Мой ангел Крысолов - Родионова Ольга Радиевна. Страница 3

Петрушка с тоской покосился на свои короткие кривые ножки, все в пятнах коричневых веснушек, с длинными лягушачьими пальцами, на свое круглое мохнатенькое пузо… Он довольно добрый, Корабельник, но не так чтобы уж очень. Самый добрый там Лекарь. От него прямо светло становится, до того добрый. А лечит как! Одним пальцем, вот так вот, тебя тронет — и все, ни брюхо не болит, ни голова не кружится.

Петрушка прошлый год грибов обожрался — мельников сын Кроха сказал, что от них, дескать, сны приятственные. Никаких снов Петрушка не видал, но животом маялся ужасно. Так Лекарь его вылечил в два счета. От этого у Жмыха с отродьями и дружба пошла.

Петрушка смущенно усмехнулся. Ну… дружба — не дружба, но они его не гонят. Корабельник даже иногда в свой кабинет зазывает и подолгу разговоры разговаривает. Прямо не как с дурачком городским, а со своим, равным. Мол, а как там, в городе, — не хотят ли, к примеру, замок спалить?.. Скажет тоже. Как будто это так легко — спалить замок. Его же не видать! Это Петрушка знает, куда подойти, чтобы каменные стены вдруг поднялись как будто из ничего, а другие-то не знают. И Жмых им не скажет, ни за что. Учитель-то, он сначала долго не хотел Петрушке секрет выдавать. Да пришлось: пошел Жмых однажды в лес, а там эта снегурочка нежная, Алиска, лежит прямо в траве кусачей, прямо в крапиве, значит, и за голову держится. И рядом — никого. А волки же!.. Да и лесники там поблизости встречаются. Мало ли. В общем, на руки-то Петрушка красавицу взять никак не мог — и росту в нем ей по плечо, и силенок мало, — но стал тащить и волочь. Это ведь он впервые тогда к отродью прикоснулся. Страху натерпелся! И других мучений, конечно: он ее волочет, а платьице-то ее за колючки цепляется, ну все как есть видно, от ножек до… а она только стонет хрипло и глаз не открывает. Семь потов со Жмыха сошло, и не от одной усталости, надо признаться.

Петрушка примерно-то знал, куда идти: еще с тех грибочков помнил, что замок где-то на берегу, где скала такая, на старика похожа. Но тогда его внутрь в бессознательной кондиции затаскивали, а выпускали с завязанными глазами — этот их Подорожник его вывел и почитай до самого города довел, только там повязку разрешил снять. Ох и шаги у него, я вам скажу! Как махнет — полдороги нету. Он, по правде говоря, Жмыха в пять минут до околицы городской доставил — за шкирку, как кутенка.

Ну так вот, потащил Петрушка Алису, — не знал тогда, как зовут, звал про себя Снегурочкой… если честно сказать, то и сейчас зовет. Только никому не говорит. Снегурочка она и есть. Не дотронься — лёд, лёд. Да что там не дотронься, близко-то не подойдешь. Как она эту свою бровку приподымет… Как глянет!.. Умирай, брат Жмых, ложись и умирай… Но спасибо-то она ему все ж-таки сказала. Спасибо, мол, Петруша. Я, мол, тебе очень благодарна. А Корабельник ей потом, конечно, всыпал по первое число. И правильно: им поодиночке ходить не разрешается. Они — отродья, это понимать надо.

Про отродий-то в городе что говорят? Заразу, мол, они разносят. И все, мол, бедствия тоже от них. Если вдруг у кого коромяги заболели и пали, или там подсолнечник на корню засох — так это отродья всё делают. Как будто им больше заняться нечем, право слово…

Тут Жмых надолго задумался. А чем же, в самом деле, отродья занимаются? А?.. Что за дело такое у них важное может быть, что они не улетают, допустим, в какой-нибудь там Райский Сад (кто его видел, Сад этот?), а тут сидят, в своей невидимой крепости, как в осаде, и всех опасаются? Ведь умееееют летать-то, умеют, Петрушка сам видел. Тритон вот, например, — эх, красиво летает! Прямо рыбкой, рыбкой, только медная кожа на солнце отблескивает. А Нета смотрит, просто глаз не сводит. Оно ведь видно, как не сводит. Вы вот все думаете, Жмых дурачок, а Жмых-то всё видит!.. Ну, по правде сказать, когда Тритон в первый-то раз при нем взлетел, Петрушку водой отливали. Нета же и отливала. Да не как дурни городские — ведром, а тихонечко, с ладошки. И приговаривала что-то, Жмых слов-то не разобрал, но ласково так, ласково. Он и оклемался. А Нета говорит: ну, чего ты, дескать, дурачок, чего ты?.. Не бойся. Красиво же летает, правда? Петрушка только головой кивнул — правда, мол. А что тут скажешь? Что люди, мол, не летают? Так они ведь не люди. Не люди они.

