Методика обольщения - Габбер Холли. Страница 32

Около четырех часов она услышала щелчок отпираемой двери и уже хотела выйти в прихожую, но не успела: Том вихрем влетел на кухню, схватил ее в охапку и принялся выделывать совершенно невообразимые танцевальные па.

— Да! — вопил он, прыгая из стороны в сторону. — Да, да, да!

— Том! — завопила в свою очередь Джессика. — У меня нож в руках! Прекрати, ты меня уронишь! Осторожнее!

Том опустил ее на пол, отшвырнул куртку и в полном изнеможении плюхнулся рядом со столом.

— Ну, Томми? Триумф?

Том молча кивнул, вытащил из груды нарезанных овощей кусок яблока, закинул в рот и принялся жевать.

— Рассказывай, не тяни!

— Значит, так. Пока я приехал, пока добрался до их чертова офиса, уже перевалило за час дня. А знаешь, как эти ребята бесятся, если кто-то опаздывает? Наконец прихожу — там секретарша под дверью, выясняет, кто я… И так было скверно, а тут уж я начал трястись крупной дрожью. Она сверяется с какими-то списками и елейным голоском изрекает: «Прошу вас, заходите». Я вхожу, Маккрэйн поднимает голову, улыбается мне, как родному племяннику, и говорит:

«Прилетел наконец в наши края, Томми?» Вероятно, хотел сгладить впечатление от моего опоздания. А я как ляпну в ответ: «Да. Решил в ваших краях осмотреть древние достопримечательности и в первую очередь захотел повидать вас, дядюшка». Он даже рот открыл, а те трое переглянулись и зафыркали. Наверное, решили, что мы разыгрываем домашнюю заготовку, хотя это была чистой воды импровизация. И все, лед сломался: они заулыбались, начался нормальный разговор, и все мои страхи вообще исчезли. Не могу сказать, чтобы я из кожи вылез, но… скажем так: позволил себя оценить. Ну вот. В итоге мне сказали: «Да». И как я подозреваю, они все решили еще до моего прихода, а эта беседа была устроена лишь для того, чтобы они убедились: не ошиблись. Джесси, я умираю от голода. Дашь мне поесть?

— Да. Только вымой руки.

— Съемки начнутся в марте сначала в Галифаксе, потом в Стеллартоне, — рассказывал Том с набитым ртом: жевать и говорить одновременно ему удавалось с необычайной легкостью. — Надо будет отснять там все зимние сцены — лондонские и голландские. В апреле переберемся на Кейп-Бретон, где и останемся до июня. Всю натуру будут снимать там: вроде бы на этом острове местность соответствует шотландским пейзажам: холмы без конца и края, вересковые пустоши — только без вереска, — а с трех сторон океан. А в июле мы вернемся, и весь месяц пойдет под павильонные съемки: сцены в замке и на корабле.

— Значит, — сказала Джессика, произведя несложный подсчет, — ты уедешь на целых четыре месяца? Как же мне обходиться без маленького хвастливого трепача?

Том улыбнулся и накрыл ладонью ее руку.

— Всего на четыре месяца. И ведь не на край света. Я засыплю тебя сувенирами. И буду звонить каждый день. По три раза. После завтрака, обеда и ужина. И потом, есть еще один немаловажный момент: сумма контракта. На личный самолет, конечно, не хватит, но для начала… Думаю, после окончания съемок мы купим машину побольше и снимем квартиру получше.

— Мы? Это твои деньги. Меня вполне устраивает эта квартира.

— Ой, Джесси, не начинай. Знаешь, одного моего знакомого спросили: «Вы прожили в этом доме всю жизнь?» А он ответил: «Еще нет»… Мне надо будет отрастить волосы. И немножко подкачаться.

— А фехтовать тебе придется? Том энергично кивнул:

— На шпагах. Нам преподавали фехтование в школе драматического искусства. Какие-то навыки наверняка сохранились, не надо учиться с нуля. Еще планируется несколько драк, и пару раз придется прокатиться на лошади. Вот этого я больше всего боюсь. Надеюсь, лошадка окажется смирной.

— А что у нас с любовными сценами? Том замялся:

— Присутствуют. Такая, знаешь ли, легкая эротика: в постель меня не уложат. Но детально я пока не разбирался и сценария не видел. Ну а что тут такого? Я актер. Знаешь, сколько мне еще придется переиграть любовных сцен?

