Серебряные ночи - Фэйзер Джейн. Страница 19

– Я служил у князя Алексея Голицына, барин.

– И с тех пор служит у меня, – добавила Софья. – Он и Татьяна Федорова, моя бывшая нянька. Дедушка отдал их мне как часть моего имущества, – Она покраснела при последних словах. – Впрочем, здесь не время и не место говорить об этом. Прошу прощения. Я просто волнуюсь за Хана.

Лошадь придется куда-нибудь пристроить, хладнокровно подумал князь. Его дама не будет ездить верхом, даже в дамском седле. Мужика и няньку тоже придется отправить подальше. Чем меньше у нее останется напоминаний о предыдущей жизни, тем легче будет сделать из нее покладистую жену. Но до того времени, когда она окажется в его доме и в его власти, еще далеко.

– Покажи этому человеку, где конюшни, – приказал он царскому конюху. – На него и кучера распространяется гостеприимство императрицы, так что смотри у меня!.. Эй ты! – подозвал он одного из лакеев. – Служанка княжны в карете. Проведи ее в апартаменты, отведенные Софье Алексеевне.

– Благодарю вас. – Софи одарила его улыбкой, сияя от облегчения и благодарности. – Даже не представляю, как я бы со веем этим справилась.

– Вряд ли этого от вас ожидали, княжна. – В голосе Адама проскользнула раздражительная нотка. Разве она обязана смотреть на Дмитриева как ребенок, которому подарили конфету?

Софи отметила это раздражение. Она бросила на него недоуменный, возмущенный взгляд, но тот уже поднимался по лестнице.

– Пойдемте, – пригласил князь, – вам следует засвидетельствовать свое почтение императрице.

– А не лучше ли мне сначала привести себя в порядок? – заметила Софья, опираясь на предложенную руку.

– Приказ ее величества – проводить вас к ней немедленно после прибытия, – произнес он с мыслью, что представление этой сорвиголовы требовательной царице – занятие не из приятных. Потом вспомнил о пистолете и вздрогнул, ужаснувшись возможным последствиям. – Оставьте пистолет Борису Михайлову, – с внезапной резкостью обратился князь к Софье. – Ее императорское величество будут недовольны, если вы пожалуете к ней с этим.

Через десять минут Софья Алексеевна Голицына уже присела в глубоком реверансе перед крупной женщиной в широком сером шелковом пеньюаре. Пухлая белая рука была подана ей для поцелуя. Затем ей позволили встать. Ясные, безмятежные глаза изучали ее с дружеским интересом. Волосы царицы были слегка припудрены и убраны назад, подчеркивая ее широкий, высокий лоб. Она одарила Софью мягкой улыбкой.

– Я поняла, что ты любишь кататься верхом, Софья Алексеевна. Для меня это тоже одно из любимых занятий. Только это удовольствие, к которому надо относиться благоразумно.

Софи опустила глаза на свою раздвоенную юбку.

– Мне бы следовало переодеться, ваше величество, но…

– Нет, нет, – прервала ее царица. – Я не осуждаю тебя, ma chere, просто даю совет. Впрочем, не сомневаюсь, что князь Дмитриев даст тебе все необходимые советы в подобных делах. – Она улыбнулась князю и перевела взгляд на графа Данилевского. – Мы должны поблагодарить тебя, Адам. Надеюсь, ты нашел свое семейство в полном здравии. – Она подозвала его к себе.

– Софья Алексеевна!

Софья обернулась на голос и оказалась лицом к лицу с высоким, крупным, крепким мужчиной с непокорной гривой черных волос. У него был только один глаз, и этот глаз излучал теплый, доброжелательный свет.

– Князь Потемкин, – представился он и сверкнул белозубой улыбкой, особенно яркой на его загорелом лице. – Весьма рад познакомиться с вами, дорогая моя.

Она почувствовала, что мгновенно попала под завораживающее влияние этого взгляда, сделала реверанс и взмахнула своими длинными ресницами, бормоча в ответ, что тоже рада познакомиться.

Императрица снисходительно посмотрела на своего одноглазого льва. У него всегда была тяга к молодости. Когда появлялось желание удовлетворить свои невероятные плотские потребности, он не страдал излишней разборчивостью по поводу того, где и как эти потребности удовлетворить. Все его собственные племянницы с полной готовностью уступили своему дядюшке-соблазнителю, как только достигли половой зрелости. Во всяком случае, Софье Алексеевне подобное опекунство, сколь мягким и приятным оно ни было, не грозило.

– Ma chere, у нас с тобой будет приватный разговор, – проговорила императрица, направляясь величавой походкой к двери в дальней стене залы. – Господа простят нас.

