Золотая планета. Тетралогия (СИ) - Кусков Сергей. Страница 163

Из состояния беспричинного смеха меня вывел пинок Катарины:

– Встать!

Я взял себя в руки и поднялся, машинально отмечая, что за ее спиной упавшей девушке что-то вкололи, и теперь аккуратно, всей толпой, перекладывают на носилки. Перевел взгляд на саму сеньору майора. Глаза той пылали бешенством. Но я ее не боялся – хватит, отбоялся свое. Все, что я испытывал к ней сейчас – это презрение. Огромное и всепоглощающее. Я почувствовал, как глаза мои наливаются кровью а губы искривляются в усмешке.

– Тебе сказали стоять. Какого … ты поперся сюда?

Мне нечего было ей ответить.

Она заорала, резко, на весь тоннель:

– Какого … ты сюда побежал, когда тебе приказали остановиться?! Какого … ты побежал сюда по полосе?! Ты что, идиот???

Я мог бы что-то сказать, попытаться оправдаться, мол, да, идиот, да, растерялся. Но у меня не было желания это делать. Не перед ней.

Я еще больше скривил губы, показывая этим свое к ней отношение. Она не выдержала и двинула мне по лицу – резко, сильно, с большим замахом.

…Я поднялся. Из носа и вниз, заливая рот и губы, и дальше по подбородку текла соленая теплая красная жидкость. Я попытался вытереть ее рукой, но только развез по всему лицу и футболке. Естественно, дышать я мог только ртом, носа не чувствовал.

– Встать! – раздалось сверху. Холод и железо. Железный тон и холодный взгляд. Она дошла до такой степени ярости, когда эмоции отключаются.

Я встал во весь рост. Сзади нее все еще возились с пострадавшей, но большинство девчонок смотрело на нас, как и оба тренера.

Снова удар, на сей раз слабее и по скуле. Будь он чуть сильнее, я бы отправился домой через челюстно-лицевое отделение больницы.

На сей раз упал на живот и чуть бок, и тут же попытался снова встать, но мне под ребра заехал металлический доспешный белый сапог. Я завыл.

– Ты слышал приказ! Почему ослушался?

Я взял себя в руки, вновь усмехнулся и выдавил, страшно гундося:

– Та пошла ты!…

И снова получил сапогом в живот. Уже сильнее. Сложился в три погибели. Тварь! Мразь! Падаль! Паскуда!

– Я тебя спрашиваю! Отвечать! Почему полез не в свое дело, когда тебе запретили?!

Я лежал и пытался побороть в себе боль. Сука! Стерва! Гнида! Ненавижу!

Вновь удар, но не такой сильный.

– Подняться! Я сказала подняться!

Я приподнялся. Она дернула меня вверх, не боясь испачкаться в крови, и двинула кулаком в солнечное сплетение.

Я лежал, безуспешно ловил ртом воздух и вспоминал Толстого. И понимал, что он – ягненок по сравнению с некоторыми. Да, он прессует титуляров и кое-кого из платников. Да, он живет по собственному праву сильного. Но тогда, в фонтане, он первым делом кинулся к своему, вытаскивая его из воды на бортик. Он подонок, жестокий, беспринципный, но он никогда не оставит в беде друга или подчиненного. Хоть в каких целях. Он пес, в его стае жестокие, даже беспощадные порядки, но стая никогда не бросит своего слабого. Эти твари – бросят.

– Какого … ты не подчинился приказу? – разорялась надо мною «Катюша». Я поднял голову. Глаза бешенные, полные злобы и…

Даже не знаю, как это сказать. Отвращения? Да, отвращения к себе. Она ненавидела себя, а срывала за это злость на мне. Нет ничего хуже понимать, что ты – говно. И я понял, что сильнее ее. Сильнее их всех. Да, они крутые, они убийцы, они способны на такое, что….

Но я – над. Потому, что я – человек.

