Камень второй. Горящий обсидиан - Макарова Ольга Андреевна. Страница 75
— Я… задолжала Кракену кучу денег… — сбивчиво и виновато ответила Эдна.
— Врешь ведь… — вздохнул Макс и покачал головой, но допытываться не стал.
В общий зал они, конечно же, не пошли, и Эдна не пыталась больше уговаривать Максимилиана: представила, каково это — лишний раз появляться на людях человеку с обезображенным лицом… Ведь только ей этот парень казался красивым. У обычных же людей истинного зрения нет, или оно развито слабо и проявляется лишь в редкие моменты озарения.
…Эдна не была обычным человеком…
В который раз уже Максимилиан бросил взгляд за окно. Облокотившись о стену, он стоял так, что мог спокойно смотреть на улицу, не рискуя быть замеченным… Тот парень, изо всех сил изображавший из себя простого обывателя, слоняющегося по рынку и торгующегося насмерть за каждую медяшку, все еще был на месте. Макс заметил бы его и без настойчивых подсказок горящего обсидиана, так он выбивался из безликой толпы: слишком точные и четкие движения, нет свойственной простому горожанину расхлябанности, слабости и неуклюжести; плюс плохо скрываемые попытки вглядеться в ту тень у окна, которой ему кажется снизу Максимилиан.
…Макс спокойно перевел взгляд на Эдну, будто и не случилось ничего необычного. Маленькая, стройная, понуро опустившая плечики; небрежным жестом взъерошившая себе волосы, стриженые по-мальчишечьи коротко… она напоминала пташку, запертую в тесной и душной клетке… Или маленького ребенка, которого поленился сводить на веселую ярмарку отец.
— Расскажи что-нибудь, Милиан… — невыразимо грустно попросила она.
Неспешно отлепившись от прохладной стены, Макс подошел и сел рядом с Эдной на край кровати.
— Я не мастер рассказывать истории, — сказал он, разведя руками, и, после некоторых раздумий, предложил: — Могу почитать стихи. Ты стихи любишь, Эдна?
— Люблю! — девушка радостно вскинула вихрастую голову; в глазах ее появился задорный огонек.
— Ну тогда слушай…
Находившийся за день Макс с наслаждением развалился на кровати, удобно закинув кисти рук за голову и вытянув усталые ноги, и принялся рассказывать.
По порядку. Всё, что написал за свою жизнь… все, о чем кричала душа в стихах, когда невозможно было выразить чувства и мысли обыденными словами…
Эдна не сразу поняла, что это его собственные стихи. А когда поняла, у нее заныло сердце…
Заключенная в рифмованные строки, перед ней проходила вся непростая жизнь этого странного парня. То, что он никогда не поведал бы ей (и никому вообще) даже в самом душевном разговоре, звучало в стихах свободно, искренне, трогательно…
…Блистательный водопад, где каждая капля сверкает ярче самого прекрасного из драгоценных камней. Водопад истинного света, который простым зрением никогда не увидеть, не ощутить…
Потомки Зиги-Зиги говорят, что на берегу Безымянного Континента, омываемого волнами Океана Фееры, их славный предок очаровал своими стихами изумрудных драконов, тогда еще не знавших человечьего языка и пробудил в них любовь и любопытство ко всему человечеству.
Тогда они видели просто Истинный Свет, который несло разумное существо, отмеченное Небом…
В отличие от тех драконов, Эдна прекрасно понимала слова, слагавшие стихи Максимилиана. И зачастую в них было слишком много безысходной тоски и боли.
Они ломали что-то в душе, эти слова. Ломали болезненно и тяжело. Но от них невозможно было оторваться. Их невозможно было не полюбить. Как невозможно было не полюбить того, кто их создал.
— Что ты? — удивленно произнес Макс, увидев, как по щекам Эдны покатились крупные блестящие слезы.
