Наследницы - Адлер Элизабет. Страница 29

Элиза вырастила сына одна. Жизнь ее была трудной, но она не боялась тяжелой работы и бедности, которую слишком хорошо помнила; бедности, опустошающей душу, когда нет работы, когда не знаешь, где достать кусок хлеба, когда хозяин выгоняет тебя с насиженного места. Все это было до того, как Дэвид Маунтджой нанял ее в домоправительницы. И вот сейчас, из-за Роузи, она снова испытывает страшную бедность.

— Ты должна была заставить Роузи выплатить тебе жалованье, — сказала сердито Ханичайл. — Единственное, что она умеет, так это тратить деньги. И тратит их на всякий вздор: меха, украшения, туалеты и прочую ерунду.

Она в отчаянии посмотрела на Элизу с ее милым округлым лицом, пышной грудью и горделивой осанкой, на женщину, которая ее любила и которая заботилась о ней всю ее жизнь. Затем Ханичайл перевела взгляд на Тома: высокий, гибкий и сильный, с глазами такими темными, что она видела в них свое отражение. Он был ее верным другом, ее единственным другом, ее опорой в жизни. Элиза служила буфером между ней и Роузи, а Том служил буфером между ней и остальным миром: школой и другими детьми.

Сейчас им придется искать себе другую работу, чтобы зарабатывать на жизнь, и она ужасно боялась потерять их. Дрожавшей от негодования рукой Ханичайл бросила на стол ложку.

В этот момент она так сильно ненавидела Роузи, что желала ей смерти. В гробу должна была лежать Роузи, а не ее отец. Это на гроб Роузи они должны были бросать горсти земли; это Роузи должна была быть на небесах, а не в салунах Сан-Антонио, тратя последние деньги от продажи последней полуголодной скотины.

— Я хочу, чтобы Роузи никогда не возвращалась обратно, — произнесла Ханичайл сквозь стиснутые зубы. — Я ненавижу ее. Я больше никогда не хочу ее видеть.

— Тс! Что ты такое говоришь, детка! — возмутилась Элиза, но она не была шокирована. Одно дело — Роузи, сидевшая на веранде в старом кресле, раскачивающаяся взад-вперед с несчастным видом; но Роузи, растрачивающая деньги на никудышных бездельников и всякую ерунду, не заслуживала никакого прощения.

Том встал из-за стола. Засунув руки в карманы и прислонившись к перилам, он смотрел на черные тучи, сгущавшиеся на далеком горизонте. За прошедшие несколько лет он много раз видел такие тучи, но самое большое, что они делали, — сбрызгивали землю мелким дождем, который едва прибивал пыль. Порыв ветра поднял вверх перекати-поле и столб пыли. Том пожал плечами и отвернулся. Дождя сегодня не будет, а значит, ничего не изменится на ранчо Маунтджой.

Ему был двадцать один год, и будущее казалось ему мрачным. Когда-то он надеялся стать управляющим ранчо Маунтджой. Сейчас же точно знал, что ему придется уехать. Завтра, или послезавтра, или на следующей неделе ему придется отправиться на поиски работы. Отправиться вместе с сотнями других мужчин, которые скитаются в поисках несуществующей работы.

Том через плечо посмотрел на Ханичайл. Она свернулась калачиком в своем кресле-качалке, подтянув колени к подбородку и закрыв глаза. Рядом, положив голову ей на колени, лежала собака, и она гладила ее, ероша черную шерсть. «Завтра, или послезавтра, или на следующей неделе, — с горечью повторял про себя Том, — но я буду вынужден расстаться с Ханичайл. Возможно, навсегда».

— А почему бы нам не поехать покататься, детка, — предложил неожиданно Том, улыбнувшись, и Ханичайл с готовностью вскочила с кресла.

Она даже не потрудилась надеть ботинки, а, как была, босоногой побежала к конюшне, на ходу высвистывая Фишера, и Том с уверенностью мог сказать, что в этот момент она забыла обо всех своих проблемах.

Они ехали долго. Лошадей галопом не гнали, так как уже нигде не было ям с прохладной водой, чтобы дать им напиться, а шли трусцой, разговаривая о высохшей траве и деревьях, которые погибали без дождей, и о повисших на горизонте черных тучах, обещавших окончание ужасной засухи.

Позже, лежа в постели под покровом безлунной ночи, Ханичайл слушала, как горячий ветер поет в телеграфных проводах да свистит дальний знакомый гудок паровоза. И она плакала о Томе, который так и не осуществил свою мечту стать управляющим ранчо Маунтджой, и об Элизе, которой никогда не платили, и она снова стала бедной женщиной; плакала она и о себе, так как не знала, что будет с ней дальше. Но она поклялась, что больше никогда не прольет ни единой слезинки по своей беспутной эгоистичной матери.

