Сэр Евгений. Дилогия - Тюрин Виктор Иванович. Страница 38

Большей частью по дороге шли крестьяне и ремесленники, нагруженные плодами своего ремесла. Среди них ехали телеги и отдельные возы, нагруженные товаром. Две вереницы возов ехали в сопровождении охраны. Подъехав ближе, я рассмотрел поистине убогое вооружение охранников. Кожаные куртки, для жесткости, вываренные в кипятке, а в руках дубины и копья. Только у пары охранников на поясе висели мечи. Насколько я мог уже судить, это были вояки из ополчения какого‑то города, представлявшие самую непрофессиональную и дешевую охрану, услугами которой пользовались на коротких и относительно безопасных торговых путях. Несколько таких охранников, сбившись в группу на обочине, с воинственным видом стали ожидать нашего приближения, но когда поняли, что не произвели должного впечатления на трех хорошо вооруженных воинов, тут же потеряли свой боевой вид и вернулись к телегам, сопровождаемые презрительно ‑ насмешливым взглядом Джеффри. Я изредка стал замечать за собой, что мои оценки людей и их поведение стали приближаться к рассуждениям дворянина, сына своего времени. Вот и теперь видя их торопливое отступление, я мысленно обозвал их ничтожными трусами, как, наверно, сделал бы Томас Фовершэм, будучи в здравом уме. Мое подражание поведению сына барона находило место не только в мыслях, но в действиях: выезжая на тракт, я не торопил коня, но больше и не осторожничал, направляя коня вперед, тем самым, заставляя людей подаваться в стороны. Со стороны слышалось недовольное ворчание, бросались злые взгляды, но при этом живо расступались, давая путь… наемникам. Поразмыслив перед отъездом из аббатства, я решил сменить свое обличие, став на время солдатом ‑ наемником. Во‑первых, своеобразная маскировка. Не так в глаза бросаться буду, а во‑вторых ‑ это было нетрудно сделать. Сказано ‑ сделано! Рыцарское копье с флажком ‑ гербом я оставил на хранение в монастыре, а щит зачехлил. Благодаря такой нехитрой маскировке сейчас мы, втроем, выглядели как профессиональные солдаты ‑ наемники, которых нужно бояться, но уважать не обязательно. Обрывки разговоров подтвердили слова Джеффри ‑ все они шли в город Мидлтон, на ярмарку, которая начнется завтра, с раннего утра.

Оттеснив лошадьми в сторону группу паломников, с серыми от пыли лицами и котомками через плечо, мы тем самым заставили податься к обочине несколько чумазых ремесленников, которым это весьма не понравилось и вслед нам полетело сочное ругательство. Джеффри резко обернулся в их сторону, при этом его рука как бы невзначай упала на эфес меча. В следующую секунду вокруг нас, в радиусе пятнадцати ярдов, наступила тишина. Мой телохранитель, не сводивший взгляда с резко замедливших шаг ремесленников, вдруг громко хлопнул несколько раз ладонью по эфесу. Дескать, не желаете, господа ремесленники, попробовать на себе добрый меч? Те же в ответ на подобное предложение почти разом опустили глаза в землю и еще больше замедлили шаг. Джеффри выпрямился в седле, затем чуть повернул ко мне лицо и вдруг весело подмигнул. Типа, знай наших! Усмехнувшись в ответ, я повернулся в другую сторону и проследил взгляд Хью, который в этот момент жадным взглядом ощупывал полногрудую крестьянку, шедшую в десятке ярдов от нас, с соломенным коробом за плечами. Не найдя для себя в ее пышных телесах ничего привлекательного, я принялся изучать идущий и едущий по дороге народ.

