Мясной Бор - Гагарин Станислав Семенович. Страница 195

Выручало, что ненастная погода не радовала и немцев, им тоже не хотелось мокнуть. Они предпочитали отсиживаться под крышей, а это было на руку окруженцам. Вот и сейчас они смело остановились у стога сена прямо посреди открытого поля. Риск был огромный, но удача им покуда не изменяла. Зарылись в мокрое сено, передохнули, стараясь согреться, жались друг к другу, подрагивая от холода, как оставленные безответственной сукой слепые и жалкие щенки.

А ночью перебрались через Полонку. После ледяной воды вовсе осатанели, махнули рукой на бдительность и, едва углубившись в лес, развели костер. Костер мог их выдать, но в такую непогоду добрый хозяин собаку на двор не выгонит, а немцы себя собаками отнюдь не считали.

Начался уже август, а до переднего края они еще так и не добрались. Надоедливые дожди замучили вконец. В ночь на 2 августа прошли достаточно много, а утром, когда набрели на неизвестную деревню у края большой дороги, выяснилось, что Есюткин ослеп, а Баранов с Чупраковым, молодые ординарцы, стерли ноги. Нужно бы становиться на дневку, но где? Кругом болото, заросшее мелким кустарником, укрыться в нем невозможно. Нашли заброшенный хуторок, спрятались в сарае. Переждали день, дали отдохнуть Николаю с Володей, у них между пальцами ног образовались язвы. А вечером в окрестных деревнях появились немцы.

— Немедленно отходим! — скомандовал Венец.

Через день он записал, что опасается минных полей, так как фронт уже близок. Но эти последние полсотни километров дались особенно трудно — преодолевали их несколько дней. Весь день 9 августа отвели на разведку переднего края немцев. Обидно было бы споткнуться в последний момент… Расположились в густых зарослях молодого леса, освоились, стали присматривать ориентиры, изучать обстановку.

Было тихо. Только изредка там, куда им предстояло идти, раздавались пулеметные очереди. Надо было подобраться еще ближе и собственными глазами увидеть местность, по которой предстояло идти ночью.

— Пойдем с тобою вдвоем, комиссар, — предложил Писаренко. — Там и примем решение. Только пусть немного стемнеет.

Они установили, что передние края двух войск разделяет река Ловать. Наши окопы подходили к самому берегу, а немецкие находились в километре от него, шли через открытый болотистый луг. Огневые точки располагались метров через восемьдесят, заграждений не было никаких. Словом, вышли окруженцы в такое место, что будто бы по заказу.

Это обстоятельство привело комиссара с комбригом в такой восторг, что они утратили осторожность и едва не попались. Венец первым обнаружил немца-связиста, он шел по линии, соединявшей огневые точки, пропуская через руку телефонный кабель. Он, видимо, искал повреждение и, увлеченный делом, не заметил, как Венец схватил Писаренко за руку и потянул его в кусты. Там они и укрылись.

Двинулись в путь в четверть первого ночи уже 10 августа. Пошли двумя шеренгами, во весь рост, по мокрому лугу к реке, падали, когда взлетали в черное ночное небо осветительные ракеты.

Мин на их пути, к счастью, не оказалось. До реки добрались спокойно, если вообще переходить «ничейное» пространство на войне можно спокойно. Переплыли речку. Но берега Ловати оказались здесь крутыми, пришлось помучиться, двигаясь в воде, пока нашли тропу, по которой выбрались на противоположную сторону.

— Начали! — шепотом, по укоренившейся уже привычке, подал команду Венец, и, как заранее условились, стали громко разговаривать между собой, чтоб было слышно — идут свои…

И тут же раздалось долгожданное, родное:

— Стой! Кто идет?

…Когда через несколько дней комиссар Венец докладывал командованию 3-й ударной армии Северо-Западного фронта о полуторамесячных мытарствах в тылу, член Военного совета и начальник Особого отдела отчитали его за Синева.

— Напрасно вы согласились отпустить его, — сказал комиссар армии. — Ишь ты, решил отсидеться в тылу… Подполье он будет мифическое искать… Бред сивой кобылы! Надо было тащить его через линию фронта силой!

— А в случае сопротивления — уничтожить, — жестко добавил чекист.

