Дорога в космос - Гагарин Юрий Алексеевич. Страница 20

Мне хотелось, чтобы родилась девочка. В отпуске мы даже поспорили, какое купить приданое. Валя хотела мальчика и выбрала, как полагается для мальчика, голубенькое одеяльце.

Я переживал и довольно-таки часто звонил из гарнизона в родильный дом. Надоел всем ужасно — меня узнавали по голосу и подшучивали над моим нетерпением, обнадёживали, что все, мол, обойдётся благополучно. А я верил и не верил и снова звонил. Даже телефонистки стали обижаться.

Наконец, на мой звонок ответили вопросом:

— Ждёте мальчика?

— Нет, девочку, — быстро ответил я.

— Ну, так поздравляем с исполнением желания: родилась девочка, семь с половиной фунтов.

А что это такое семь с половиной фунтов? Много это или мало? Мне хотелось немедленно мчаться в родильный дом, но не было машины, и я смог поехать только утром. Ни к Вале, ни к дочке, конечно, не пустили, но записку и подарки передали.

Валю выписали через неделю. Я приехал за ней на военном «газике» и всю дорогу обратно бережно держал ребёнка на руках, боясь что-нибудь повредить в этом хрупком и таком дорогом для меня существе. Прямую дорогу заливало солнце, и над ней кружили белые морские птицы. Свежий апрельский ветер летел нам навстречу. На душе было радостно, хотелось петь. Хорошо, если бы вся жизнь нашей дочери шла такой же светлой, весенней дорогой.

Уже подъезжая к нашему домику, я сказал жене:

— Ты мучилась — твоё право выбрать имя нашей девочке…

— А я уже называю её Леночкой, — ответила Валя.

Елена! Красивое русское имя! Это имя и было вписано в метрику нашей дочери.

С появлением ребёнка в доме прибавилось забот. Только молодой отец может понять, какое удовольствие купать в тёплой воде своего маленького, беспомощного ребёнка, пеленать его, носить на руках, нашёптывать тут же придуманные колыбельные песенки. Вернувшись домой с аэродрома, я всё время проводил с малышкой, помогал жене в хозяйственных делах. Ходил в магазин за продуктами, носил воду, топил печь. Прав был поэт, когда писал: «Я люблю, когда в доме есть дети и когда по ночам они плачут».

Работы было по горло, но она шла на пользу душе и телу, ведь самая лучшая гимнастика — работа. На все не хватало времени, и я, что называется, не выходил из цейтнота.

А полёты становились все сложнее и сложнее, летали над неспокойным, по-весеннему бурным морем. Летали строем, что важно при ведении воздушного боя, летали по приборам «вслепую», изучали радионавигацию. Над морем проводили и учебные воздушные бои. Приходилось тренироваться с таким опытным «противником», как Борис Вдовин. Он был хваткий воздушный боец и считался неуязвимым.

Как-то я получил задание перехватить самолёт Вдовина. Для перехвата и нападения на самолёт «противника» необходимо было догнать его и атаковать с хвоста. Набрал высоту, пошёл в район цели. Мне удалось незаметно для Вдовина атаковать его с верхней задней полусферы. Но ещё до того, как я вышел на дистанцию огня, чтобы зафиксировать поражение цели на плёнку кинофотопулемета, Вдовин положил свой «МиГ» в крутой вираж. Я ринулся за ним. Так и виражили мы несколько минут друг против друга, и ни один из нас не смог зайти в хвост другому. Каждый упорствовал и оставался недосягаемым. Так бы, наверное, и крутили мы бешеную карусель до тех пор, пока в баках оставалось топливо, но Вдовин подал команду, я пристроился к его машине, и мы, довольные друг другом, крыло к крылу, возвратились на аэродром.

— Силён ты, брат, стал, — одобрительно посмеиваясь, сказал мне Вдовин на земле, когда нервное напряжение спало. — Своих учителей кладёшь на лопатки. Так действуй и впредь.

У него была привычка подшучивать над людьми, которые ему нравятся.

