Шарады любви - Фэйзер Джейн. Страница 96

— Что мы будем делать, Джастин? Я знаю: вы очень разозлились… испугались того, что могло случиться. Мой поступок совершенно справедливо показался вам легкомысленным. Но поймите, несмотря ни на какие возможные последствия этого шага для меня и нашего будущего младенца, я все равно не смогла бы поступить иначе. Если вы запрете меня в четырех стенах, я этого не вынесу, а прежние отношения между нами станут невозможными.

— Но я хотел бы немедленно помириться, Даниэль! Впредь вы будете поступать только так, как сами считаете нужным. Я не стану вмешиваться. Но во имя жизни нашего ребенка я должен оградить вас от искушений. Не надо воспринимать жизнь в Дейнсбери как какое-то заточение. Я также уверен, что мое общество не будет вам уж очень в тягость.

Линтон попытался улыбнуться, но Даниэль никак на это не отреагировала.

— Вы никак не можете меня понять, Джастин, — ответила она. — И совершенно правы, когда говорите, что я буду поступать так, как сама считаю нужным. Но делать это я буду только из чувства долга, а не потому, что получила от вас разрешение. Я не ваша собственность, Джастин. Я принадлежу только самой себе. Именно поэтому, даже любя вас всем сердцем, я никогда не позволю лепить из меня что-то по вашему желанию. Вы можете подвергнуть меня заточению, но при этом только я одна буду судить, вправе ли вы были так поступить. И конечно, в любом случае мы оба от этого ничего не выиграем. А проиграем очень много.

Великий Боже! Линтон беспомощно смотрел в полное решимости лицо супруги и видел в нем крушение всех своих надежд.

— Очень жаль, Даниэль, — сказал он тихим голосом, — но я обязан поступить так, как подсказывает мне долг. Вам пора определить, что для вас важнее. И никто не смеет давать вам при этом советов, кроме меня. Если вы будете мне сопротивляться, то нашу семью действительно постигнет несчастная судьба. Но в интересах более счастливого будущего я готов на это пойти.

Джастин осторожно снял Даниэль с колен и вновь положил на кровать.

— Другими словами, мое счастье для вас ничего не значит, Джастин? — И Даниэль отвернулась лицом к стене.

— Как раз наоборот, оно очень много для меня значит! Но я уверен, что вы будете чувствовать себя гораздо счастливее, научившись достойно жить в полном согласии со своим положением в обществе. Вы все еще ребенок, Даниэль, но уже скоро станете матерью. Матерью — моего ребенка. Поэтому пора оставить детское упрямство!

Джастин дернул за шнурок звонка и поднялся:

— А теперь снимите эту мокрую ночную рубашку, примите горячую ванну и снова ложитесь в постель. Потом выпейте чашку горячего шоколада. Я зайду позже и в случае нового непослушания буду вынужден превратиться в тюремщика.

Линтон вышел из комнаты, не сказав больше ни слова и чуть не столкнувшись в дверях с пришедшей на звон колокольчика Молли.

— Чем могу быть вам полезна, миледи? — спросила девушка, подойдя к постели хозяйки и с ужасом вглядываясь в ее смертельно бледное лицо и лихорадочно горящие огромные глаза.

— Ничем, — односложно ответила Даниэль, не желая посвящать служанку во все тайны своей семейной жизни. — Я хочу только, чтобы меня оставили в покое и дали возможность поспать. Вы, Молли, можете быть свободны до полудня.

Молли еще раз с сомнением посмотрела на безжизненное лицо хозяйки, но поскольку прислуге не полагается задавать лишних вопросов, сделала реверанс и вышла из комнаты.

Первым препятствием на пути выполнения плана бегства Даниэль из дома оказались бриджи. Она не носила их уже два с лишним месяца и сейчас с удивлением обнаружила, что они на нее не налезают. Это означало, что ей не удастся покинуть дом Линтона в той одежде, в которой она в него вошла. Недовольно пожав плечами, Даниэль надела свой самый простой костюм для верховой езды и собрала все ей лично принадлежавшие вещи. Потом достала шкатулку с драгоценностями, доставшимися от матери, и положила ее на туалетный столик. Надо будет как-то ухитриться их продать. Правда, это не так срочно. Пока у нее есть достаточно денег; их должно хватить на несколько месяцев. Вдобавок среди соотечественников у нее немало друзей, которых Джастин не знает. Они охотно приютят ее…

После рождения малыша она переедет куда-нибудь в провинцию. В деревню, где сможет жить, имея более чем достаточно средств для себя и воспитания ребенка…

Но о чем она думает?! Какой дьявол нашептывает ей такие мысли?