Комиссар Венец согласно кивал, говорил «Так точно!», но во всю оставшуюся жизнь полагал, что поступил правильно, отпустив с миром Синева. Он всегда верил людям и потому определил пусть и неприятному лично ему особисту возможность самостоятельно выбрать собственную судьбу.

Олег Кружилин остался один. Он чувствовал, как уходят силы, сознание становится сумеречным, он собирал волю в кулак, чтоб не провалиться в небытие прежде, чем исполнит последнее, к чему он был готов всегда, а теперь, когда ребята, кажется, сумели уйти, сделает без колебаний. Ему и не остается ничего другого, кроме того, что скоро произойдет. Только бы не отключиться, не стать беспомощным, это страшнее всего — перестать управлять собой.

Двигаться старший лейтенант не мог. Крупный осколок мины раздробил Кружилину голень правой ноги. Степан сунулся было перевязывать командира, но тот рявкнул на него: «К пулемету!» Когда отбили очередную атаку, Олег попросил стянуть ногу повыше колена жгутом, но от перевязки отказался.

— Ни к чему это, Степан, — сказал он, — Кровь остановилась — и ладно. Продержусь пока.

— Понесем вас, командир, — угрюмо проговорил Паша Хрестенков, легко раненный в голову, в набухшей от крови повязке из немецких бумажных бинтов. — По очереди со Степой…

Олег улыбнулся, представив, как тащит его пятипудовое тело щуплый сержант Чекин.

— Спасибо, — просто сказал он и расстегнул карман гимнастерки. — Документы возьмите… Вот вам обязательно повезет.

Он ласково посмотрел на Степана. Парнишка был на удивление невредимым, уж в какие передряги не попадали они за два месяца войны, а вот поди ж ты, даже не царапнуло. «Мама, наверно, молится за тебя, — подумал Кружилин. — Пусть в последний раз попросит за вас двоих провидение…»

Когда командир протянул старшине документы, Степан понял, что это конец, его обозначил последним жестом Олег Кружилин. Сейчас они расстанутся. Мир разделит черта, за которой, быть может, останется он, Степан Чекин, но там не будет места старшему лейтенанту.

— Не надо, — сказал он, — мы вытащим вас отсюда…

— Слушайте последний приказ, — возвысил голос Кружилин. — У нас остался ящик гранат, не считая двух пулеметов… Их надо установить поближе друг к другу. Так, чтобы я потом смог стрелять из них попеременно. Когда немцы снова пойдут в атаку, отбиваемся гранатами. Я хоть и лежачий, но тоже не отстану… Вы сразу отходите к линии фронта, а я вас прикрою… Как и собирались прежде, пробивайтесь к своим. Они уже рядом, им позарез нужны сведения разведки.

— Но те ребята уже прошли, — возразил Паша Хрестенков. — Ведь мы же для них затеяли этот шум,

— Может быть, и не сумели. На войне всякое бывает. Вы со Степой продублируете то, что расскажут разведчики, если они доберутся до своих.

…Они встретили их третьего дня, когда вплотную подобрались к переднему краю и тщательно изучали его. Два месяца дрались кружилинцы в тылу, чем могли вредили они врагам, нападая по ночам на посты, перехватывая одиночные машины, бесшумно уничтожая зазевавшихся ландзеров, но избегая при этом открытых столкновений, в которых горстке храбрецов было бы не выстоять и живыми не уйти.

А им так хотелось остаться в живых, перебраться на ту сторону и снова сражаться в общем строю… Когда попадались среди трофеев немецкие газеты и журналы, Кружилин узнавал из них о том, что дела наши неважные, гитлеровцы добились больших успехов на юге, открыто заявляют о намерениях выйти к Волге и завоевать Кавказ.

В последнее время ощущалось оживление и в районах, по которым двигался отряд Олега. Шла большая переброска войск, и Кружилин с особой скрупулезностью допрашивал попавших в их руки солдат. Так, он узнал, что из Крыма прибывает целая армия, готовится новый штурм Ленинграда. Надо было торопиться на свою сторону, и Олег принял решение переходить линию фронта в ближайшие дни.

Тут они и встретили их, разведчиков 2-й ударной. Поначалу едва не перестреляли друг друга. Обросшие бородами кружилинцы, одетые кто во что горазд, никак не походили на красноармейцев, хотя у всех были звездочки на пилотках, а сам Олег сохранил и кубики на петлицах.