Ведьма - Волкова Елена. Страница 53

На столе на террасе разложили отвоеванные у автомата предметы:

— Это мои трофеи! — решительно заявила Санька. — Я буду делить. Браслет — маме. Косынку — бабушке. Духи — тете Лене, она сама говорила, что воспринимает мир через запахи. Брелок — бабе Свете, она всегда ключи теряет. Эту косынку — бабе Неле, ей нравятся платочки. Вот. Часы — деду. А рамку — Магнусу. Все по-честному.

Спрятать панду было некуда и его оставили сидеть на стуле, остальные трофеи спрятали в Санькин рюкзачок. Взрослые взяли красного вина, ребенку разрешили выбрать себе пирожных. Покончив с пирожными и чаем, Санька взяла панду в обнимку и встала:

— Я устала. Пойду спать. Магнус, какие у вас планы на завтра?

— Ну… никаких особых планов на завтра у меня нет.

— И вы не заняты в театре? И вечером тоже у вас нет спектакля?

— Нет. Только на следующей неделе.

— Тогда приезжайте, а? Мы будем здесь завтра тоже, весь день.

Он перевел взгляд на Маргариту. Та зажмурилась. Когда через две секунды открыла глаза, он так же смотрел на нее, а дочь молчала в ожидании ответа. Затягивать паузу дальше было неприлично, искать предлог для отказа — невозможно. То, что молодой, интересный, преуспевающий мужчина сам шел в сети, пугало до панической дрожи в руках и ногах…

— Да, правда, приезжайте. Мы будем рады.

«Или не уезжайте! — хотелось крикнуть. — Не надо уезжать! По крайней мере, сейчас, сегодня… если уж нельзя совсем обойтись без разлук…»

— Хорошо. Знаете, — и он встал. — Уже поздно. Вам нужно отдохнуть. Я приеду завтра.

Пришлось подняться. Ноги сделались чужими и слабыми, настроение упало в пропасть: «Он собрался уезжать, он не хочет остаться… Или ждет намека? А разве я сама не собиралась уже послезавтра забыть это очаровательное приключение?..»

— До свидания, — притихшая и уже спящая на ходу Санька ухватила панду поудобнее, потом вспомнила, вытащила из рюкзачка рамку: — Вот, чуть не забыли. Это же вам. Ну, я пошла. Мама, дай ключ…

Глядя, как дочь скрывается за дверями холла, Маргарита сказала:

— Завтра вечером, после ужина, мы хотим вернуться в город. В любом случае, пришлось бы уехать на следующий день утром. Но мы хотели бы погулять еще немного по Парижу. Тем более, что послезавтра у нас самолет.

— Как — самолет? — глаза его заметались.

Маргарита улыбнулась:

— Самолет, мы возвращаемся домой. Почему это вас так удивляет?

— Нет, но… Да, конечно… Но… и вы никак не можете задержаться?

— К сожалению, нет. Визовый режим, знаете, лучше не нарушать закона, чтобы не получить запрета на въезд по крайней мере на несколько лет.

— Да, конечно… Я не думаю, что эти законы такие уж строгие. Можно что-нибудь придумать…

— Вряд ли. И потом, эти законы снисходительны к вам, гражданам Европы. А к нам они строги. В любом случае, у нас есть еще завтрашний день.

«И ночь, — хотелось добавить. — Какой-то ты испуганный… Или порядочный настолько, насколько не бывает?.. Похоже, что вот теперь ты готов остаться, и ждешь намека… Но я не намекну. Не надо было вставать. Никто тебя не гнал…»

— Да… Тогда, до завтра?

— До завтра…

Она еще постояла на террасе в ожидании, что он вернется, желая этого возвращения и страшась его. Через пол-часа взяла в автомате пачку сигарет, поднялась в номер, укрыла получше дочь, заснувшую в обнимку с пандой, и вышла на балкон, предварительно захватив из номера пепельницу. Парк сиял огнями. Где-то еще слышались, несмотря на поздний час, смеющиеся детские и взрослые голоса. «Все суета. Все напрасно. Я насовершала столько ошибок в жизни и ничему не научилась. Не надо было подходить к нему тогда на улице, в Милане. Не надо было даже идти на спектакль. Ну, да ладно. Все проходит. И это пройдет. Зажили ведь прежние раны. И эта заживет… Но он-то о чем думает?! Смотрит, как блаженный. Где он мог меня видеть раньше? Банальный прием… О Господи… Эти дни — театр, парк, завтра еще — это же расковыривание раны. Чем больше времени проведем вместе, тем глубже получится рана. Тем дольше будет заживать. Ах, Санечка, зачем это все было нужно?.. Ребенок не при чем, сама виновата. Какая холера потянула тебя тогда к нему на улице?! А он? Да что он — молодо-зелено, у него еще детство в глазах играет, потянуло на экзотику. Мальчик сорвал большой успех, деньги теперь польются на него золотым дождем, а больших горестей в жизни он вряд ли знал. Наверняка самое горькое, что было — несчастная любовь в юности…»

