Месть нибелунгов - Хольбайн Вольфганг. Страница 61

Военачальники одобрительно кивали, стуча себя кулаками в грудь и демонстрируя свою верность королю.

Оставшись один, Вульфгар налил себе хорошего вина, которое он припас заранее, и присел на стул. Он стоял уже много дней на всех встречах, чтобы засвидетельствовать свою силу и могущество, и теперь позволил себе расслабиться. Время громких слов прошло. Война была проиграна. И все же, теперь она… только начиналась. Победа была не главным. Главным была цена, за которую можно продать свое поражение. Каждый ксантенец, который умрет от руки захватчика, уже никогда не будет служить Зигфриду. И каждый ксантенский мужчина, погибший от меча исландского принца, оставит после себя семью, которая будет ненавидеть Зигфрида. Страдания народа вряд ли будут списывать на Вульфгара. Они станут заботой нового короля.

Вульфгар пил вино большими глотками.

Может, бежать? Чушь! Он будет вынужден прятаться еще десять-пятнадцать лет, пребывая в постоянном страхе перед наемными убийцами. Нет, это ему не по душе. Он предпочитал увидеть разрушение королевства, которое после того, как он с триумфом вернулся из Исландии, не помогло ему защитить страну.

Ксантен заслужил страдание, и Вульфгар предоставит ему возможность пострадать. Так сказать, воздаст сторицей.

Они стояли друг против друга — враги, которые в душе были связаны теснее, чем брат и сестра. Небольшой факел отбрасывал тени на их лица и разжигал страсть в их взглядах. Сначала они оба растерялись, не зная, что сказать, хотя и догадывались, о чем думает каждый из них.

Нужно ли Зигфриду притворяться самоуверенным королем и насмехаться над дочерью своего противника? Нужно ли Ксандрии изображать из себя недотрогу, которая пришла, чтобы бросить вызов врагу собственного отца? Оба не видели смысла в пустых словах и вежливых фразах, казавшихся им ненужными и смешными.

— Мне рассказали о тебе во сне, — произнес Зигфрид, почему-то не испытывая стыда.

Ксандрия заглянула ему в глаза.

— Я тоже видела тебя во сне.

Они верили в разных богов, но оба считали, что, какие бы боги ни управляли человеческой судьбой, именно они предопределили их жизненный путь.

— Мой стражник прав? Ты пришла, чтобы убить меня и приблизить окончание войны?

— С твоей смертью закончится и мое будущее, — ответила принцесса. — Но я люблю Ксантен, я чувствую его боль, когда он страдает.

Зигфрид кивнул.

— Я не хочу, чтобы народ Ксантена страдал. Я хочу принести этой стране освобождение. Меня огорчает то, что твой отец стал причиной этих страданий.

Говоря это, он наслаждался красотой девушки. Каждое движение ее губ было для него призывом, а каждый вздох, при котором поднималась грудь, — пением сирены. Он продолжал говорить только для того, чтобы не впасть в бессловесное безумие и не взять то, от чего он больше никогда не хотел отказываться.

Словно услышав его мысли — а может, ее желание было таким же, — Ксандрия предложила:

— Я готова отдаться тебе, если это позволит уменьшить страдания хотя бы одной ксантенской семьи. Я отдам тебе свое тело добровольно. — Ее слова были искренними, но в то же время лживыми: принцесса вся дрожала от желания, она жаждала Зигфрида, которым обладала ранее лишь во сне. Ее тело не было залогом, оно сгорало от страсти к незнакомому принцу. Она хотела отдаться ему за одно лишь ощущение его губ на своей груди.

Они стояли, сдерживая дрожь. И чувствовали, что между ними пролегла война.

— Ради этого залога я готов пожертвовать жизнью, — сказал Зигфрид. — Но я не могу оставить Вульфгара в живых. В Валгалле мой отец откажется праздновать рядом со мной, если я оставлю в живых убийцу моей семьи и разрушителя моего королевства.

Они сделали шаг навстречу друг другу, так что теперь каждый чувствовал дыхание другого.

— Неужели меня недостаточно для того, чтобы прекратить это безумие? — спросила Ксандрия.

