По слову Блистательного Дома - Гаглоев Эльберд Фарзунович. Страница 68

– Ты знаешь, из чьей головы сделан этот шлем.

– Ты многому у нас научился, Рингальд, – задумчиво глядя на серебряную личину шлема, сказал берс. – Но я благодарен. Возьми это, – сказал уже одному из сопровождающих. – Ты, правда, многому научился. И я решил сейчас. Мы даем вам год перемирия. За вашу доблесть и шесть возов серебра. Но мы можем дать еще десяток больших чаек пестрых.

Рингальд онемел от такого предложения. От его щедрости. Чайки пестрых были не хуже пехоты клунгов. Если не лучше. А отправлять столько своих в никуда, даже за серебро!?

– Я согласен.

– Перемирие будет крепким. Нам вместе придется биться с шерстоногами.

– От наших земель до них далеко.

– Они не заставят ждать.

Приятные мысли крутились в голове.

– Надменный дурак Шарм’Ат. Он позвал своих в Ненужную Долину. Мы не егошние, но тоже идем в эту долину. Сотням даже не понадобится доставать мечи из ножен. Плетьми разгоним. Войско. Ха! Войско. Его гоард. Пятнадцать десятков. И смех да и только. Ополчение. Селяне. Здесь все таскают на поясе оружие. А кто хоть раз видел, как они бьются? Танцуют. Нет, сорви нож, вбей под ребра обидчику. Никогда. Похаятся из-за чего-нибудь и к судье бегут. А тот если не помирит, то позволит встать в круг. Но до первой крови. Ха! В мужчине много крови. Еще и думать за несколько капель. Грязь земельная. Плетьми погоним. Как местные шарахнулись в корчме. Голой стали испугались. Твари. Жаль мало воинов в корчму взял. Да кто ж знал, что эти звери так рубятся! Верь теперь этим в черном. Маг и боец. А там еще трое. И кавалер этот хренов с гоардом. Грустно получилось. Но хороши, хороши. Собаки. Три десятка почти выбили. А! Мужчина рождается, чтобы умереть. Павшим уже хорошо. Пируют, сладких девок ласкают.

При мысли о девках приятно зашевелилось у седла.

– А девки и здесь хорошие. Грязь эту вырежем, всех себе заберем. Все наши будут. Куда им одним. В Столице хотели покуражиться. Да и покуражились бы. Собаки-улаганы не дали. Змеи рогатые. А бьются как! Один пяти моих стоит. Да и пяти ли? Те, что побольше и помощнее, вообще вмешиваться не стали. Мелких своих послали. Ух. Крысы. Озлились. Ну завалили пару баб, ну согрели.

Перед глазами встали расчлененные тела былых соратников. И лихие воины, висящие на дереве с вывернутыми шеями. Передернуло.

– Ничто. Сочтемся и с вами. Дайте срок. Как тот, черный, говорил? Это ваше стадо. Подождите. Их не резать, стричь надо. Стричь. Ха! Мужиков порежем, а баб пострижем. Ха! Хорошо.

Настроение вернулось. И стало еще лучше, когда взгляд упал на длинную змею закованной в сталь конницы.

– Семь сотен. Нет в земле Шарм’Ат силы, равной этой. Арфаны хитры. Разожгли свои костры и в ночь перебросили еще воинов. Так что и в крепостях не безлюдно. Добычу ведь стеречь надо. И на лорда этого теперь хватит.

Лагмар представил, как тащит гордеца за конем на аркане, и на сердце потеплело.

– Как там арфаны говорили? Мастер открытых засад. Дурные совсем. Как засада открытой может быть? Да какой бы он мастер ни был, не устоять ему. А засаду хотя бы здесь надо было ставить. В расхолмье. Но кто такую силу остановит?

Лагмару понравились долины. В его родных горах засаду устроить было легче. Там и десяток порой сотню держать сможет. Если хорошее место выберет. А здесь нет таких мест.

Навстречу скакали верховые. К нему скакали. Докладывать будут. Новое слово нравилось. Ему вообще новые слова нравились. Хотя раньше не понимал. Куда докладывать? Чего докладывать? Если всего хватает.

– Стоят, старший, – не доехав, заорал один из всадников.

– Много?

– На взгляд, сотен пять.

– Конные?

– Да нет, старший. Пешие, – захохотал хмельной от скачки всадник. А может, не только от скачки? А? Вино перед боем хорошо. Кровь веселит. Хотя что лучше ожидания схватки кровь развеселит? Только сама схватка. – Конных мало совсем, десятков пять. За пешими прячутся. А пешие, не поверишь, старший. Бескольчужные. – Верховой шумно высморкался, сплюнул. – Совсем, собаки, обленились. Думают, наверное, что мы тоже до первой крови биться будем. – И заржал, довольный своим остроумием.