Джессика перегнулась к нему через стол:

— Играй сколько угодно. Главное, чтобы подобная перспектива не вызывала у тебя столько воодушевления, как сейчас. Актер… Ты пока малыш. Мой славный голубоглазый малыш.

До отъезда Тома оставалось пять недель, потом четыре, потом три… Джессика с ужасом следила, как мелькают вторники и пятницы, и поначалу панически боялась того дня, когда ей придется выпустить Тома на волю волн. Она чувствовала, что мысленно он уже оторвался от нее и постепенно перемещается из принадлежащей им обоим реальности в сугубо свою личную, куда ей не проникнуть. Теперь целыми днями он носился по делам, а вечерами читал и перечитывал убийственных размеров сценарий. Время от времени он отрывался от текста и начинал расхаживать по комнате, чуть слышно шепча слова и вполсилы разыгрывая за себя и за других персонажей целые эпизоды. Порой он увлекался, и тогда Джессика с любопытством наблюдала, как он со стонами скребет ногтями обшивку дивана, изображая муки голода на необитаемом острове, или, держа в руке воображаемую шляпу, отвешивает воображаемым дамам изящные поклоны по всем правилам галантного искусства двухсотлетней давности.

Раньше он безраздельно принадлежал ей двадцать четыре часа в сутки, а теперь она чувствовала его отклик лишь в те минуты, когда он выныривал из шотландской старины и вспоминал о дне сегодняшнем. Но даже в его объятиях Джессика не могла теперь избавиться от чувства страха: она не понимала, почему жизнелюб Том, всегда так легко и беспечно относившийся к актерству, вдруг поставил работу во главу угла и отодвинул Джессику куда-то на задворки своего существования. Когда ей в первый раз пришла в голову мысль, что дело вовсе не в новой роли, а просто его страсть поостыла и он уже не жаждет ее круглосуточно, Джессика безумно испугалась, ибо знала по собственному опыту: за охлаждением рано или поздно следует расставание. Ей доводилось расставаться с мужчинами при разных обстоятельствах — иногда это вызывало отчаяние, иногда оставляло ее равнодушной, но ни один из них не вызывал у нее такой безоглядной «животной» привязанности.

Затем начался принципиально новый этап: Джессика окрестила его ледниковым периодом. Она вспоминала слова Дорис, что обожание мужа подпитывает ее ответную реакцию. Здесь ситуация была прямо противоположной: Джессика словно заледенела и принимала отстраненность Тома с мрачным торжеством. Теперь ей даже хотелось, чтобы он поскорее уехал. Она подолгу сидела на студии, не торопилась домой, уверяя себя, что своим присутствием только надоедает Тому, и испытывала прямо-таки мазохистское удовлетворение, когда он почти не реагировал на ее появление, продолжая изучать разбросанные повсюду сценарные листы. Джессика постоянно повторяла вычитанную где-то фразу «холод сковал ее тело и парализовал чувства», все больше убеждаясь, что эти высокопарные слова идеально подходят к ее нынешнему душевному состоянию. Она была просто потрясена, когда вечером, дней за десять до своего отъезда, Том вдруг спросил:

— Джесси, я тебе надоел?

Джессика даже вздрогнула, настолько этот вопрос резонировал с ее собственными невеселыми размышлениями, — точно Том прочел ее мысли.

— С чего ты взял?

— Я знаю, ты считаешь меня самодовольным поленом, но все же я не могу не замечать некоторых вещей.

— Каких?

Том поерзал на диване, словно не решаясь развить тему.

— Ну, ты изменилась в последнее время. Раньше заводилась с пол-оборота, а теперь тебя не расшевелишь. И иногда ты так смотришь на меня, будто думаешь: «Когда же ты уберешься из моего дома?» Вот и спрашиваю: я тебе надоел?

Джессика почувствовала, что ей физически становится плохо — до тошноты и головной боли. Она всегда ненавидела выяснение отношений, а сейчас просто не знала, как ответить: то ли обратить все в шутку, то ли предъявить все претензии разом. Она присела рядом с Томом.

— А мне кажется, я тебе надоела.

— Что за бредовая идея? У меня больше никого нет.

— Я не об этом. Мне кажется, ты потихоньку уплываешь — все дальше, дальше. Теперь тебя интересуют только исписанные листочки, которые ты раскидал по всему дому. Эти придуманные ребята стали для тебя уже более живыми, чем я. Ты уделяешь им слишком много времени, а я остаюсь одна.