Мясной Бор - Гагарин Станислав Семенович. Страница 134

— На всех, кто был в бою, распределили, а половину отдали в медсанбат, — рассказывал комдив. — Одну буханку мне принесли, с цифрой на горбушке: «1937». Пять лет хранили…

— Такой хлеб я видел, — сообщил Зуев. — Еще зимой трофеи брали. В Москву отправили экспертам, пусть знают, как немцы хлеб готовили к войне.

— Буханку-то себе оставил? — подмигнул Власов полковнику.

Тот недоуменно посмотрел на командарма, потом до него дошло, и Антюфеев покраснел.

— Как можно, — пробормотал он. — Раненым отдал…

— Не обижайтесь, Иван Михайлович, — мягко произнес Зуев. — Андрей Андреевич пошутил…

— А разве он этого не понял? — удивился Власов. — Значит, устал воевать наш славный Антюфеев, если чувство юмора подрастерял. Ничего, скоро отдохнем, силы накопим и начнем ломать супостата.

Ответ из штаба фронта гласил: полковника Антюфеева до выхода 2-й ударной оставить в прежней должности.

21 мая 1942 года, в семнадцать часов двадцать минут, Ставка Верховного Главнокомандования передала в Малую Вишеру директиву для генерала Хозина. В директиве подчеркивалось, что главная и ближайшая задача для войск волховской группы войск Ленинградского фронта — отвод 2-й ударной армии. Предписывалось, прочно прикрывшись на рубеже Ольховские Хутора — Тигода от атак противника с запада, ударом главных сил армии в восточном направлении с одновременным встречным ударом 59-й армии уничтожить немецкие войска в выступе Прйютино — Спасская Полнеть.

В указаниях Ставки подчеркивалось: не допустить, чтобы противник соединил чудовскую и новгородскую группировки, ибо это означало бы полное окружение 2-й ударной.

Командование группы армий «Север» до сих пор пока не подозревало о намерениях русских. В оценке обстановки, которую составил штаб в начале мая, говорилось, что советские войска будут придерживаться прежней тактики: стремиться раздвинуть коридор, связывающий 2-ю ударную с главными силами, атаковать изнутри волховского мешка и давить на Любань со стороны Погостья.

Когда генерала Федюнинского отозвали в Москву, 54-ю армию принял генерал-майор Сухомлин. Изучив обстановку и выслушав точку зрения начальника штаба армии Березинского, Сухомлин боевым состоянием армии весьма удручился. Почти все ее дивизии были измотаны непрерывными боями, люди устали так, что валились с ног. А тут еще весенняя слякоть, она и везде-то несподручна для войны, в этих же местах губительна. Дороги превратились в километры вязкой грязи. Снаряды и продукты доставляли на руках за двадцать — тридцать километров.

Генерал Сухомлин ясно представлял: ситуация, увы, не для активных действий. Но… По ту сторону Октябрьской железной дороги ждала помощи 2-я ударная, ей было еще труднее. Штаб фронта нажимал на Сухомлина: только вперед! Он повздыхал-повздыхал, потом усилил гвардейцев Гагена, и 4-й стрелковый корпус нанес удар на Липовик. С отчаянной решимостью рванулись бойцы в атаку, и им удалось вклиниться в оборону противника.

Этот успех, хотя был он довольно незначительным, показался немцам совсем некстати. Поначалу они ввели в сражение одну пехотную и одну танковую дивизии, завязали бои с тем, чтобы остановить наступление Гагена. А вскоре перебросили на этот участок фронта еще две дивизии.

Сбив темп атак, противник и сам принялся активно огрызаться. Сначала ротой или двумя бросался останавливать гвардейцев, завязывая встречные бои, потом стал переходить в наступление уже полками. Корпус Гагена остановился, а кое-где и отошел, дав возможность противнику выпрямить в ряде мест линию фронта.

Тогда генерал Хозин приказал снять корпус с передовой. Отважных гагенцев отводили на пополнение в тыл. А остальные части должны были начать инженерные работы по всей линии фронта, перейти к обороне.

