Мясной Бор - Гагарин Станислав Семенович. Страница 146

— Сегодня напишу представление к награде, — серьезно сказал Николай Алексеевич. — Вы спасли мне жизнь, Олег. Спасибо. Он протянул Кружилину руку.

— Ничего больше не оставалось делать, — смутился старший лейтенант. — А то Шашков мне за вас голову бы оторвал.

Полк отвели на переформирование, а Ивану Никонову командир приказал сопровождать пять человек, очень слабых и обмороженных красноармейцев, в медсанбат. Вот и повел он их по фронтовой дороге. Скоро и ночь наступила. Заприметили в стороне огонек, видят, шалашик стоит. Зашли погреться, а там бойцы из пожилых мужичков обитают, за дорогой следят, ремонтируют ее. Угостили их супом из концентрата, никоновские сослуживцы уже и не помнили, каков на вкус суп бывает. Остались ночевать. Впервые за зиму спали не в снегу, а под крышей, хотя и убогой, на подстилке из лапника. Словно в раю побывали, такая им вышла награда.

Утром отправились в путь. Сколько-то верст сумели пройти, но ввиду того, что о супчике одно воспоминание сохранилось, обессилели вконец. Машины их обгоняли, а вот ни одна не брала, как Никонов ни пытался голосовать. И поперек пути становились, но все равно никто не пожалел, прут что есть мочи: отскакивай, мол, из-под колес, не загораживай, дескать, дорогу.

Гончарук, который давеча ведро каши съел, обозлился.

— Ложусь в колею и хрен с ними! — сказал он. — Пусть давят… Все одно иначе в снег упаду и замерзну.

Сказал — сделал. Первый же шофер грузовика, разглядев человека в колее, засигналил, а тот ни с места. Подвел водитель машину вплотную, выскочил на дорогу, хотел попинать Гончарука, но тут лядащие бойцы с Никоновым во главе надвинулись на него, стали взывать к совести, разъяснили, кто они и откуда телепаются доходяжно.

— Лезьте в кузов, — сжалился водитель, — да только не высовывайтесь, чтоб вас никто не видел. Запрещено нам попутчиков подвозить, окромя раненых. А вы, ребята, целые вроде…

Довез он их до станции Гряды, высадил у двухэтажного полуразрушенного дома, сказал, что здесь собираются такие же, как они, недокормленные слабаки. И верно, там полно было вышедших из боев красноармейцев. Вновь прибывших они угостили мучной болтушкой и кое-как разместили поспать.

Утром Никонов узнал: неподалеку склад с мукой разбомбило, ходят туда бойцы и скребут муку вместе со снегом. Кипятят эту смесь, вода паром уходит, а питательное нечто остается на дне. Отрядил Ваня, взводный, собственных добытчиков, и к завтраку они были уже со своим, незаемным харчем.

Комендант в Грядах сказал, что остатки их полка находятся в районе Дубцов. Так они и вернулись в родные пенаты, к домашнему, так сказать, очагу, непостоянному, правда, но очагу. И стоило только Ивану увидеть лица тех, с кем недавно в сотне шагов от костра с немцами прошли, и будто бы кровных родичей нашел. А впрочем, теперь они такими кровными стали, что крепче родства не бывает.

Не успели отдышаться — три маршевых батальона тут как тут. Вот и снова полк наличного состава, есть кого тратить у Спасской Полисти, которую так все еще и не взяли. Никонов на повышение двинулся, ему поручили командовать связью. Выделили одну лошадь с повозкой под имущество. Велел загрузить гужевой транспорт катушками с телефонным проводом и рацией. Вскоре зовет его начштаба, капитан Стерлин. — Жалуются на тебя, Никонов. Загрузил, говорят, всю подводу. А с тобой еще и взвод автоматчиков ее делит. Разберись!

Посмотрел Иван — на подводе куски мерзлого лошадиного мяса, трупов конских под снегом было довольно. Доложил капитану. Стерлин выругался сквозь зубы, но приказаний никаких не сделал. Понял капитан, что те, кто уже побывал в боях, боятся остаться опять без продуктов, вот и расстарались сами, не надеются на интендантов. А Никонов все-таки велел часть мяса сбросить, надо же и другим дать на подводе место.

Теперь полк под Спасскую Полнеть больше не посылали. 382-ю дивизию погнали через горловину прорыва. Потому и прошли они мимо Мясного Бора на шоссейную и железную дороги, по накатанному уже зимнику, прямо на запад. Первый батальон прорвал оборону врага на реке Кересть, и скоро полк был у Финева Луга. Подвернули правее и вышли к железной дороге, здесь немцы засопротивлялись, разгорелся бой.