– Гайда, глянем. – И Лагмар шлепнул по крупу коня плетью.

Недолгая скачка, и, взлетев на увал, он увидел вражеский строй. Жиденький. В четыре линии.

И правда, бескольчужные. Как биться собираются? Видно, и правда плетьми погоним. Ха! Мастер засад.

Строй стоял посреди долины, прикрытый с флангов пологими холмами, заросшими густым кустарником. Кусты не нравились Лагмару. Хотя верховых они бы не скрыли, но пеших – легко. А за строем в беспорядке стояли какие-то крытые телеги. А уже за ними – небольшой квадрат верховых, над которым развевался штандарт лорда.

«Дурной строй какой-то, – подумал Лагмар. Телеги мешали конным прийти на помощь пехоте. – Где же этот лорд еще десять десятков спрятал?»

Но больше на поле никого видно не было.

«Не в траве же они спрятались», – шевельнулась смешливая мысль. И уже вслух. Громко. – Сотенных ко мне, – через плечо кинул веселому усачу, первому увидевшему врага. – Здесь стоять буду.

Тот согласно кивнул, развернул коня, и вскоре на увал взлетел огромный воин со штандартом. Как грело сердце. Его штандарт. Там, дома, в родных горах, собрать сотню было трудно, очень трудно. Но собравший получал право нести знак. А он, получивший под свою руку аж семь сотен, должен был иметь такой знак, какого не имел никто. На мощной поперечине, укрепленной на не менее мощном древке, чего только не было. Его украшали косматые хвосты, человечий череп, пара каких-то рогатых черепов, венчал всю эту красоту здоровенный золотистый дракон. По задумке художника дракон во время скачки должен был угрожающе свистеть, но он лишь дребезжал. Но тоже достаточно угрожающе. Впрочем, Лагмару бунчук нравился. А чужое мнение его интересовало слабо. Очень самодостаточным человеком был этот Лагмар.

Со звоном и лязгом на увал взлетело семь сотенных. Битые жизнью и людьми суровые усачи, щедро украшенные с ног до головы разнообразным оружием.

– Смотрите, – указал Лагмар.

Те угрюмо уставились на врагов.

– Ха, их мало, – прохрипел широкий, как сарай, Бери-бей, закованный в стальные доспехи, с любимой булавой на правом запястье.

– Немного, – согласно кивнул Лагмар. – Стоят плохо. Обойти не сможем. Но и не надо. Вы пятеро ударите им в лоб. Пленные нам не нужны. Убейте всех. Лорда приведете сюда. Вы двое стойте здесь. – Те недовольно заворчали. – Не рычите, дети волчицы, выбьем этих, и вся земля Шарм’Ат будет нашей добычей. Хватит всем. Все. Я сказал.

Сотенные развернули коней, и через какое-то время оставшихся на увале стала обтекать река верховых. Привычно пахло лошадиным потом, кисловато несло попревшей кожей. Однако эти запахи не могли раздражать. Они возбуждали.

Верховые прошли на рысях. Остановились. День был ясный. Видимость прекрасная. В воздух взлетела орущая булава Бери-бея, завертелась в воздухе, громко завывая, и прежде чем она опустилась в его руку, сотни стронулись.

– А он не дурак, – сказал Горацио седоусому воину в широком синем балахоне.

– Не думаю, что это имеет значение, – ответил тот. – То, что оставил пару сотен, не поможет. Он проиграл, атаковав в лоб.

– Да, не степной.

– Хочет одним ударом разбить строй. Тем лучше.

Кавалерия с грохотом надвигалась. До строя оставалось две сотни шагов, полторы...

Кавалер Горацио повернул голову к стоящему рядом воину с флейтой в руках.

– Давай.

Тот поднес флейту к губам. Нежный звонкий звук раздался над полем.

Слитное движение прошло по строю. Первые два ряда опустились на колено, стряхивая с рук круглые щиты и секиры. Поднялись, выстроив жесткую линию из длинных, в рост человека, щитов и выставив навстречу налетающей кавалерии жесткую щетину длинных копий. Солнце колко разбросало лучи по узким обоюдоострым булатным наконечникам. Второй ряд придвинулся к первому, положил копья на плечи стоящих впереди, и еще одна щетинка глянула навстречу врагу. Третий ряд отошел, и из-под их ног, скидывая травяные накидки, поднялся ряд доспешных воинов с устрашающего вида кривыми мечами в руках. Третий ряд бросился вперед, и люди, разбившись по восемь, дружно наклонились, подхватили что-то и с натугой стали переть вперед. Перед строем копейщиков из густой травы поднялись крестообразные опоры, на которых возлежали толстенные бревна с широкими поперечинами, усаженные заостренными кольями.