Из Берлина в «Вольфшанце» Гитлер вернулся 24 мая, пробыв в столице рейха три дня. Здесь он наскоро решил ряд проблем, связанных с форсированным выпуском новых танков, продовольственной программой, пересмотром режима работы военной промышленности и пополнением резервной армии новобранцами весеннего призыва. Фюрер торопился в ставку, чтобы лично убедиться в начавшемся триумфе операции «Блау». Он знал уже, что вчера был закрыт изюмский котел, и хотя русские активно контратакуют внешний обвод окружения, сочетая эти удары с попытками прорваться изнутри, судьба трех русских армий предрешена. Еще немного — и дивизии вермахта устремятся к Волге и на Кавказ.

Особенно радовала Гитлера так удачно завершившаяся крымская кампания. Шутка ли — полтораста тысяч одних только пленных! Не считая огромного количества боевой техники, оружия, снаряжения, которые бросили на полуострове русские, в панике переправляясь через Керченский пролив.

Продолжавший держаться Севастополь фюрера уже не беспокоил. Его падение — вопрос времени. А тогда можно снять армию Манштейна и перебросить ее к Петербургу, и к осени он, фюрер, раздавит этот ненавистный город. Из вчерашней сводки, полученной им еще в Берлине, Гитлер знал: на севере наступило затишье. Русские прекратили атаки против 2-го армейского корпуса, перешли к обороне в районе Погостья и готовятся отвести войска из волховского котла. Надо принять меры к тому, чтобы не дать им безнаказанно уйти, хотя эта операция теперь носит уже частный характер. Главное сейчас происходит на юге.

«Через два дня в Африке перейдет в наступление Роммель…» — подумал фюрер, заканчивая скромный обед, на который он пригласил ближайшее окружение из тех лидеров партии и государства, что имели собственные постоянные резиденции в районе «Вольфшанце». Находился здесь и Франц Гальдер, к которому Гитлер подобрел в последнее время. Это было связано с успехами вермахта на Востоке. Прогнозы фюрера оправдывались, и Гитлер интуитивно ощущал, как ослабевает хотя и скрытый, но постоянный скепсис начальника генерального штаба.

Сегодняшний обед фюрера состоял из листиков салата, двух половинок редиса, Гитлер любил сочетание красного и белого в нем, молочного супа и отварной рыбы без гарнира. Ел фюрер неровно. То быстро прожевывал пищу, набрасывался на нее с одержимостью голодного человека, то забывал поднять вилку, увлекаясь разговором.

Еду Гитлер запивал минеральной водой. Он давным-давно отказался от спиртного и мяса, не пил даже пива, хотя путь его к власти начался из мюнхенских пивных Хофсброй и Бюргербройкеллер. В принципе, Гитлер был равнодушен к кулинарным премудростям. Он испытывал слабость только к тортам и пирожным, которые издавна закрепились в его сознании как символ сытной жизни, о ней он мечтал, ночуя под дунайскими мостами и обретаясь впроголодь в венских ночлежках.

Да, торты фюрер обожал. И хотя его личный врач не рекомендовал Гитлеру есть много сладкого, он объедался, когда по случаю каких-либо торжеств устраивал пиршества в кругу соратников. Вот и в минувший первомайский день, когда усталые возвратились они с парада, главный кондитер вождя потряс всех сюрпризом: он изготовил торт в виде Кремля. С каким поистине детским восторгом фюрер схватил нож и принялся кромсать зубчатые стены русской твердыни, отделяя приближенных кусками незавоеванной еще территории! Себе он выбрал Покровский собор, хотя его варварская красочность претила строгому художественному вкусу вождя.

Сегодня Гитлеру подали только небольшую порцию сладкого, он с грустью посматривал на нее, не решаясь попросить добавки: врачу вождь верил. Будучи сдержанным в быту, от принципиального трезвенничества до нормативной сексуальности, Гитлер сквозь пальцы смотрел на излишества и пороки верных янычаров — партайгеноссе. Не требовал от них и соблюдения диеты за тем столом, к которому приглашал разделить с ним трапезу.

Поощрял он и мужские разговоры. Сегодня даже заулыбался, когда Геринг, оттолкнувшись от замечания генерала Гальдера о трудностях мобилизационной кампании, — тот уже ставил вопрос о разбронировании части рабочих, занятых в военной промышленности, — вспомнил вдруг о трактатах двадцатых годов. Они проповедовали многоженство как главный принцип существования будущего «солдатского государства».