Легко обогнали мужчину, впрягшегося, вместе с сыном или учеником, в тележку, полную горшков, тарелок и плошек, затем шедшего вразвалку кузнеца с широкими плечами и грязным лицом, на плече у которого лежала длинная палка, с которой свисали на веревках ножи и лезвия кос. Еще с десяток ножей висело у него на поясе. Впереди него шла целая семья: муж, жена и взрослая дочь. У каждого из них за спиной были приторочены объемистые тюки, явно с чем‑то мягким. Несколько минут я уделил фигурке и личику, довольно миловидной девушки, пока вдруг не услышал громкую песню, грянувшую впереди нас. Это была довольно фривольная песенка о женщине, которая 'как только муж за порог, тут же милого зовет'. С высоты седла легко отыскал в толпе людей, ее певших. Певцами оказалась ватага молодых людей. Так как каждый припев заканчивался словами: ‑ Вот она! Вот она, законная жена! ‑ эти шутники, произнося их, тут тыкали пальцами на ближайшую женщину, вызывая в толпе смех и соленые шутки. Все их имущество, заключалось в тощих котомках за плечами, да двух музыкальных инструментах, одно из которых напоминало банджо американцев. По рукам веселой компании ходили два объемистых кувшина, к которым весельчаки не забывали прикладываться. Я не раз слышал про них, но видеть пришлось впервые. Это были странствующие студенты или ваганты. Они болтались по всей Европе, кочуя от одного университета к другому в поисках более совершенных знаний, но как утверждал мой телохранитель, не раз, сталкивавшийся с ними: они, в большинстве своем, знатоки не в науках, а в бабах и выпивке. Когда мы проезжали мимо, хор молодых задорных голосов затянул новую песню:

‑ Сладко нам безумие!

Гадко нам учение!

Юность без раздумья

Рвется к развлечению!

Быстро жизнь уносится,

Предана учению!

Молодое просится

Сердце к развлечению!

Несколько минут я слушал их задорные голоса, как мне вдруг невольно вспомнились мои приятели ‑ студенты. Нередко подобные песни средневековых школяров звучали в исполнении студентов двадцать первого века, когда мы всей компанией сидели у костра.

В который раз я снова спросил себя: мне только одному так повезло или подобная участь постигла других? Если так, то может где‑то сейчас бредет по дороге Алексей или скачет на коне Михаил. Хотя… Дьявол! Ведь они могли попасть в другие времена! Как говорили нам тогда эти умники в институте: ‑ У каждого из вас свои предки, а значит, свой личный и уникальный путь в истории!

'Свой путь! Это мой путь?! Уроды! Мать вашу…!'.

Неожиданно во мне поднялась волна глухой злости на ученых, на эксперимент, на себя ‑ дурака, давшего согласие на него и теперь оказавшегося в полной заднице. Основу подобной вспышки легко можно было понять ‑ я все еще никак не мог оторвать себя от двадцать первого века и все еще в глубине себя лелеял надежду о возвращении в свое время. От тоскливых мыслей меня оторвал Джеффри, воскликнув: ‑ Ох, и безобразники эти школяры! Им только песни орать, да девок тискать! Вы только послушайте, господин!

Невольно я прислушался к молодым голосам, выводившим, у меня за спиной, новую песню:

‑ …Я унылую тоску ненавидел сроду, но зато предпочитал радость и свободу и Венере был готов жизнь отдать в угоду, потому что для меня девки ‑ слаще меду…!

Задорная песня настроения мне не прибавила, но горечь улеглась, после чего я продолжил смотреть по сторонам, но без особого интереса. Так же равнодушно посмотрел на неторопливо едущего нам навстречу коренастого мужчину верхом на гнедой лошади. Подъехав ближе, я увидел в его правой руке четки. С боку свисал длинный меч, звякавший об железное стремя. По черной одежде и белому восьмиконечному кресту на рукаве я узнал в нем одного из рыцарей‑госпитальеров. Проезжая мимо людей, склоняющих перед ним голову, рыцарь ордена поднимал два пальца вверх и важно говорил: ‑ Благословляю!

Через час мы свернули с дороги, чтобы дать отдохнуть себе и лошадям пару часов, а затем в ускоренном темпе добраться до города. Отъехав от дороги два десятков ярдов, мы неожиданно наткнулись на купол разноцветного шатра, верх которого торчал над высоким и густым кустарником, за которым уже начинался лес. Шатер рыцаря? Только этого мне не хватало! Я поморщился. Моих контактов с благородными господами было не так уж много, но и их хватило, чтобы понять, в знати намного больше высокомерия и чванства, чем ума и благородства.