Будуар Анжелики - Жетем Валери. Страница 7

Ему нравилось окружать себя знаменитостями, чтобы на их фоне выглядеть гораздо более мудрым, талантливым, прозорливым, чем любой из опекаемых им создателей признанных шедевров, справедливым и мудрым «отцом» — черта, присущая подавляющему большинству правителей авторитарного толка.

Он изо всех сил старался придать ореол величия своему правлению, но вопиющие расхождения между его фасадом и тылом невозможно было сгладить ни позолотой стен Версальского дворца, ни пышностью королевских выездов, ни ослепляющим блеском бриллиантов, которые любвеобильный король раздаривал своим многочисленным фавориткам.

Пожалуй, именно эти женщины и придавали эпохе ту яркость, которую услужливые историки преподнесли потомкам как блеск державного величия.

В свое время Анна Австрийская была всерьез обеспокоена повышенной влюбчивостью своего подрастающего сына и, чтобы надежно разграничить в его сознании такие понятия, как «любовь» и «секс», приказала своей доверенной фрейлине мадам де Бове, на редкость непривлекательной особе, способной внушить устойчивое отвращение к радостям любви, преподать урок интимной близости пятнадцатилетнему Людовику XIV.

Урок прошел успешно, но едва ли достиг поставленной цели: юный король не избавился от влюбчивости, но при этом проявлял абсолютную всеядность относительно физического обладания представительницами противоположного пола.

Их было бесчисленное множество в его бурной жизни, голубоглазых блондинок и смуглых брюнеток, статных красавиц и худосочных дурнушек, сдержанных умниц и крикливых дур, столичных жеманниц и неотесанных провинциалок — нескончаемый калейдоскоп раскинутых ног, схематическим изображением которых с полным на то основанием можно было бы дополнить его королевский герб.

В юные годы Людовик был страстно влюблен в красавицу Марию Манчини, племянницу кардинала Мазарини, и даже всерьез намеревался жениться на ней. Несмотря на весьма выгодные перспективы, которые сулил этот брак, Мазарини, к чести своей, не только не воспользовался сложившейся ситуацией, но и со всей решительностью воспротивился матримониальным устремлениям молодого короля.

Мария Манчини

Согласно воле кардинала Мария Манчини в спешном порядке была выдана замуж за коннетабля Колонну. Вторая племянница Мазарини — не менее очаровательная Олимпия Манчини — во избежание весьма вероятных брачных притязаний короля была обвенчана с графом Суассонским.

Мазарини настаивал на брачном союзе Людовика с испанской принцессой Марией-Терезией, рассчитывая на позитивные изменения в отношениях между Францией и Испанией после того, как породнятся их королевские семьи.

Этот брак вскоре был заключен, и во дворце поселилась молодая королева, маленькая, полная, тихая, какая-то размытая на фоне своего блистательного супруга, рядом с которым она напоминала морскую свинку в обществе павлина.

Она не претендовала на супружеское внимание Людовика, почти все свои дни проводя за книгами или в неспешных беседах со своею свекровью, а ночи — в ожидании мужа, который крайне редко посещал ее спальню, ссылаясь на дела государственной важности.

— Увы, дорогая, — часто говаривал он, — государство властно требует моей постоянной заботы, оно отнимает у меня все силы, как ненасытный вампир, но что поделать, если мы неразделимы подобно Солнцу и нашей грешной Земле… (в ту пору Земля уже была официально признана планетой Солнечной системы.)

Если он произносил подобные слова в присутствии фрейлин своей супруги, каждая из которых побывала в роли ночного сосуда для сброса королевской сексуальной энергии, они предпринимали отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться.

Мария-Терезия

Более или менее постоянной интимной подружкой Людовика была жена его кузена, герцогиня Генриетта Орлеанская, озорная, веселая, своевольная красавица, которая не находила нужным скрывать свою связь с королем, но и не использовала эту связь для достижения каких-либо практических целей, в отличие от многих и многих придворных дам, которые почему-то считали пятнадцатиминутную близость с первым лицом государства достаточным основанием для претензий на все мыслимые жизненные блага.

Людовик был достаточно щедр, однако никогда не смешивал такие разные по своей сути понятия, как праздник любви и случайное соитие, которому только уж очень ограниченные натуры способны придать сколько-нибудь серьезное значение.

Женщина, не вызывающая желания повторить с нею первый эротический контакт, едва ли достойна воспоминаний, не говоря уже о чем-то более предметном.

Генриетта Орлеанская в достаточной степени импонировала Людовику и своей телесной раскрепощенностью, и азартным эпикурейством, так что этот летучий союз людей, в принципе не имевших никаких обязательств или претензий по отношению друг к другу, мог бы существовать очень и очень долго, не случись одно непредвиденное обстоятельство…

В свите Генриетты Орлеанской была одна юная дама, не блиставшая красотой в стандартном понимании этого слова, мало того, с довольно явственными следами на бледном личике с огромными серыми глазами перенесенной в детстве оспы, да и к тому же слегка прихрамывающая.

Генриетта Орлеанская

Атмосфера культа физического совершенства, царившая в придворных кругах, где эталоном нормы был рослый красавец с грацией племенного жеребца, при этом в горностаевой мантии и с золотой короной на гордой голове, обрамленной роскошными темными локонами, совершенно однозначно отводила этой бледнолицей хромоножке роль если не уродицы, то, по крайней мере, сторонней наблюдательницы на бесконечном празднике плотского буйства, не сдерживаемого никакими нравственными барьерами.

Но вот в один из шумных праздничных вечеров в Фонтенбло, когда озорная Генриетта Орлеанская, в образе мифической нимфы, полуобнаженная и разгоряченная танцем, вела короля, одетого сатиром, в шалаш, специально предназначенный для любовных игр, он неожиданно встретился глазами с белокурой хромоножкой, которую раньше старался не замечать, дабы не оскорблять свой эстетический вкус.

Сейчас он прочитал в ее взгляде такое восторженное, такое самозабвенное обожание, в котором не было и тени надежды на взаимность, а лишь безмерное счастье видеть его, дышать одним воздухом, ходить по его следам, что в беспечной душе Людовика будто встрепенулась и забила крыльями доселе дремавшая птица, наполняя ее сладкой тревогой.

Он вошел с Генриеттой в шалаш и с честью оправдал все ее ожидания, но это соитие, в отличие от сотен других, когда они доставляли безмерную радость друг другу, было каким-то обыденным, чем-то вроде добросовестного исполнения супружеского долга с единственной целью продолжения рода, не более того…

А выйдя из шалаша, Людовик снова натолкнулся на взгляд огромных серых глаз, и он, может быть, даже впервые в жизни испытал чувство стыда, правда, без осознания его причины, отчего сладкая тревога заполнила всю душу и заставила побледнеть румяные щеки беспечного баловня судьбы.

Обладательницу серых глаз звали Луизой де Лавальер.

Она стала, пожалуй, единственной из фавориток Людовика XIV, которая совершенно искренне полюбила самого короля, по меткому выражению госпожи де Кайлюс, а не его величество.

И он ответил ей пылкой взаимностью.

Да, есть женщины, казалось бы, совершенно неспособные задержать на себе ищущий мужской взгляд, но если уж он остановится на какой-то из них и проникнет в то, что доступно пониманию лишь истинных ценителей женской природы, то после этого вряд ли удовлетворится каким-либо стандартом внешней притягательности.