Элемент движения - Сергачева Юлия. Страница 3

Брюс видел его прежде. Это был интендант в баронском замке. Человек незлобивый, но цепкий.

— Ва-аше… всемо… гущество… — Толстяк бесстрашно потянул к себе полумага, вынудив наклониться к себе, и, одышливо кряхтя, что-то зашептал ему на ухо.

— Ну и что, что выжарки? — строптиво осведомился недовольный щербатый, бросив на Брюса раздраженный взгляд.

— …единственный на всю округу! — бормотал интендант, отираясь мятым платком и прижимая его к подбрюшью. — Будут недовольны…

Белобрысый хмуро выпрямился. Плеть на шее Брюса ослабла.

— Не нравится он мне. Может, он и не человек вовсе? А ну зубы покажи! — потребовал щербатый.

Брюс показал и нахально осведомился:

— Брать будешь? Учти, оптом дешевле. Тебе много надо.

Щербатого перекосило от негодования. Второй из учеников мага, что придержал коня поодаль, тряхнул рукой, выбрасывая второй водяной кнут. От брызг он казался лохматым и шипел, словно струя гейзера.

У старшего-то поэффектнее будет.

— Щен-нок! Как смел ты…

По возрасту они были скорее всего ровесниками. И кто зовет кого щенком? Брюс разозлился, напряг мышцы, раздвигая ледяной корсет.

— Как смел ты нападать на прохожего, недоучка?

— Ополоумел? — от удивления щербатый даже сердиться забыл и рот приоткрыл. — Да ты… Изгой?! — вдруг догадался он. — Гниешь на подножном корму? — новый взгляд на злополучные травы сопровождался презрительной ухмылкой.

— Свободный! — угрюмо огрызнулся Брюс. — Из чужих рук не ем. — Витки водяного хлыста впивались в плечи, но уже заметно нагрелись и парили.

— Я из тебя сейчас…

Какая именно кара для непокорного созрела в голове полумага, сильно напеченной разогретым кольчужным капюшоном, никто не успел узнать. Потому что мучительно сопевший и подбиравший новые аргументы для сохранения Брюсовой шкуры интендант вдруг спал с лица, побелел и невнятно вскрикнул, выставив перед собой измочаленный платок.

— А это еще что… — пробормотал ошарашено младший из полумагов, и лошадь под ним, захрапев, попятилась.

И даже щербатый перестал сипеть от злости, поднял взгляд и вытаращил глаза. Водяная плеть на Брюсовых ребрах вдруг утратила упругость и заплескала рубаху и штаны.

— Да это же…

— Мертвяк!

Еще один?! Настала и очередь Брюса оборачиваться. И тоже разевать рот.

В придорожных зарослях почти отцветшего белошипа, припорошенный лесным мусором, маячил его давешний неживой знакомец. Только на этот раз он выглядел еще более потрепанным и недовольным.

Не сработало заклятие?! Ой-ей… Брюс попятился в сторону. Его не удерживали.

— А ну!.. — Щербатый махнул рукой.

Новая водяная плеть коротко свистнула, хлестко ударила по кустарникам, косо срезав макушки, взметнув ворох листвы, и разбилась фонтаном безобидных брызг о мертвяка. Мокрый и обсыпанный белыми лепестками покойник заворчал со знакомым неодобрением.

— Господа маги, да что же это?.. — Интендант, словно забыв об одышке, прытко устремился к своему лохматому коньку, но тот пятился, хрипя и задирая голову.

— Давай я…

Вторая плеть разлетелась так же бесполезно. Ну если исключить из списка благодеяний отлично политый белошип.

Уж господам ученикам мага следовало знать, что нежити вода страшна разве что проточная. Хотя, говорят, мастер-водяной запросто нашинкует даже дракона струйкой пресной воды. Но то мастер…

Кстати, о мастерах!

— Где учитель? — эхом откликнулся младший из водников.

— Не докликнем!..

Да уж. Гиппогриф и его всадник безнадежно скрылись из виду.

Щербатый натужно скривился и махнул теперь уже двумя руками, крест-накрест. С пальцев сорвалась мелкая, ярко блеснувшая шрапнель льдинок. На этот раз удачно. Мертвяк качнулся и едва не опрокинулся, когда колотый лед нашпиговал его скудную плоть.

— Ага! — обрадовался щербатый.

Плохо он знает этого упрямого неупокойника. Но теперь ему представится шанс познакомиться с ним получше, а остальным не стоит ему мешать.