В спокойном уединении царской опочивальни Софи был подвергнута умелому допросу, из которого императрица поняла, что, несмотря на несколько странный внешний вид и неуклюжие манеры, княжна прекрасно развита, хорошо образованна и проявляет весьма трезвое отношение к выбору, который за нее сделала государыня.

– Князь Дмитриев – достойный муж для Голицыной, – сказала Екатерина, заканчивая беседу. – Он способен укрепить твое положение при дворе, обеспечить всем, что ты можешь пожелать и в чем будешь нуждаться. Он также способен передать тебе мудрость зрелости, ma chere, и опыт придворного, находившегося многие годы на вершине Олимпа. Ты будешь нуждаться в таком советнике и наставнике, как только займешь в этом мире подобающее место. Ты не вправе была оставаться в Берхольском, а кроме того, обязана служить своей фамилии.

Софи, не говоря ни слова, присела в глубоком реверансе. Утверждения императрицы не предполагали ничего иного, кроме согласия.

– Тебе необходим новый гардероб, разумеется. – В голосе Екатерины появились решительные нотки. – Как я узнала от графа Данилевского, твой дед сочинил брачный контракт и достаточно обеспечил тебя. Однако, – одарила она Софью великодушной улыбкой, – наряды для помолвки и свадьбы будут моим подарком тебе, ma chere Sophia.

Софи сумела произнести все необходимые слова благодарности за столь щедрый дар, свидетельствующий о личном участии императрицы в устройстве ее судьбы. Она начинала чувствовать, будто ее несет по волнам. Она не могла изменить ни скорость, ни направление этого движения, могла только ждать, пока очередная волна не вынесет ее на какой-нибудь тихий берег. Там она сможет наконец разобраться в водовороте последних событий.

В последующие недели это чувство усилилось. Изощренность дворцового этикета поначалу пугала ее, потом раздражала, но гранд-дама двора графиня Шувалова взяла ее воспитание в свои руки, так что Софья начала ощущать, что не может и шагу шагнуть без ее ведома. Адама она почти не видела. Он порой случайно оказывался на одних и тех же дворцовых приемах и даже пару раз потанцевал с ней. Но вел себя неизменно бесстрастно, поэтому она не могла понять, что он видит всю ее растерянность, чувствует замешательство и болеет за нее душой, наблюдая, как ее медленно, но верно втискивают в общепринятые рамки. Временами он еле сдерживался, чтобы не запротестовать против гнусных попыток перекроить на свой лад эту сильную, храбрую, неиспорченную девушку, дитя вольных казацких степей, Но в следующее мгновение он снова видел блеск се глаз, напряженность гибкой и сильной фигурки и понимал, что они ничего не добьются.

Софья безропотно согласилась на все те требования, которые ей предъявлялись, но по сути своей не менялась. Когда вся шумиха вокруг ее появления при дворе уляжется, она снова сможет стать сама собой; оставалось только терпеливо дожидаться этого времени. А пока что князь Дмитриев в своих ухаживаниях был галантен, любезен и предупреждал любое ее желание. Она вынуждена была признать, что такой муж – не самое кошмарное будущее, тем более что о собственном выборе не могло быть и речи. Впрочем, подобного выбора были лишены и другие девушки из знатных и состоятельных фамилий, как она поняла из разговоров при дворе с девицами и молодыми замужними женщинами. Даже если взгляд ее часто искал глубоко посаженные серые глаза и высокую статную фигуру графа Данилевского, то только потому, что в его присутствии она чувствовала себя более свободно. Он был ее другом и, кроме всего прочего, единственной нитью, связывавшей ее с прошлым.

В конце июня состоялась помолвка Софьи Алексеевны Голицыной с князем Павлом Дмитриевым. Царица лично перед всеми своими придворными надела молодым венчальные кольца, освященные самим архиепископом. Был устроен торжественный обед и бал, который длился до позднего вечера. Софи продолжала плыть по течению, размышляя теперь о том, как бы после свадьбы, когда ей придется покинуть дворцовые апартаменты, сделать глоток свободы в родном доме. Когда свадьба, а за ней недолгий медовый месяц пройдут, она надеялась уговорить своего мужа – да, мужа, хотя ей до сих пор это представлялось странным, – позволить ей ее навестить деда в Берхольском, пока не началась зима, во время которой такая поездка станет невозможной. Она была уверена, что тот не откажет. Он выказывал такую предупредительность и уважение, что казалось, испытывает к ней гораздо более глубокие, искренние чувства, полагается жениху, лишь недавно узнавшему свою невесту.