Тьма. Испытание Злом - Федотова Юлия Викторовна. Страница 7

Сегодня он впервые почувствовал себя рабом. Раньше это было лишь слово. Его взяли в плен в бою, с ним обращались как с пленным – обирали, били, сажали на цепь, гнали в чужие земли, стерегли неусыпно, чтобы не сбежал… Он и подобные ему были постоянно в центре внимания. И пусть такого внимания не пожелаешь и врагу – человеческого достоинства он не был до конца лишен.

Эти же двое – новый владелец и его брат – воспринимали его именно как раба, в полном смысле этого ужасного слова. И вели себя соответственно. Они его не замечали. В его присутствии шел сугубо приватный разговор, будто и не было рядом незнакомого, постороннего человека, а так, собачка или ослик…

Многое, многое успел он пережить. Держался. Надеялся. Не позволял себя сломить. Но теперь ему хотелось одного – лечь и умереть.

Глава 4,

в которой Йоргену фон Рауху сначала долго не удается познакомиться с собственным рабом, а потом он попадает в очень большую неприятность (хотя это еще мягко сказано!)

О том, что человек в углу смертельно оскорблен их поведением, Йорген фон Раух даже не подозревал. А если бы знал – трудно сказать, как бы себя повел. Возможно, продолжал бы игнорировать, уже нарочно: подумаешь, важная персона, вниманием его обошли! Но не исключено, что поспешил бы загладить вину, потому что на самом-то деле зла рабу вовсе не желал и ничего дурного в виду не имел. Просто на момент разговора с братом был еще не вполне пробудившись и о присутствии постороннего как-то не подумал.

Не догадываясь об истинных причинах подавленного состояния своего невольника, он приписал его удрученный вид голоду и первым делом спросил участливо:

– Эй, может, ты есть хочешь? Тебя накормили или этот паразит Вольфи сам все сожрал?

– Нет, – мертвым голосом откликнулся раб.

– Что «нет»? – не понял Йорген. – Не хочешь есть или не накормили?

– Я сыт.

– Уже легче, – обрадовался начинающий рабовладелец. И, оживив в памяти страницы знаменитого трактата Терция Карра «О домоустройстве», добавил назидательно: – Вообще-то, по-хорошему, ты должен всякий раз говорить мне «мой господин». В смысле «нет, мой господин», «я сыт, мой господин». Так полагается.

Он не ожидал, что замечание, с его точки зрения вполне невинное, возымеет столь бурный эффект. Человек, до сих пор сидевший неподвижно, безучастный, как живой мертвец, вдруг дернулся будто от удара, подался вперед всем телом, вскинул глаза и заговорил решительно и, пожалуй, слишком выспренно для своего незавидного положения:

– О северянин! Я знаю, что нахожусь всецело в твоей власти. Ты можешь сотворить со мной что твоей душе угодно. Можешь избить меня плетями, лишить пищи и сна, обременить непосильным трудом, убить собственной рукой или заставить умереть от страданий плоти и духа. Но я никогда, никогда, слышишь… – тут голос его некрасиво сорвался, – я даже под страхом смерти не назову своим господином никого, кроме родного моего отца, государственного судии, и его величества императора моей страны, которому присягнул на верность.

– Ну ладно, не называй, если для тебя это так принципиально, – пожал плечами ланцтрегер. Признаться, он был порядком озадачен столь нездоровой реакцией собеседника. – Стоит ли помирать из-за такой малости?

Правду говорил торговец, неудачный ему достался раб. Нервный слишком. И чего ради связался? Только последние деньги зря выкинул…

– Тогда имя свое мне хотя бы скажи наконец! Это твоим жизненным принципам не противоречит?

Ха! Как бы не так!

– Мое имя умерло вместе с моей свободой! – последовал гордый ответ.

– Ну ты и зануда!!! Обалдеть! – присвистнул ланцтрегер едва ли не с восхищением.

Увы, не одна только светлая альва обучала его в детстве манерам. До нее имелся другой наставник, куда более успешный, – младший отцовский оруженосец Бирке. Бедная Айлели приложила немало усилий, чтобы искоренить его науку, но тщетно. В моменты разного рода душевных переживаний оба ее высокородных пасынка начинали вести себя «не лучше обозных маркитантов».