Остальные — это толстяк-интендант, догнавший свою лохматую лошадь и наблюдавший за столкновением издали, и Брюс, благоразумно отступавший в кустах на другой стороне дороги ровно до тех пор, пока кусты перестали именоваться придорожными.

За спиной свистело и взрыкивало. Один раз в разрыве древесных крон Брюс даже успел увидеть неурочную радугу. Но любоваться работой профессионалов он предоставил исключительно интенданту, а сам задержался лишь на несколько минут, чтобы выжать насквозь вымокшую одежду.

Что ж, признаем использованное заклятие непригодным для успокоения активной нежити.

Брюс мысленно сделал пометку на пестрой странице давно сгинувшей в пожаре книги.

— …К баронессе-то гости пожаловали. — Тетка в пестрой тростниковой шляпе, восседавшая на облучке телеги, лениво тряхнула вожжами и покосилась на товарку, что сочно хрупала яблоком рядом.

Еще пять доверху наполненных корзин источали медовый яблочный аромат за их спинами, в телеге. Кроме ранних яблок там же стояла еще пара клеток, накрытых полотном. В клетках явственно скрежетало.

— Кто ж такие? — подхватила разговор обладательница яблока, обмахиваясь краем платка в свободной руке.

Было жарко. Ветер чуть дышал. Невесомые сети, расставленные вдоль дороги для ловли воздушных рыб, едва колыхались, а уж поплавки-флюгеры и вовсе не шевелились.

— Настоящий маг из округа. У меня свояк на переправе, так он грамоту видел. Хотя и без грамоты мага от человека за так отличишь!

— Да неужто? С баронессиной дочки, что ли, опять выписали проклятие снимать?

— Бедняжка… — Вожжи легонько щелкнули, понукая лошадей, а возница слегка пригорюнилась в тени широкополого шляпного конуса.

Тяжкая доля баронской дочки заняла ее на пару яблочных укусов, сделанных ее бессердечной товаркой.

То, что на молодой наследнице баронессы лежит проклятие, знали в округе все. Вот только никто не знал, в чем именно заключается это проклятие. Поэтому во время нечастых выездов девицы в народ подданные забывали вовремя поклониться, увлеченные поиском следов проклятия на юной повелительнице.

Да уж не такой и юной, если честно. Девицам из знати и в семнадцать уже поздновато отчий кров покидать…

— Баронесса-то уж, небось, и не надеется дочку замуж сбагрить. За двадцать девке, а все никак… — Яблочница ловко сплюнула зернышко, угодив в замешкавшуюся воздушную рыбину. — Последний-то из претендентов скоренько ноги, говорят, унес. Вроде, аж с Мокрой земли заманивали посулами… А он сбег.

— Снова в тину свою нырнул. Небось, климат ему наш не по душе пришелся.

— Или дочка баронская… Бедняжка, — повторила возница с какой-то иной интонацией.

— Я слыхала, что одного из претендентов она вот прямо при всем честном народе спросила, а верно ли, что его нос так же крив, как его… э-э, мужское достоинство?

Собеседницы с удовольствием захихикали, спохватившись лишь, когда вспомнили о присутствии пассажира.

— Не поймешь, чего ей надо. — Тетка сплюнула то ли очередное зернышко, то ли дежурное заключение.

— Говорят, у нее душа каменная, и в этом ее заклятие. — Шлепнули в ответ вожжи по лоснящемуся лошадиному крупу.

— Неудивительно, что от нее женихи шарахаются. — Любительница яблок со вкусом хрупнула, ставя в теме сочную точку.

— Почти приехали! — заверила Брюса тетка на облучке, повернувшись. В тени шляпных полей ее лицо казалось почти черным, а зубы — ярко-белыми. Такие шляпы привозили с дождливых земель. Там их носили вместо зонтов круглый год.

Брюс вежливо кивнул. Старая, еще с допотопных времен и оттого прочно заговоренная дорога покатилась вниз с холма. Отсюда уже стало различимо и все селение в долине, окаймленной с одной стороны мрачноватым лесом, с другой — цепью пологих гребенчатых гор.

Как Стогоры опасались разрастись настолько, чтобы их обозвали городом (и заставили платить повышенные налоги), так и гряда возвышенностей переросла звание холмов, но не решалась превратиться в полноценные горы. Зато их было много. Сто — не сто, но не меньше трех десятков.