На следующий день еще гуляли по парку, вместе обедали, еще фотографировались, потом Магнус принес из машины отпечатанные на бумаге вчерашние и театральные фотографии и диск, на который он записал снимки:

— Это для вас.

— А вам?

— Я сделал себе копию на диске.

Маргарита воспринимала ситуацию отстраненно, будто смотрела кино, даже себя саму видела как бы со стороны. Фотографии все усложняли. Это была память, зафиксированная материально — то, о чем говорил ее Охотник, понимание чего стоило ей немалых усилий и, несмотря на достаточно логичные объяснения, попахивало колдовством и темной мистикой…

— Когда вы успели это сделать?

— Я нашел круглосуточный Интернет-клуб, вчера, когда возвращался. Случайно.

— Случайно? — и она попыталась улыбнуться. Уже не верилось в случайности.

«Ничто не происходит случайно. Все запрограммировано. Все предначертано. Но если так, то зачем бороться «за» или «против» чего-либо? Раз уж оно все равно произойдет, как ни сопротивляйся, или не произойдет, как ни борись за него, то зачем все усилия? Если нам не суждено быть вместе, то к чему переживать? А если суждено? То тем более ни к чему… Но нам не суждено, потому что… потому, что это — идеальный хэппи-энд, а так не бывает…»

— Ну, не совсем… — улыбнулся он в ответ и пожал плечами. — Вернее, я узнал о его существовании, когда приехал сюда в первый раз…

Когда стемнело уже, собрали вещи, загрузили на заднее сиденье Саньку с пандой и вернулись в Париж. Панду оставили в отеле и пошли гулять по набережной Сены, решив пересчитать мосты. Санька ела мороженое и помалкивала. Маргарита готова была пересчитать все мосты Франции, лишь бы вернуться в отель под утро смертельно уставшей, чтобы не возникло никаких мыслей и желаний, кроме желания сна и отдыха, а завтра — на самолет, и этот садомазохизм наконец кончится…

— Значит, два года? Когда вы сказали, что были в Париже зимой, я подумала, что этой, последней зимой… Да, действительно, как будто не было раньше зим…А потом вы вернулись в Италию?

— Да.

— И?.. Просто жили там? — она потерла лоб и засмеялась: — знаете, у меня такое стереотипное восприятие ситуации: как будто люди могут ехать куда-либо, особенно далеко, только по делу, то есть работать. А если туристом, то ненадолго. Не знаю, как бы я чувствовала себя, если бы мне не пришлось каждый день ходить на работу. «А ведь мне уже не надо этого делать. Только я еще не успела этого прочувствовать…»

— Не совсем. Я искал работу в театрах. В оперных. Сначала в Римской Опере. Они предложили мне второй состав и очень удивились, что я знаю партии их репертуара на итальянском языке, при том, что по-итальянски я знал тогда лишь несколько слов и коротких фраз, как будто обязательно надо говорить на языке для того, чтобы выучить текст наизусть. Не знаю, достаточно ли понятно я излагаю…

— Вполне, я же филолог. Но за два года жизни в Италии вы что-то выучили?

— Да, конечно, но это уже потом. В Милане я уже мог объясниться с руководителями Ла-Скалы на их языке, это произвело на них, мне кажется, благоприятное впечатление… Вообщем, моя жизнь в Италии была наполнена ожиданием и репетициями. Я соглашался на второй состав и хор, поскольку хотел находиться в театре на любых условия, пусть даже за небольшую зарплату. На одни страховки невозможно было бы прожить, тем более в больших городах.

— Страховки?

— Да… — он отвел глаза. — Я не хотел об этом говорить… Тогда, в Швеции, я разбил машину в аварии… Моя вина тоже была, но так получилось, что… Мне опять повезло. Я получил страховку за машину и компенсацию… И потом уехал…