– …И как прикажешь к тебе обращаться?

– Как вам будет угодно! – надменно бросил раб и отвернулся.

Некоторое время в душе Йоргена фон Рауха боролись два противоречивых желания. Просто руки чесались – и это как нельзя лучше соответствовало бы духу и букве трактата «О домоустройстве» – встать и отходить наглого раба сапогом по голове, чтобы знал впредь, как подобает себя вести человеку его положения. И в то же время он был ему если не симпатичен, то по крайней мере интересен, досадно было начинать знакомство с побоев. Хотелось обойтись без них.

Второе желание победило. Оставив мысль о сапоге, Йорген заговорил примиряюще:

– Послушай. Я тебя понимаю: не хочешь позорить имя предков и все такое. Но ведь кроме родового есть у тебя личное имя? Его-то ты можешь назвать? Или предлагаешь кличку тебе дать? Будто ты не человек, а бессловесная скотина?

Так уж повелось, что в доме ландлагенара Рюдигера фон Рауха слуг всегда нанимали и никогда не держали невольников. Поэтому тонкости общения с последними были Йоргену неведомы. Он и не подозревал, что слова его, казалось бы вполне дружелюбные, ударят в самое больное место. Нервы раба, измотанные до предела невзгодами и страданиями, не выдержали. Он уронил голову на колени и разрыдался глухо и страшно.

Это была форменная истерика, не дамская, с визгами, хохотом и всхлипами – мужчины плачут иначе, – но все равно истерика. Йорген знал, как это бывает: видел он и новобранцев на поле боя, и стражей на первом дежурстве, когда лезет ночная нечисть из всех щелей и кажется, нет от нее никакого спасения. А горше всего рыдают, проспавшись, мужики, обманом завербованные из дальних мест, по пьяному делу поставившие роковой крестик в бумагах. Плачет, воет человек, волосы на себе рвет, уже и рад бы остановиться – а не может справиться с собой. Значит, надо такому человеку помочь. И способ есть только один, душевными разговорами тут не обойдешься.

Йорген фон Раух поднялся наконец со своего ложа, подошел к страдальцу и пустил-таки в ход сапог. Прямо по шее, с размаху.

Помогло!

Слезы на глазах раба высохли моментально. Ненависть вспыхнула в них: «Да, я перестал быть человеком, я стал бессловесной скотиной без имени и чести, и будьте прокляты вы все, приложившие руку к этому превращению!»

– Ну что, легче стало? – участливо поинтересовался Йорген. – А хочешь выпить? Смотри, что у меня есть! – Он с головой нырнул под свое ложе, из пыльных глубин извлек запечатанный терракотовый кувшинчик, южным своим видом живо напомнивший рабу его родные края. – Вот! Это тебе не пиво какое-нибудь! Вино настоящее, из силонийских земель! Налью?

Раб молча кивнул. Проклятие так и не сорвалось с его губ. И новый владелец – взъерошенный, с клочьями паутины в волосах – вдруг перестал казаться воплощением всех земных зол. Ненависть ушла – осталась лишь усталость.

– Ну, за знакомство?

Раб согласно кивнул, медленно наполнил рот чудесным вином, терпким и сладостным, как воздух утраченной родины.

Ланцтрегер тоже отхлебнул из своей кружки, глиняной, грубой, для благородного напитка совершенно не подходящей. Проглотил, не поморщившись, но губы облизнул брезгливо, потому что вина на самом деле не любил, просто знал, чем можно соблазнить южанина, сделать ему приятное. Поставил кружку прямо на пол и объявил:

– Меня зовут Йорген фон Раух, ланцтрегер Эрцхольм. Ты уже слышал, наверное… – Задавать вопросы он больше не решался.

– Мое имя Кальпурций Тиилл, – глядя ему в глаза, назвался раб.

Вот так и состоялось это знакомство, об исторической важности которого не догадывалась пока ни одна живая душа…

Хорошо, что он умел владеть собой и скрывать эмоции. Хорошо, что именно в этот момент явился рассыльный с приказом, предписывающим начальникам гарнизонов Ночной и Дневной стражи срочно явиться во дворец. Задержись он на минуту – и упомянутое выше полезное умение могло Йоргену фон Рауху изменить. Не сдержался бы, расхохотался в голос – и вышло бы так неловко!