Моему росту как лётчика и воздушного бойца способствовали систематические занятия спортом. Зимой лыжи и коньки, а летом — лёгкая атлетика и баскетбол. Игра в баскетбол нравилась своей стремительностью, живостью и тем, что в ней всегда царил дух коллективного соревнования. Броски мяча в корзину с ходу и с прыжка вырабатывали меткость глаза, точность и согласованность движений всего тела. Есть и другие, не менее интересные и полезные игры, но я, как старый энтузиаст баскетбола, пользуясь случаем, хочу сказать, что, на мой взгляд, это самая лучшая игра.

Теннис — тоже отличная игра, требующая физической выносливости, как в футболе, хорошего глазомера, сообразительности и ума, как в шахматах. Но, к сожалению, везде, где мне приходилось учиться и служить, теннисных кортов не было. А жаль! Для военного лётчика теннис очень полезен, а то, что хорошо для лётчиков, хорошо и для всех. Это, пожалуй, единственная спортивная игра, которой можно заниматься с детства до преклонного возраста.

Став кандидатом в члены партии, я получил общественное поручение — редактирование эскадрильского боевого листка. В нём помещались заметки лётчиков и техников о жизни и учёбе, отмечались успехи, достигнутые в полётах, критиковались те, кто допускал ошибки. Приурочивали мы выход боевого листка и к важным политическим событиям, которыми жила страна. Одним из самых удачных, по мнению политработников, был боевой листок, посвящённый поездке Н. С. Хрущёва с миссией мира и дружбы в США в сентябре 1959 года.

За три дня до отлёта Н. С. Хрущёва из Москвы в Вашингтон в Советском Союзе произошло два события, словно гром прокатившихся по всему миру: в Неву, к месту стоянки в штормовую октябрьскую ночь 1917 года легендарной «Авроры», пришёл могучий корабль мира — атомоход «Ленин», а к Луне устремилась космическая ракета. Она несла вымпел с нашим Государственным гербом. Две красные пятиконечные звёзды зажглись одновременно: одна — на рее атомохода и другая — на далёкой межпланетной трассе.

«Придёт время, и наши космонавты привезут с Луны на Землю образцы тамошней породы», — писали мы в боевом листке.

Мы страстно верили, что человек проникнет в космос, с огромной скоростью облетит вокруг Земли, а затем придёт пора волнующих стартов — к Луне, к Марсу, к Венере…

По радио и по газетам лётчики следили за триумфальной поездкой Н. С. Хрущёва по городам Соединённых Штатов Америки. В ленинской комнате нашей эскадрильи была вывешена карта, на ней отмечался маршрут: Вашингтон — Нью-Йорк — Лос-Анжелос — Сан-Франциско — Де-Мойн — Питтсбург и опять Вашингтон. И повсюду радостные встречи, выражения привета и восторга. В то время моё сердце неудержимо рвалось в космос. Я прочитывал в газетах и журналах всё, что касалось этого вопроса. На встрече в Национальном клубе печати в Вашингтоне американские журналисты спросили Н. С. Хрущёва:

— Когда вы думаете забросить человека на Луну?

— Человека в космос мы пошлём тогда, — ответил Н. С. Хрущёв, — когда будут созданы необходимые технические условия. Пока таких условий ещё нет.

Эти слова главы Советского правительства взволновали меня и в то же время успокоили. Я понял, что в нашей стране ведутся серьёзные работы по подготовке полёта человека в космос и то, что у меня ещё есть время, чтобы все обдумать и окончательно решиться подать рапорт с просьбой зачислить меня кандидатом в космонавты.

Что я подам этот рапорт, сомнений уже не было. Я не боялся начинать свою жизнь сначала.

ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН

Через несколько дней после возвращения Н. С. Хрущёва из поездки в США, во время которой американский народ, народы всех стран ещё раз наглядно убедились в стремлении Советского Союза к миру, наши учёные запустили третью космическую ракету. Она обогнула Луну, сфотографировала её невидимую с Земли часть и передала фотографии на Землю. Эта новая, небывалая победа всколыхнула всё человечество. Снова высокая волна оваций в честь Советского Союза прокатилась по всем континентам.

Жизнь вносила существенные поправки в мои замыслы и планы. Если я совсем недавно полагал, что ещё есть время на размышления, то теперь понял: медлить больше нельзя. На следующий день, как того требует военный устав, я подал рапорт по команде с просьбой зачислить меня в группу кандидатов в космонавты. Мне казалось, что наступило время для комплектования такой группы. И я не ошибся. Меня вызвали на специальную медицинскую комиссию.