– Что улыбаешься? Чего скалишься? – орала Катарина, и в ее голосе не было ничего человеческого.

А еще в нем отчетливо слышался страх. Я почувствовал его и начал подниматься – он придал мне силы.

– Ну, бей! Бей, паскуда! Ты же это хорошо умеешь делать! – заораля я на нее. Она отступила.

– А лучше убей меня! Давай! Сразу! Что мелочится? У тебя же это хорошо получается! Раз, бабах, и все! За здорово живешь! Ну, давай, что стоишь?!

Я пер на нее, она отступала, шаг за шагом.

– Да, протупил я! По верху побежал! Только вот я ПОБЕЖАЛ, а вы все, падлы сидели там, говно жевали!

И тут я сорвался, крича до хрипоты, что все находящиеся в тоннеле, даже медики сжали головы в плечи.

– Сволочи вы! Сволочи! Все вы! Вы не люди! Нелюди, звери! Звери! Не могут так люди, не должны так делать! А вы делаете!

Шмары высокомерные!

Звери вы! Звери! Звери! Звери!…

Я бросился на нее, но был сбит с ног. Я особо и не сопротивлялся – начался приступ.

Меня скрутили, все те же девчонки, оторвавшись от носилок, а кто-то из медиков сделал успокоительный укол из «моей» же аптечки.

Потом помню плохо. Но хорошо запомнил глаза тренеров. Они проходили мимо, вместе с носилками, и в отличие от удивленных и испуганных, даже ошарашенных глаз девчонок, старательно отводили свои в сторону.

Катарину я так и не увидел, даже не помню, куда она делась. Помню только, что останавливать и отмывать кровь мне помогала Августа, которая Норма. Она что-то говорила мне, непрерывно щебетала, рассказывала какую-то ерунду, а я ее не слышал. Но ее тон, монотонное бурчание, успокаивало, чего она в принципе и добивалась. И еще, она была единственным человеком в их паскудном заведении, которого я смог бы перенести рядом с собой. Она же и отвезла меня домой, поставив в этой долгой скверной истории большую жирную точку.

ЧАСТЬIV. КАНДИДАТ

Интуиция дана женщине для того, чтобы угадывать у мужчины намерения, о которых он не догадывается

Жан Делакур

Глава 8. Заговор

Крышка люка поехала вверх. Из-за нее тут же вырвались стоны и громкое сопение – звуки, не требующие двоякого осмысления. Заинтересованная, она вошла.

Хозяйка кабинета сидела на своем месте и расслабленно читала нечто, написанное на виртуальной планшетке, сверяя данные с показаниями большого рабочего визора, завихренного на столе. Ноги ее покоились на соседнем стуле, снятые сапоги стояли рядом. То есть, она не ждала посторонних и беседа будет приватной.

В противоположном конце кабинета, во всю стену, вихрился экран, показывающий довольно пикантную сцену, как раз и облагораживающую помещение эротическими звуками: мужичок лет пятидесяти нелатинской внешности с залысиной на макушке и довольно дряблым телом со спущенными штанами драл сидящую на столе черноволосую девочку-куколку латинос лет тридцати, одетую только в расстегнутую блузку. Девочка сладко постанывала, но это было натуральное, не постановочное постанывание, что вкупе с низким качеством плоского изображения все это свидетельствовало о скрытой съемке.

– О, Ласточка прилетела! – подняла голову хозяйка кабинета. – Проходи, садись.

Шутница. Катарина скривилась.

Ей не нравились подобные шутки, хотя к прозвищу она давно уже относилась спокойно. Если забыть о моменте, за который его дали, оно довольно красивое и… Приятное. По сравнению с некоторыми, даваемыми здесь, она счастливица. Но унижение, испытанное тогда, в детстве, живо до сих пор. Выражения «Ласточка прилетела» и «Ласточка улетела» для нее и сейчас звучат, будто ножом по сердцу. Чем некоторые стервы нагло пользуются.