Никонов со связистами перемещался в передних цепях пехоты. В наступающих батальонах собственной связи не было, вот Иван и таскал катушки вместе с бойцами, пока стрелки дрались у насыпи «железки». Взять ее пока не удавалось.

Утром Никонов велел Гончаруку отправиться в тыл полка, к той самой повозке, и принести телефонный аппарат взамен разбитого пулей. Полдня Гончарука прождал, обругался весь, а после обеда звонок Никонову пришел. Из заградотряда спрашивают: «Есть у вас боец Гончарук?» «Есть такой, — отвечает Иван, — Послан утром с заданием в тыл, за аппаратом, но до сих пор не прибыл». — «А почему он у вас, лейтенант, в немецкой шинели ходит?» Никонов отвечает: «Ватник свой сжег у костра, новый не раздобыл, вот пока и носит трофейную штуку. Прошу, товарищи, его отпустить».

Вернулся Гончарук, ругается на чем свет стоит: «Падлы тыловые! Торчат за нашими спинами в полушубках и с автоматами, ряшки наетые, русского не могут от немца отличить, пусть он и в ихней шинели пока…»

Ватная одежда под шинелью не ноская была. От искр костров куртки и штаны горели как порох. И. мокрели быстро, тяжелыми становились, сохла ватная лопотина долго. Заменялись бойцы, снимая одежду и обувь с убитых, которые не закоченели пока. Бывали и курьезы. Бедняга только ранен, сознание потерял, а с него валенки уже тянут. Очнется, кричит: «Да живой я еще, так вашу и разэдак!» — «Извини, браток… Но и спасибо скажи, что в сознание тебя привел, иначе бы задубел ты на тот свет, это точно».

Бывало, валенки толковые надыбает боец, а хозяин их давно закоченел, с такого нипочем не снимешь. Тогда тащит труп к костру и ноги ему, безответному, греет. Потом уже и от обувки, ненужной теперь павшему, беспрепятственно освобождает…

Так и снабжались от мертвых всю зиму сорок второго года.

Доставленный Кружилиным унтер-офицер сообщил, что к северу от Мясного Бора накапливаются германские войска. Он сам видел, как там зарывают в землю танки, превращая их в доты. Саперы ведут прокладку новых гатей, в том числе и рокадных, позволяющих маневрировать резервами. Из района Погостья прибывают освободившиеся там части. По всему выходило, что противник готовится нанести по русским дивизиям и бригадам, сидящим в мешке, внушительный удар.

Командованию 2-й ударной стало ясно, что медлить с отходом нельзя. Необходимо как можно скорее покинуть гибельные волховские болота, выбраться на плацдарм за Мясным Бором.

Но удар пришельцев с двух сторон по горловине прорыва в ночь на 31 мая оказался роковым. Выйдя крупными силами на единственную коммуникацию армии, немцы опередили наше командование и перепутали его оперативные планы.

Как предполагалось, дивизии и бригады 2-й ударной, создавшие временный оборонительный заслон на основном рубеже, должны были изготовиться для удара с запада на Лесопункт, навстречу атакующим в противоположном направлении боевым частям 59-й армии Коровникова. Начало операции намечалось на 2 июня. К исходу этого дня в полосе планируемого наступления сосредоточивались 46-я и 382-я стрелковые дивизии, 22, 25, 53 и 59-я стрелковые бригады. 57 осб и 166-й отдельный танковый батальон, состоявший из девяти тяжелых машин Т-60, направлялись к реке Полнеть, чтобы обеспечивать оттуда проход к Мясному Бору. Но 2-й ударной для завершения боевого развертывания не хватило двух суток.

Пришельцы опередили ее. Они захватили Долину Смерти и заполнили коридор прорыва собственными войсками.

Маневр двойного удара, задуманный генералом Хозиным на оперативной карте, в жизненной реальности не был осуществлен. Теперь приходилось думать о том, как очистить Долину Смерти от немецких солдат, дать возможность окруженным войскам вырваться на волю.

Директива Хозина была лаконичной и предельно ясной. Генералу Власову предписывалось объединить наличные силы, которыми он располагал к западу от реки Полнеть, и нанести удар на восток, оставляя в резерве те части, которые обороняли основной рубеж и обеспечивали безопасность флангов.