Практическая антимагия - Кайманов Степан. Страница 8

Определенно, кто-то из конокрадов не дотянет до казни, а кто-то не доживет до утра. Не сомневаюсь, плеть еще не раз попьет их кровушки. Поделом.

– Тебе, я вижу, тоже досталось.

– Ерунда, – отмахнулся Блам, ощупывая царапины на шее.

– Слушай, может залечить? У меня немного магии осталось. – Я усмехнулся: – На побег из Барара все равно не хватит.

Блам оценил шутку, но предложение об услуге словно не расслышал. Как и всякий простолюдин, тюремщик относился к колдунам с почтением и не без страха, поэтому и раздумывал, стоит ли доверять волшебному лечению. Несмотря на прочитанные мной лекции о сущности магии, ее классификации и принципах действия, он по-прежнему считал меня колдуном, к чьей породе я себя причислять никак не желал. «Как так не маг? – дивился Блам, размышляя вслух. – Огни создавал? – Создавал. Змеюку зеленую из рукава выпускал? – Выпускал. Волосы голубые? – Голубые, ни у кого таких нет. Жену мою от недуга избавлял? – Избавлял. В кости у меня выигрывал? – Выигрывал. Стало быть маг». Доказывать ему обратное было бессмысленно – все равно как убеждать гоблина в том, что звезды – не огромные светлячки, повисшие над миром. «И что – огни? И что – змеюка зеленая? – старался крушить я Бламовы доводы в его манере. – Выпитая чужая сила. Ты пиво пьешь? – пьешь. Так вот представь, что маг – это кружка с пивом, причем кружка волшебная, способная сама собой наполняться хмельным напитком. Я не способен ее наполнить, в моем теле не рождается магия, как у колдунов, но я могу легко осушить кружку, то есть забрать колдовские способности. А содержимое долго держать внутри себя. Значит, что получается? И огни, и змеюка зеленая – выпитая мной магия, рожденная в колдовском теле, но не моем. Почему волосы голубые? Так после пьянки что наступает? – Верно, похмелье. Куда же без него. Вот и необычный цвет волос – некоторые последствия выпитых магических даров. Ну а в кости мне просто везет. Думаешь, стал бы я намеренно обыгрывать тюремщика? Себе дороже».

Блам все еще раздумывал, сопоставляя мелким умишком все «за» и «против».

– Ну решился? – настаивал я. Практика перед освобождением не помешает. – И тебе хорошо, и мне польза.

– А, – махнул рукой Блам, – давай! Рубашку снимать?

– Не нужно, – покачал я головой.

Блам расправил плечи, положил ладони на колени, как ученик перед лектором, и застыл, словно с него собирались писать картину. Полные любопытства глаза уставились на меня.

Волнительно. Давненько не колдовал. Кажется, с тех самых пор, как подлечил ноги Бламовой женушке. Да и над кем тут колдовать-то? Только что над крысами или вот над тюремщиками. И магов, как назло, среди узников нет. Где силы восполнить? Ох, воля-волюшка. Ох, некромаги-некромаги. Спите спокойно. До поры до времени.

От прежнего могущества остался один пшик. Змейка, способная испугать разве что простолюдина, и дюжина безвредных огоньков. Ничего грандиозного и смертельного. Но все равно очень волнительно. Прямо мурашки по коже. Чувствую себя стрелком, чьи ловкие пальцы вечность не натягивали тетиву. Митран, цепляя сегодня запыленный меч, наверняка ощущал нечто подобное. Подлец.

– Скоро? – прошептал Блам, будто перед ним свершалось таинство таинств.

Отчасти так и было, если примерить на себя разум надзирателя.

– Скоро-скоро, – улыбнулся я, разглядывая собственную ладонь. – Ты не волнуйся.

Еще неизвестно, кто из нас двоих больше волнуется. Может, попросить его закрыть глаза, чтобы легче было раны латать? Вдруг дернется с перепуга, а обжечь его как-то не хочется. Нет, Блам мужик справедливый. Но мало ли что? Плеть-то у него – зависть тюремщика; из кожи огненного вепря плетенная, острыми да ядовитыми шипами покрытая. С такой и в бой идти не страшно.

Я размял пальцы, точно музыкант перед игрой на гуслях. Какой огонек потратить? На воле им – медяк цена. Тут – освещение. Блам нет-нет, да и поблагодарит за огонек, подаренный год назад. Или домашней кухней побалует. Жена у него печет – дай небожители каждому.