Ее голос проник в каждую клеточку тела Зигфрида, лаская его плечи и спину, возбуждая его чресла. Он нежно провел ладонью по ее щеке, коснулся пальцами свежих губ, а она закрыла глаза, стараясь сдержать бушевавшую в ней страсть.

— Большего я не мог бы и пожелать, но этого мало, чтобы воспротивиться воле богов, желающих падения Ксантена, — ответил Зигфрид, жалея, что не может солгать Ксандрии и заставить ее возлечь с ним. — Трон принадлежит моей династии, а в несправедливости не может быть мира.

Принцесса убрала его ладонь со своего лица и сжала ее, словно заключая договор, а затем заглянула ему в глаза.

— Что ж, Зигфрид Исландский и Ксантенский. Я покажу тебе несправедливость там, где ты пытаешься установить мир.

Этим вечером Нацрей не вернулся в свой шатер. Его телу не нужен был сон, а ложе не нуждалось в его присутствии. В мешке он нес с собой все, что было необходимо, а мягкий мех на обуви приглушал звук шагов. Ни одна ветка не шелохнулась под его ногами, ни один лист не выдал его продвижения.

Произошло то, чего он боялся. То, что началось как завоевание, переросло в уничтожение. Вульфгар не хотел, а Зигфрид не мог уступить. Оба приняли это решение без особых затруднений, ведь число павших солдат — это всего лишь число. Потворствуя своему тщеславию, они с яростным упрямством жертвовали все большим количеством жизней. Нацрей же считал, что король — это прежде всего защитник и его основная цель — благополучие народа.

Он многому научил Зигфрида, но некоторые вещи юноша просто отказывался понимать. У наследного принца Ксантена и Исландии было благородное сердце, однако он не обладал мудростью опытных воинов. Опыта Вульфгара хватило бы на многих воинов, но вместо сердца у него был камень. Нацрей уже долго наблюдал за этой войной и понимал, что после нее повсюду останется только выжженная земля.

Он должен выполнить свой долг.

Проще всего зарезать Зигфрида кинжалом. Нацрей, будучи другом принца, может приблизиться к нему, и ни один стражник не посмеет обыскивать его, проверяя, не несет ли он с собой оружия. Но смерть Зигфрида означала бы победу Вульфгара, вечные страдания для Ксантена и Исландии, конец королевской династии. Нацрей хотел остановить кровопролитие, но не такой ценой. Значит, убивать Зигфрида нельзя.

Конец войны наступит со смертью Вульфгара.

Ночная темень не мешала Нацрею, и он довольно быстро шел по незнакомой местности. Те годы, о которых араб никогда не рассказывал Зигфриду, он провел в обучении, приобретя богатый опыт.

Нацрей пробрался мимо ксантенских часовых, которые прислушивались к окружавшей их ночи. Эту преграду он преодолел беззвучно, и с каждым шагом его старые мышцы расслаблялись все больше, словно вспоминали давно заученные движения. Его ноги, казалось, плыли над землей, не касаясь ее, а глаза видели больше, чем глаза сов, крики которых нарушали тишину.

Он не думал ни о предательстве, ни о постыдности поступка. На родине Нацрея убийство ради свободы было благородным делом и применение искусства убийства не считалось низостью. Но это могли делать немногие, и то после долгих лет обучения. Нацрей был воспитан поступать так, как не мог поступить Зигфрид, веривший в судьбу.

Ночь близилась к середине, когда по обеим сторонам от дороги появились первые хижины и обработанные поля, которые нужно было засевать после окончания войны.

Ксантенский замок был уже недалеко.

Полагаться на слова принцессы, дочери врага, было не просто глупо, а крайне опрометчиво. Но Зигфрид ни на мгновение не задумывался о том, стоит ли ей доверять. Он пошел бы в тронный зал ксантенского замка голым и в окружении мечей Вульфгара, если бы Ксандрия попросила его об этом. Ее слово было не просто просьбой. Оно было законом.

Молодые люди облачились в темные накидки и сняли все знаки власти, которые моглибы выдать их. Они взяли двух быстрых лошадей, и стражники с обеих сторон фронта пропустили их без лишних вопросов — наемники выполняли приказ Зигфрида, а защитники Ксантена не подвергали сомнению приказы принцессы и не интересовались ее спутником. Узкими тропами и темными лесами они скакали к Ксантену.