Секунду спустя девушка уже тихонько всхлипывала у него на груди… Это был искренний момент, и, бормоча что-то утешительное и гладя мягкие послушные волосы Эдны, Макс почувствовал, что еще немного — и он заплачет тоже. Этого бы ему никак не хотелось… Вообще, затеяв эти чтения, он намеревался просто скоротать время и найти применение давним стихам, которые почти всю жизнь писал «в стол». Неожиданный же вышел эффект…
— Не плачь, ну не плачь… — как-то странно сказал он, точно боясь, что голос может дрогнуть. — Это же просто стихи.
Эдна вытерла рукавом слезы и, вздохнув, посмотрела за окно. Небо стремительно серело: день близился к вечеру…
Макс до самой темноты не произнес больше ни слова, совершенно замкнувшись в себе. Он словно испугался того, что сделали его стихи с Эдной… и с ним самим…
Несколько часов он просидел на ковре, спиной к двери, почти не двигаясь, — только вертел в ловких пальцах левой руки жесткое, странного вида перо.
— Что это за перо? — решилась спросить Эдна.
— Это перо одного старого дрекавака, — глухо и неохотно отозвался Макс. Этот голос, по сравнению с тем, что читал стихи, нежно, печально, с едва уловимой дрожью… казался бесчувственным и чужим.
Вытянув из кармана какой-то невзрачный клочок бумаги, Максимилиан провел по нему тем краем пера, которого предусмотрительно никогда не касался: послышался хруст, очень громкий в мертвой тишине комнаты, — и клочок распался надвое.
— У меня плохое предчувствие, — вдруг произнес Макс.
Эдна насторожилась, разом припомнив свое нечаянное спасение от смерти, и даже приготовилась вскочить на ноги.
— Лежи, — шепотом велел Максимилиан, выставив вперед правую ладонь. И добавил: — Ждём…
В ожидании прошло два мучительных часа. В крохотной комнате, где Макс ни за что бы не развернулся с мечом или посохом, постепенно становилось все темнее. Тьма выползала из углов и крала все очертания. Наконец остался лишь клетчатый квадрат окна и его серебристая копия на полу, вычерченная светом сияющей в чистом небе луны. В этом квадрате сидел теперь Максимилиан; словно отсчитывая секунды, дрекавачье перо мерно подрагивало в его пальцах…
Эдна лежала на кровати, поджав к груди коленки и обняв подушку.
Странно, но отчего-то ей было спокойно рядом с уверенным и молчаливым Максом. Казалось, ничего плохого не случится, пока он здесь.
…В коридоре послышались осторожные шаги: кто-то медленно, неторопливо шел сюда.
Этот кто-то, похоже, запасся светляками: их вздрагивающее голубое сияние высветило тонкую полосу под дверью.
Стало слышно, как чужак чем-то тонким и железным орудует в дверном замке…
…Максимилиан бесшумно поднялся на ноги и, приложив указательный палец к губам, велел Эдне молчать. Опустив капюшон на лицо, он сделал всего один шаг и, покинув лунный квадрат, исчез в темноте.
Конечно же, он не ушел! Это иллюзия, черный фарх… Но Эдне стало страшно, отчаянно и по-детски. Чтобы успокоиться, она, подтянув поближе свой новый меч, сомкнула пальцы на его шершавой рукояти.
…Что-то тихонько щелкнуло в замке. Дверь начала открываться, бесшумно поворачиваясь на хорошо смазанных петлях.
Первым, что увидела Эдна, была стеклянная банка со светляками, стоящая на полу: видимо, убийца поставил ее на пол, пока возился с замком. Теперь же он шагнул за порог, одновременно аккуратно подобрав дрожащий живой светильник.
Тот самый «обыватель» с рыночной площади… Он был теперь облачен в штаны и короткую куртку черного фарха, и лицо его не предвещало ничего хорошего. На мгновение Эдна встретилась с ним взглядом. Равнодушные, пустые глаза… Долгое, страшное мгновение…
До ужаса четко она услышала, с каким звуком он тянет короткий воровской меч из ножен.