Огоньки были одинаковые. Как на подбор – все яркие, каждый размером со сливу. Словно выстроенные на параде солдаты королевского полка. Не к чему придраться. Придется ткнуть пальцем в небо.

И я ткнул. Увы и ах, не в небо, а в надоевший до демонов потолок. Огни желтыми канарейками полетели вниз, оставляя за собой тающие на глазах следы и бросая на унылые стены пятна света – почти незаметные в дневное время.

Блам ахнул. Для него, прожившего в таком захолустье с рождения, летящие сгустки света представляли настоящее чудо. Эх, не видел он, как я, полный сил, бился в лесной глуши с колдуном по имени Грум Зверь. Куда этим тюремным огонькам! Там деревья столетние летели во все стороны да выше леса. Добрая была битва, добрая. Грум не зря получил свое прозвище, и проще вспомнить тех, в кого он не превращался, желая уничтожить меня, нежели перечислять все воплощения старого колдуна. На месте нашей схватки, наверное, по-прежнему ничего не растет.

От Грума не осталось даже посоха, только та самая зеленая змеюка – создание страшное, но жалкое и совершенно безобидное, как гоблин. Оживленная воспоминанием о былых временах, она нежданно-негаданно подняла плоскую изумрудно-зеленую башку о шести рогах над моей ладонью и с шипением просверлила выпученными гляделками застывшего на лавке Блама.

«Пошла прочь! – мысленно приказал я, и она исчезла. – И не высовывайся».

– Скоро? – В голосе тюремщика появился страх.

– Почти готово.

Огни ярко-желтой стайкой кружились вокруг ладони, ожидая моего решения. Я коснулся одного из них указательным пальцем, пощекотал и представил, как сгусток теплого света исчезает. Огонек, кружась вихрем, вытянулся, а затем вкрутился в палец, приняв его форму и подсвечивая изнутри. Издали, да еще при местном освещении, могло, наверное, показаться, что палец горит самым настоящим образом.

Я махнул рукой, отправляя сгустки света обратно под потолок. К «ритуалу» все было готово. Ладонь заметно потеплела, как если бы я держал ее над костром. Блам сидел мышью, и, казалось, даже не дышал. Терпению тюремщика можно было позавидовать. Хотя злоупотреблять им, терпением, не стоило.

По сути, я собирался сделать с его царапинами и ссадинами то, что делают бывалые вояки с ранами, когда прижигают их раскаленным мечом. С той лишь разницей, что вместо куска горячего металла был сияющий янтарем указательный палец.

Избавление от мелких ран сравнимо с работой ювелира. Лично мне всегда было проще сжечь представителя колдовского племени, нежели убрать порезы и ссадины с собственного тела. По слухам, некоторые легендарные знахари – такие, как Дар Святой – даже не касались ран, используя лечение светом. Я от подобного мастерства был далек. Да и никогда не стремился к таким высотам. Лечение, как обычное, так и магическое, – занятие на редкость скучное и утомительное.

Просить Блама немного отогнуть воротник не пришлось. Я лишь склонился над тюремщиком, прикидывая, с какой ссадины начать, и он тут же ухватился за край ворота, оттягивая его до треска ткани. Блам был напряжен так, будто над ним склонился голодный тролль, размышляющий, стоит ли жрать этого старого, костлявого, потного человека или поискать кого-нибудь помясистее да посвежее.

– Расслабься, – посоветовал я, и тюремщик еле заметно кивнул. Совету, конечно, он следовать не собирался. – Шею будет жечь и пощипывать, – на всякий случай предупредил я, покручивая указательным пальцем.

Магия должна разойтись равномерно. Иначе нельзя. В противном случае обжечь чужую кожу – раз плюнуть. Ну может быть, два.

Некоторые царапины были глубокими. Тот, кто их оставил, не стриг ногти несколько месяцев. Будто когтями полоснули. Только бы Блам не дернулся от волнения, его в нем больше, чем магии в колдуне.

Тюремщик не шевельнулся от прикосновения. Я временно прогнал мысли о дочери, постарался также отгородиться от тюремных звуков и сосредоточился на ранах; самого Блама я тоже не видел. Только его длинная шея, царапины на ней и мой указательный палец, пускающий тонкую струйку света, как носик сосуда – вино…