродят по улицам Лондона, как цыганки.

– О, Джек, даже если бы я согласилась с такой чепухой, меня бы никто не узнал. Ведь в Лондоне я ни с кем не знакома. – Она рассмеялась. – Будет тебе. Не стоит так уж строго придерживаться этикета. Ведь именно ты настаивал на том, чтобы мы делили кров, а я, если помнишь, была тогда беззащитной незамужней женщиной.

Теперь наступила очередь Джека хмуриться при этом неприятном для него напоминании. Ему вовсе не хотелось, чтобы весть об этом его поступке распространилась всюду, какими бы причинами это ни было вызвано. Теперь у него были основания не желать относиться к своему прошлому легкомыслию с юмором, как теперь Арабелла. Она была права: вдруг он стал ревностным поборником правил хорошего тона.

– Но дело не только в этом, – сказал он, пытаясь удержать беседу в нужном для него русле, не отвлекаясь на другое. – Теперь все изменилось, и ты должна это понимать.

Арабелла взяла его под руку.

– Очень хорошо, – сказала она миролюбиво, побуждая его повернуть назад, к дому. – Обещаю, что, как только войду в этот мир высшего общества и моды со всеми своими туалетами в стиле Директории и прическами а-ля грек, я стану воплощением добропорядочности и хороших манер. Но пока я здесь инкогнито и буду гулять где захочу, ограничиваясь только обществом собак и своим собственным.

– После наступления темноты ты никуда не будешь выходить без провожатых, – заявил он. – Поймите это, мадам.

– Да, ваша светлость. Нет, ваша светлость, – поддразнила она со смехом.

Похоже было, что, несмотря на досаду, он становился самим собой. Глаза его потеплели и обрели прежнее выражение.

– Почему ты отказался от мысли проиграть нынче вечером свое состояние?

Джеке изумлением осознал, что проявил всю возможную покладистость, на какую был способен.

– Я передумал, – сказал он. – Решил пообедать со своей женой, которая, как я ожидал, возится с орхидеями, а не бродит ночью по улицам. Кстати, как они себя чувствуют? Выживут?

Внезапно Арабелла стала воплощением серьезности.

– Не могу быть уверена, – ответила она, и ее непокорные брови сошлись над переносицей. – В следующие два дня они могут погибнуть. Поэтому буду неусыпно наблюдать за ними.