Ханичайл поднялась с рассветом и сразу побежала на конюшню, как это делала всегда. Она заметила, что почти не осталось сена и овса, чтобы накормить двух последних лошадей, и ее охватила настоящая паника.

— Не волнуйся, — сказал Том, входя в конюшню, — у них пока достаточно корма в амбаре. Хватит по крайней мере месяца на два.

— А что потом?

Ханичайл выглядела испуганной, и Том постарался ответить как можно веселее:

— Господь не оставит нас своей милостью, Ханичайл. Разве не так?

Прогремел гром, и они оба посмотрели на небо.

— Что я тебе говорил? — сказал Том. — Господь подтверждает, что я прав.

Ханичайл выбежала во двор и посмотрела на потемневшее небо. Ее лицо просияло, и она радостно запрыгала на месте.

— Надвигается гроза! Ты только посмотри на небо, Том!

Том посмотрел на горизонт, но там только сверкали молнии, и пока он смотрел, черные грозовые тучи начали сереть. Ветер сносил их на восток, и они начали скручиваться в жгут. В тугой подвижный жгут.

— Скорее садись на лошадь! — закричал Том, свистом подзывая собаку. — Поторопись, девочка! Ради Бога, скорее, Ханичайл!

— Почему, Том? Что случилось? — спросила Ханичайл, вскакивая на лошадь. — Куда мы едем?

— Домой, — ответил Том, начиная нервничать. — Нам надо скорее спрятаться. Надвигается торнадо. Похоже, он движется прямо на нас.

Ханичайл никогда не видела торнадо, но слышала о нем в школе. Она знала, насколько опасны они, как разрушают все на своем пути: сметают дома, автомобили, людей, поднимая их высоко в небо. Ей стало страшно, но она все же оглянулась назад. И увидела это страшное явление.

Лучше бы она ничего не видела. Огромный черный дьявольский вихрь несся по прерии, набирая скорость и высоту. Ханичайл закрыла глаза и пустила лошадь галопом.

Том уже открывал дверцу погреба, в котором Элиза хранила зимой яблоки и овощи и где на полках стояли банки с вареньем. Дэвид Маунтджой специально построил погреб для нее, когда она пожаловалась, что ей негде держать запасы, и сделал все по правилам: крепкие деревянные несущие балки, каменный пол, устойчивая лестница, по которой было легко спускаться. Элиза сейчас благодарила Дэвида. Очутившись внизу, она стала наблюдать, как Ханичайл и Том пытаются спустить напуганных лошадей.

Ветер внезапно заревел, и лошади с испуганным ржанием бросились вниз. Том захлопнул дверь погреба над своей головой и повернул в замке большой железный ключ. Он посмотрел на вжавшуюся в стену мать и на Ханичайл, пытавшуюся успокоить лошадей.

— Теперь нам только остается ждать, — сказал он, стараясь казаться спокойным.

— Ждать и молиться, сынок, — добавила Элиза, вставая на колени.

— Я не собираюсь молиться! — разозлившись, закричала Ханичайл. — Я не хочу молиться Богу, который сотворил с нами такое. Неужели нам мало того, что было?

Ее голос утонул в ужасном грохоте, от которого заложило уши. Не выдержав, Ханичайл закричала:

— Он пришел за мной. Господь накажет меня, так как я помянула его имя всуе.

Ее крики смешались с громким голосом Элизы, читавшей молитвы, с лаем собаки, с ржанием лошадей и командным голосом Тома, просившего их успокоиться. И тут с громким треском на них обрушился весь мир. А затем наступила гробовая тишина.

Глава 16

Тишина звенела в ушах Ханичайл. Встав на каменный пол на колени, она смотрела вверх, ожидая, что будет дальше. Она слышала, как Элиза разговаривала с Богом, говоря ему, что они готовы умереть и она готова предстать перед ним.

Ханичайл подумала о смерти. Она казалась ей чем-то отдаленным, чем-то таким, что может случиться с другими людьми, но только не с ней. И не с Роузи, подумала она, почувствовав внезапную злость, потому что Роузи шлялась в Сан-Антонио, а не была вместе с ними в погребе, ожидая, когда потолок будет подхвачен торнадо и поднят высоко в небо. Роузи всегда была удачливой, с горечью думала Ханичайл, а такие хорошие люди, как Элиза и Том, всегда несли на себе бремя жизни. И в данный момент могли умереть.