Даниэль посмотрела на себя в зеркало. Когда родится ребенок… Да какое право она имеет лишать сына Линтона его отца, имени и фамильного достояния? А отнимать сына у Джастина? Нет, она уже больше не свободный человек, который может бежать куда угодно и от чего угодно! Она сознательно зачала ребенка и, тем не менее, чуть не пожертвовала им… Великий Боже! Ведь Линтон был прав, называя ее безрассудной, глупой, упрямой и испорченной!

Добровольное заточение Даниэль неожиданно оградило ее высокой стеной от всего остального мира. Одинокая и покинутая, сидела она на кровати, машинально поглаживая свой живот…

Граф завтракал, когда ему доложили о приходе старшего Робертса. С вежливым достоинством гость отказался от предложения что-нибудь съесть или выпить. Он подчеркнул, что цель его прихода — осведомиться о состоянии здоровья графини Линтон. Кроме того, он хотел бы выразить ей от имени всей семьи такую огромную благодарность, что у него просто не хватает для этого слов.

Джастин выслушал месье Робертса как сквозь сон. Он все еще был погружен в собственные размышления, далеко не радостные. Вел ли он себя правильно с женой? Ведь Даниэль смирилась со своим новым положением, хотя оно в немалой степени связывало ее свободу. Если она сама пока не видела этих ограничений, то он просто обязан открыть ей глаза на них!

Внезапно Джастин заметил, что гость закончил вступительную часть своей речи и выжидающе смотрит на него.

— Так что же с ней произошло, месье? — поспешно спросил граф. — Вы не могли бы рассказать подробнее?

И Робертс рассказал о том, как его внучку насильно втащили в камеру, как сорвали с нее одежду, швырнули на залитый омерзительными нечистотами пол. Рассказал о том, как над ней издевались, о том, что она пережила за те страшные несколько часов.

Джастин на этот раз внимательно слушал. И в его сознании снова и снова звучало брошенное Даниэль обвинение: «Неужели в вашей душе нет ни капли сострадания?» Он вдруг содрогнулся, почувствовав себя крошечным, занятым только самим собой человеком. А рядом с собой увидел свою жену с ее необъятной творческой фантазией, с беспредельной способностью к сопереживанию, с ее самоотверженной добротой и человечностью. Ведь еще до того как Даниэль вошла в тюремную камеру, она отлично знала, с какой смертельной опасностью там столкнется. Поэтому она и оставила все свои драгоценности у слуги, а в карман платья на самый крайний случай положила заряженный пистолет.

Линтон еще раз представил себе ужасную сцену со всеми подробностями, которые до той минуты тонули в пучине его праведного гнева.

Да, Даниэль не была похожа на других женщин, а он читал ей проповеди и неистовствовал, как самый обыкновенный рассерженный муж. Теперь Линтону предстояло сделать выбор: либо силой навязать жене свою волю, что было его правом, и потерять ее совсем, либо принять условия Даниэль, признать, что она — личность и имеет свои собственные взгляды на жизнь.

Все это Линтон, конечно, знал и раньше. Не мог не знать, если в зрелом возрасте без ума влюбился в решительную девицу на семнадцать лет моложе себя и с непредсказуемым характером, которая одним движением мизинца сумела перевернуть всю его жизнь.

— Даниэль, к счастью, хорошо отделалась, — поспешил уверить месье Робертса Линтон. — Но все же она должна будет день-другой провести в постели. Я передам ей ваши последние новости о Бриджит. Уверен, что они подбодрят графиню.

Робертс поклонился, после чего Джастин проводил его до двери и учтиво простился. Затем он бегом поднялся на второй этаж и без стука распахнул дверь в спальню жены. И тут же застыл на пороге с открытым от удивления ртом. Посреди комнаты стоял чемодан, вокруг которого были разбросаны вещи Даниэль, на туалетном столике лежали ее вынутые из шкатулки драгоценности. А его жена, уже полностью одетая, но неподвижная, как изваяние, сидела на краю кровати.