Венера - Манн Генрих. Страница 20

— Нисколько. Хотя ваши умственные способности были не в особенно блестящем состоянии. Но я обещала ее вам.

— В таком случае…

— В тот момент я, может быть, даже дала бы ее вам: кто знает?..

— Это ужасно…

Он схватился за лоб, на котором выступили капельки пота.

— Вы дрожите, друг мой. Вы становитесь нервны, вы должны беречь себя. Я прикажу позвать доброго доктора Джиаквинто, советы которого были мне так полезны.

— Но вы обещали!

— Успокойтесь, я ведь не отрицаю.

— А то, что обещаешь…

Она пожала плечами, а он все повторял:

— Но раз вы обещали!

Он не понимал ее, он был искренне возмущен ею.

Однажды утром она сидела, держа в руке карточку, которую нашла среди кучи других, поданных ей. Она вертела ее между пальцами и думала о характере своего секретаря. Когда он пришел, она дала ему карточку. Он прочел:

— Леди Олимпия Рэгг.

Он посмотрел на нее с напряженным вниманием.

— Я прошу вас, Муцио, я просто-напросто прошу вас навестить эту даму. Никто никогда не узнает, что вы сделали это. Вы скажете ей только, что я опять здорова и хочу выехать, и для этого прошу ее помощи. Леди Олимпия спросит, что она может сделать. Тогда вы предложите ей пойти с вами к этому господину.

Она протянула ему открытое письмо. Муцио прочел адрес английского консула, мистера Уолькотта. В первый раз с тех пор, как его знала герцогиня, с его лица исчезла всякая насмешка. Он низко, с искренним почтением, поклонился.

— Ваша светлость, вы достойны удивления. Я сделаю все, чтобы угодить вам, из одного только восхищения…

Он приложил руку к сердцу.

— …потому что женщине, у которой являются такие идеи, надо волей-неволей предоставить свободу. Все равно, ничто не поможет.

Она живо и обрадованно воскликнула:

— Ничто не поможет: то же самое я сказала себе перед этим, подразумевая мою борьбу с вами. Он не несимпатичен, этот Муцио, сказала я себе. Интрига доставляет ему бескорыстное наслаждение. Он не так скоро даст мне уйти, он будет меряться со мной в изобретении хитростей, пока я буду в силах бороться с ним. Он, действительно, ловок: я думаю, он все снова будет расстраивать мои планы. Ничто не поможет, я должна прибегнуть к его помощи, иначе игра может продолжаться вечно. Как только я скажу ему: кавалер, без вас я беспомощна, он почувствует ко мне легкое презрение и выпустит меня.

Она улыбнулась. Он горячо отрицал.

— Что касается денежного вопроса, — сказала я себе, — то он у Муцио на последнем плане… Но, разумеется, я об этом не забуду.

Он сделал полный достоинства жест.

В час завтрака она сидела одна и ждала, приятно возбужденная. Амедер к своему удивлению должен был поставить три прибора. «Обойдется ли без насилия? — думала она. — Чирилло обладает порядочной силой».

Пробил час. В передней зазвучали спокойные голоса. Дверь бесшумно распахнулась. Вошла леди Олимпия, лишь немногим торопливее обыкновенного.

— Дорогая герцогиня, я в восторге.

За ней шел коренастый господин в рыжем парике, с красноватыми бакенбардами на красноватом лице. Он вынул руки из карманов брюк.

— Мистер Уолькотт, — сказала леди Олимпия. — А это мой сын. Подойди, Густон.

— Сэр Густон, я очень рада… Амедео, четвертый прибор.

Амедео, казалось, был в восторге. Лакеи чуть не кувыркались от усердия. За дверьми какая-то камеристка звонко запела. Звонки зазвенели вдруг так же пронзительно, как раньше.

Гости выразили по-итальянски сожаление о болезни герцогини, затем заговорили по-английски о каморре. Сэр Густон слушал и с аппетитом ел. Он был белокур, молод, от него пахло свежестью, фигура у него была крупная и пропорциональная.

— Ваша светлость могли бы оставить дом с миледи и со мной и не возвращаться больше, — сказал Уолькотт. — Но принц не считал бы себя побежденным. Прежде надо его безнадежно осрамить.

— Срамом здесь, в Неаполе, только и живут люди, — крайне презрительно бросила леди Олимпия. — Почему бы их иначе боялись?

