Заговор носферату (СИ) - Врочек Шимун. Страница 16

И, наконец, Дагдомар — моя гордость, оружие, которое я сработал собственными руками. Искривленный серебряный кинжал-акинак с рукоятью из берцовой кости оборотня. Последнего я удавил голыми руками, застигнутый врасплох и не имея никакого оружия, способного причинить почти неуязвимой твари вред. А затем, распаленный схваткой, выдрал из него эту кость, прежде чем ликантроп успел принять человеческий облик, как это обычно бывает с перевертышами после смерти.

По лезвию колдовского кинжала бежали шесть рун, каждая из которых представляла собой смертельное проклятье, делающее прикосновение клинка убийственным без всякого яда. Сплетаясь же вместе, все шесть проклятий составляли единое и жуткое по своей разрушительной мощи заклинание, способное поразив тело, разрушить и душу. Эти шесть заклятий, образующих вместе седьмое, также удерживали внутри кинжала вечно голодную демоническую сущность, некогда обитавшую в теле порождения преисподней по имени Дагдомар.

В его крови я и закалил колдовское оружие, сделав демона и акинак единым целым. То, что не уничтожат заклинания на клинке, пожирает Дагдомар: неукротимый и алчный, как лесной пожар. Если подержать кинжал перед глазами, видно, как клинок дрожит и извивается, обуреваемый голодом и нечестивым желанием вонзиться в чью-нибудь плоть. И эти чувства начинают передаваться тому, кто его держит, подчиняя волю и наливая желанием убивать.

Кормить!

Страшное оружие. Почти шедевр мистического искусства.

Даже я не рисковал пускать его в ход без нужды, опасаясь, что перекормившись душами или нечистыми сущностями, Дагдомар станет слишком сильным, чтобы с ним тягаться.

Чтобы носить его требовались специальные ножны, выстланные изнутри шерстинками из рубища святого Аурелия, проповедовавшего смирение и укрощение желаний. Я крепил их на специальной перевязи под мышкой, чтобы не дай бог не потерять или не выронить магический акинак в разгар схватки. Зная мстительную сущность Дагдомара, я уверен, что он непременно попытается отыграться на мне за свое убийство и пленение в серебре. Если я утрачу когда-нибудь этот клинок, рано или поздно он очутится в моей спине, и не важно, чьи пальцы будут стискивать рукоять. Куда страшнее воля, которая будет направлять руку.

— Сет, — необычный голос Ли-Ши заставил меня обернуться. — Реджис появился.

Она уже успела одеться, спуститься вниз, отдать распоряжения своим танцовщицам и поварам и вернуться. На запястьях анчинки красовались багровые полосы, оставленные шарфом: она действительно не умела себя контролировать.

— Спасибо, Ши. Сейчас я спущусь.

— Ты всегда носишь на себе столько оружия, Ичче-Сет, — анчинка задумчиво провела кончиками кроваво-красных ноготков по ножнам шпаги. — Мне даже страшно подумать, что каждым из этих орудий ты забрал, по меньшей мере, одну жизнь. Здесь, на севере, мужчины вообще любят свое оружие. Иногда больше чем женщин… В Анчине мужчина, который хочет произвести впечатление на девушку, берет в руки кисть или палочку для каллиграфического письма. Созидать для нас важнее, чем разрушать…

— На самом деле я тоже не люблю оружие, Ши, — мягко улыбнулся я. — Как правило, я стараюсь обойти этим.

Я положил на стол свои руки — толстые, в буграх мышц и паутине шрамов. Бронзовое лицо анчинки не выразило никаких эмоций, но я почувствовал, что ответ ей не понравился.

— Убери. У тебя некрасивые руки, Сет. Руки — продолжение души человека. Ими он создает то, благодаря чему его будут помнить после жизни. Чем запомнишься ты? Коллекцией проломленных черепов?

— А чем запомнишься ты, прекрасная Ши? Когда ты танцуешь для гостей, все смотрят вовсе не на твои руки.

— Я женщина, Сет. Мне не надо запоминаться, — раскосые глаза анчинки загадочно блеснули. — Мне надо — быть. История запомнит мужчин, которые меня хотели. Этого достаточно.

Я не всегда поспевал за ее причудливой южной логикой.

— Я не похож на анчинских мужчин. Но ты выбрала меня, Ши.

— Да, я выбрала тебя. И еще десяток других мужчин… Моя кровь — испорченная, Сет. Именно поэтому уехала из Анчины. Когда мы вместе, я представляю себя наложницей в императорском дворце, в который ворвались завоеватели-варвары, распаленные кровью, воинской удачей и похотью. Только так я могу отдаваться тебе и получать удовольствие. И никак иначе. Представить такого огромного неотесанного и неуклюжего Ичче в качестве своего любовника мне просто не по силам!

Она рассмеялась — шелковистые переливы колокольчиков.

Хмыкнув, я встал из-за стола, натянул штаны, набросил рубашку, нацепил ножны с Дагдомаром и, сграбастав пару «единорогов», двинулся к дверям, толком не зная, как себя чувствовать — польщенным или оскорбленным. Никогда не понимал анчинов! А еще говорят, Древняя Кровь непредсказуема.

Ли-Ши продолжала смеяться мне в спину.

Ритуал нашего приветствия никогда не менялся.

Сколько я помню себя и Тихоню, всегда звучали одни и те же слова.

— Доброй ночи, Реджис, — говорил я.

— Все ночи одинаковы, Сет, — слегка приподнимал в улыбке уголки губ Тихоня.

На сей раз он обошелся без дежурной улыбки. Неужто с недавних пор ночи в Уре, Блистательном и Проклятом изменились?

Я знал Реджиса еще до того, как он умер и воскрес, и уже тогда этот рослый темноволосый парень умел внушать окружающим уважение, почти ничего для этого не делая. Смерть — достаточно глупая (а как иначе?) это умение отточила.

Реджис всегда сидел в углу, тихий, собранный и молчаливый, больше похожий на тень в неизменно черной рубашке и черных же штанах. Однако при всей этой тишине и незаметности, он умел создавать ощущение своего присутствия. Даже самые отчаянные головорезы, забредавшие в заведение Ли-Ши, согреться, попробовать экзотической анчинской кухни или просто поглазеть на танцовщиц, ни на секунду не забывали о том, кто следит за порядком в «Шелковой девочке».

Для вампира, если только он не самого низкого порядка, работа вышибалы — считается достаточно унизительной. Носферату ведь заносчивы и полагают себя аристократами среди прочих неживых. А между тем, если здраво подумать, то лучшего вышибалы просто сложно представить. Он никогда не напьется, не устанет, его внимание не притупится. И даже получив от разбушевавшегося посетителя пару раз по голове кувшином или тяжеленной табуреткой, не упадет под стол. Зато в ответ может засветить все равно, что ядром из пушки.

Танцовщицам, правда, возле такого работничка лучше лишний раз не крутится, чтобы не будить аппетит плотского, но прямо скажем, не сексуального характера. С другой стороны — на то и Скрижали, чтобы гастрономические наклонности сдерживать…

Тихоня своей работы не чурался.

Иногда мне кажется, что смерть от вампирских клыков здорово обокрала Реджиса, лишив всякого интереса к жизни. Днем он спал в своем пронумерованном гробу в Квартале Склепов, ночи проводил, сидя за дальним столиком в заведении Ли-Ши, почти не двигаясь, глядя в одну точку. Других способов проводить время я за ним и не обнаруживал — за исключением тех моментов, когда Реджис выносил разошедшихся или перебравших клиентов на улицу. Кстати, именно, что — «выносил». На вытянутых руках, точно нашкодивших котят, и со скучающе-брезгливым выражением на лице.

Ли-Ши платила ему неплохие деньги, но он их даже не тратил. Подозреваю, что Тихоня и не забирал свою оплату, предпочитая, чтобы она хранилась у хозяйки.

— Все ночи одинаковы, Сет, — ответил Тихоня без обычной улыбки, жестом приглашая меня присесть.

— Не скажи, Реджис. Например, не каждую ночь убивают одного за другим троих магов, работающих на Колдовской Ковен.

— Это же Ур, Сет. Город, который называет себя Блистательным, а на самом деле Проклят. Здесь регулярно убивают. Вот хоть на меня посмотри. А случается, убивают и совсем-совсем до смерти. Мне казалось, что ты как раз на этом и специализируешься.

— Не валяй дурака, Реджис. — мрачно заявил я. — Весь город знает, что трое убитых были найдены с прокушенными шеями и без капли крови в жилах.