Жмых подставил солнышку другой бок и покосился на стену. Видеть-то он, конечно, замок теперь видит, да все одно без приглашения входить как-то неудобно. Вон они, воротца, в каменную стену утоплены, все плющом увиты, железом окованы. Маленькие воротца, одному пройти. Можно постучать — Подорожник явится, или кто другой. Чаще Подорожник — у него ноги длинные. Но можно, кажись, и не стучать вовсе, просто к воротам подойти: все равно кто-нибудь да почует гостя, либо Умник, либо крошечка Жюли, маленькая куколка, совсем чуть-чуть повыше Жмыха росточком. Ну, и сразу Подорожнику скажут: там, мол, у ворот Петрушка Жмых стоит, отвори, мол, ему.

Петрушка шмыгнул конопатым носом и стал надевать башмаки. Неудобно в них, но и без них в гости вроде как неудобно. Скажут — вот, пришел, мало что дурак, так еще и босой. Хотя они и сами почем зря босиком шастают. Но они хозяева, им, наверное, можно.

Нерешительно подобравшись к воротцам, дурачок огляделся по сторонам — мало ли, может, рыбак какой притащился на закате рыбку половить. Увидит еще. Ему-то, рыбаку-то, замок — не замок, а скала, но вдруг как заметит, что Петрушка в скалу вошел, и та перед ним отворилась? На кол посадят, и к бабке не ходи.

Он поднял руку, чтобы поскрестись в ворота, но они сами услужливо распахнулись, и Жмых начал поднимать глаза — долго-долго поднимал, пока до красивого лица Подорожника добрался: нос прямой, рот твердый, широкий, глаза веселые, прямо этот… лыцарь. А уж длинный-то, сил нет.

— Ну, чего стоишь, Петруша? — спросил Подорожник ласково. — Заходи.

И воротца за ним закрыл. А там Нета по двору бежит, — босиком, кстати, — зеленые глазища заплаканы. Случилось что?..

— Здравствуй, Петруша, — говорит она ему горько. — Предатель ты. Зачем нас Учителю выдал, что мы в город ходили? Он теперь сердится.

Петрушка покраснел так, что все веснушки пропали, голову опустил. А что тут скажешь? Попробуй-ка от Корабельника что-нибудь скрой! Он же так смотрит, что голова у человека отваливается, а глаза, наоборот, наружу вылезают, как у жабы. Сама, поди, знает.

Нета, конечно, знала — вздохнула, обняла Жмыха, не побрезговала уродом.

— Ладно, — говорит, — не обижайся. Я знаю-знаю, как Учитель глазами смотрит. Хочешь пряничка, Петруша? Я сама пекла. На, возьми, а эти я Тошке отнесу. В лазарет.

Тут у Жмыха прямо ноги подкосились. В лазарет?! Когда он Алису, Снегурочку нежную, из лесу полумертвую приволок, ее и то ни в какой лазарет не клали: Лекарь только посмотрел вот так, и вот так пальцами шевельнул, она и встала. А чего в лазарет-то?.. Неужто Тритон в городе заразился? Петрушка с начала эпидемии в лесу в шалаше живет: прямо шалаш построил и живет. Его Тритон же и научил, он на эти шалаши мастер.

Нета только головой покачала.

— Да нет, — говорит, — Петруша, не заразился он. Просто… понимаешь, он у нас особенный. Даже среди отродий таких мало. Мы все что-нибудь можем — ну, ты знаешь: летать, мысли читать, предметы глазами двигать, со зверями и птицами беседовать… У каждого свой дар. А Тритон аквалевит. То есть… ну, для тебя это сложно. В общем, он не только летает, но и под водой может дышать. И еще много всякого может. Но это, Петруша, требует очень много сил. И океан, ты же знаешь, вредный для людей… и для отродий тоже.

— Он перекупался, что ли? — солидно спросил Жмых, подтягивая драные штанцы.

— Ну… можно и так сказать. Он за жемчугом нырял. И теперь очень, очень болен.

— А жемчуг-то этот, — хитрым глазом покосился на нее Петрушка, — ему зачем? Подарить, что ли, кому-нибудь хотел?

Другая бы девка, ну, в городе, смутилась, или там огрела, что ли, дурачка по спине чем под руку попадет, а Нета взяла и заплакала. Вот плакса-то, Манга ее забери!.. Не выносил Жмых женских слез, прямо мороз по коже у него от них шел.