— Осрамить перед порядочными людьми, — настаивал консул. — Тогда и мошенники от него отрекутся. Его сиятельство должен исчезнуть на некоторое время, тогда герцогиня будет окончательно освобождена от его притязаний.

— Где эти порядочные люди?

— Есть несколько. Я соберу их. Потом вся колония.

— Сегодня вечером! — воскликнула герцогиня.

— Это трудно устроить. Но я сделаю это. Я пойду собственнолично ко всем и обещаю необыкновенные вещи.

— И с правом, мистер Уолькотт; будет очень весело. Я дам вам еще список моих друзей…

— Альфонс! — приказала она. — Мои гости остаются здесь. Велите приготовить комнаты.

Мажордом поспешно поклонился и исчез. Через некоторое время она опять позвала его:

— Покажите господам их комнаты.

— Комнаты? — спросил он.

— Альфонсо, сегодня вы не будете больше шутить, понимаете? Вы подождете, не вздумаю ли пошутить я.

— А его сиятельство? — воскликнул фальцетом, дрыгая руками и ногами, вертлявый старик. — Как я могу дать комнаты? Об этом завтраке его сиятельство ничего не узнает. Если ваша светлость захотите уехать из дому, то никто не будет знать, как это могло случиться. Ворота открыты настежь. Портье лежит в постели, у него ревматизм; что его сиятельство может поделать с этим?.. Но комнаты, — как я могу дать комнаты гостям в этом доме, где должна царить гробовая тишина, потому что ведь ваша светлость тяжело больны?

— Сегодня вечером, любезный, придут двести человек. Ты можешь сказать его сиятельству, что ты никого не видишь: представиться слепым — самое умное. Может быть, его сиятельство примет этих двести человек за галлюцинацию. Ну-с, итак — комнаты.

— Ваша светлость, не могу!

Он корчился, прыгал с места на место, строил гримасы и жалобно стонал.

Сэр Густон до сих пор не произнес ни слова. Он, не двигаясь, с любопытством смотрел на старика во фраке и коротких штанах, точно на злое животное, которое бесполезно суетится. Вдруг он, не теряя спокойствия, сделал шаг вперед и ткнул мажордома кулаком в нос.

— Комнаты! — сказал он по-английски.

Альфонсо покатился под стол; все удивленно смотрели вслед ему. Он вылез, держа руку у лица; из-под нее капало что-то черное. Он низко поклонился, сначала сэру Густону, потом герцогине и вышел из комнаты.

— Вы полезный человек, — объявила герцогиня молодому человеку. — Я думаю еще воспользоваться вами сегодня вечером.

Он удалился один в бильярдную. Консул ушел. Леди Олимпия сказала приятельнице:

— Дорогая герцогиня, я довольна. Вы уже начали извлекать пользу из моих советов. Вы оставляете мужчинам их поэтические бредни, не правда ли, а себе берете действительность, которая так проста. Разве она не доставляет большого удовольствия?.. Только одному вам остается научиться: обрывать вовремя. Я не требую, чтобы вы, как я, принципиально довольствовались одной единственной ночью: я думаю, для этого нужно известное целомудрие — но оставим это… Только обрывать вовремя! Тогда с вами не случилась бы эта отвратительная история.

— Было бы очень жаль, если бы я была лишена этого приключения. Оно — часть моей жизни, оно делает меня счастливой.

— Раз вы так думаете… Но ваш бедный маленький секретарь разливался рекой.

— Муцио?

— Он излил свою душу. Он лежал на коленях и молил за свою госпожу. Он рассказал, что все испробовал для ее спасения; я — его последняя надежда. Он обращался к полиции: она в союзе с ужасным доном Саверио. Он обегал всех иностранцев-врачей; ни один не хотел рискнуть своей безопасностью и констатировать, что герцогиня Асси здорова. По его словам, вас будут мучить и морить голодом до тех пор, пока вы не отдадите принцу всего своего состояния… Тем лучше, для вас, милочка, если это смешит вас.

— Муцио приводит меня в восторг! — вздыхала герцогиня.

Она лежала и смеялась до удушья.

Беседу прервал приход хозяина дома. Он был очень кроток, полон укоризненной нежности, немного встревожен опасением, что большое празднество, назначенное на вечер, может неблагоприятно отозваться на здоровье герцогини. Леди Олимпия вышла из комнаты; он оперся коленом о кресло своей подруги и с грустным видом поднес к ней торжественный мрамор своего лица, как будто говоря: