Волчье Семя (СИ) - Рагимов Михаил Олегович. Страница 36

— Я «медведь»! — буркнул Отто.

— Знаю, — закивал Коготь. — Но она Белку не убьет. Повезет к себе. Перехватим в лесу. Вдвоем справимся! Так надежней!

Медвежонок обиженно посопел, порамсил недолго и понял, что брат прав. Легашей на площади много собралось, могли и не уйти. Задел бы кто сестренку — что тогда делать?!

— Согласен, — кивнул головой. — Только еще выследить надо. И догнать! Вон у нее коняга какая!

— Конь знатный, — согласился Коготь. — А только двоих нести не так легко. Догоним. И на первой же ночевке нападем! Куницу того… — он сделал красноречивый жест, — Белку заберем и уйдем в Полению, как твой дед советовал.

— Дед говорил не в Полению. На восход.

— Так на восходе же Поления! По новой с плывунами сторгуемся и свалим!

Медвежонок согласно закивал. Умный брат ему достался.

— А пока надо куницу попасти. Она к «Рыжей Швабре» прислонилась. Это ей пшек ту маляву кидал!

«Рыжей шваброй» в городе называли «королевскую» гостиницу. Не в смысле, что принадлежит королю, просто хозяева намекали, что в ней и королю не стыдно остановиться. И даже утверждали, что королева (тогда еще будущая) Елизавета, следуя к венценосному жениху, почтила «отель» своим присутствием. Почему Антийская принцесса следовала из Лонда в Бер через Нейдорф, рассказчики объясняли туманно. Не то к подружке в Раков заглянула, не то под Кий сгоняла, поохотиться на вильдверов в болотах Белой Сварги. Существовало еще с дюжину подобных объяснений. Но в честь данного события гостиница называлась «Будуар принцессы», а на вывеске красовался портрет царственной особы. Вот только значение первого слова в Нейдорфе никто не знал, а художник в городе был один…

Туда и относили письмо шляхтича. Тот, почему-то утверждал, что это поможет Белке. Может, и не соврал.

— И пшека бы — тоже, — продолжал Коготь. — Шибко правильный он. На рынке нарисовался. Подписался за Белку у чинариков. Малява эта непонятная. Да еще на площади…

— А чего на площади? — не понял Медвежонок.

— А того, столбы ночью ягеры по пьяни спалили. А шляхтич в «Ежике» живет. Чуешь?

— Не-а, — завертел головой Отто. — В «Ежике» до хрена народу живет!

— Не до хрена! Людей там и нет совсем, одни наемники! И с какого переляку пан ясновельможный в ягерской лазейке кости кидает?

— Не знаю…

— Вот и я не знаю… Только стремно всё! И столбы вовремя пожгли, и куница как нельзя кстати нарисовалась. И везде рядом пшек крутится… Эх, жалко маляву ту не прочитаешь!

— Угу, — хмуро согласился Отто. — Буквицы все знакомые, а слова непонятные…

— Ты что? — вылупился на брата Коготь. — Буквицы разбираешь?

— Конечно! А ты нет?

— Откуда?! Что ж ты раньше молчал?!

— А ты не спрашивал. Неграмотным меня назвал. Я думал, ты…

— Нет, ну надо же! — Коготь схватился за голову. — Он, небось, на поленском писал! Ты бы мне прочитал! Я на их языке не горше за пшеков розмавляю!

— Чего-чего?!

— Говорить умею по-поленски, — пояснил Коготь. — Ой, как надо пана пощупать! Но нас двое всего, не потянем. Потому куницу работать будем. Она важнее.

— Ладно, — солидно выговорил Медвежонок. — А с Гундосым и Свином что делать будем?

— А зачем со жмуриками что-то делать? — ухмыльнулся Коготь. — Без нас зароют, — он глянул на удивленное лицо брата. — Ты что, не заметил? Рядом же стоял! Расписал я их на площади.

— Когда? — удивился Отто.

— А пока все на куницу с Белкой бельма пялили! Ну, раз даже ты не въехал! — он довольно улыбнулся. — Ты «медведь», а я — Коготь!

Плывун — контрабандист.

Прислониться — встать на временный постой.

Пшек — поленец

Малява — письмо

Правильный — хороший

Лазейка — гостиница

Глава 34

Девчонку довели почти до истощения. За декаду на тюремной баланде можно и ноги протянуть, особенно если и до этого питаться не слишком регулярно. А ребенку разносолами, может, и удавалось иногда побаловаться, но с частотой приема пищи выходило… тоже иногда. Воровская жизнь — она такая. Бывает, разживешься и деликатесом, достойным королевского стола, только окажется он единственной едой за седмицу. А может, каждый день покушать сложится, да только такое дерьмо, что не всякая свинья есть станет. Хряки-то куда привередливей бездомных деток. А бывает, еда и паршивая, и редко. Вот хорошая и часто — это чистейшей воды сказки. Фантастика, как говорили в Салеве!

А тюремная пайка — еще хуже. Хотя по отчетам там и мясо, и крупа, и… Только в готовом блюде ничего этого не видно. Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. И гоняется медленно, потому как при смерти была, еще когда старший по кухне менял свой домашний мешочек на казенный тюремный. Исключительно из любви к узникам. Домашняя-то крупка, хоть и весом раз в пять поменьше, и мышами погрызенная, а всё же своё, родное! А казенное, оно казенное и есть, разве сервы с поля хорошее привезут? Потому повар и прихватил для компенсации половину коровьей туши. Так что мясо в баланде искать — занятие безнадежное. Зачем продукты на смертников переводить? На костер или виселицу и на голодный желудок сходить можно…

С гигиеной в камерах тоже не лучшим образом дело обстоит. Слово это культурное, опять же салевское, и тюремщикам незнакомое. А потому получи дырку в углу, с которой дерьмо стекает по салевской же постройки трубам, и вся тебе «гигиена». И еще спасибо скажи, камер с ка-на-ли-за-ци-ей на всю тюрьму две штуки, в остальных грязным ведром обходятся! А мыться — то барская блажь! Вот если бы принцесса Елизавета по пути к жениху, не в «Будуаре Принцессы» бы остановилась, а на городской киче зависла, ей бы могли и водички в лоханке погреть. А остальные перебьются! И грязные сгорят. Вместе со вшами!

Потому по прибытию в гостиницу Ридица первым делом кликнула в помощь пару служанок и занялась ребенком. Отмыли лицо и руки. Напоили горячим мясным отваром. Срезали с головы колтун, напоминавший войлочный колпак, после чего тщательно сбрили остатки волос и запихнули ребенка в лохань, где четыре часа отмывали въевшуюся грязь. Потом покормили. Не очень плотно, но уже серьезней. Получившие по серебрушке служанки старались, что было сил. Пока Эльза ела, Гретхен сожгла волосы и тряпки, заменявшие девчонке одежду, а Лизхен сбегала в лавку за рубахой и штанами. И то, и другое было мальчиковое, как и приказала Ридица. Непонятно пока, куда девчонку девать, а если придется путешествовать, то в штанах удобней.

Девочка покорно терпела всё, что с ней делали, никак не выказавая своего отношения. Ни смешка, ни слезинки. Даже ела с каменным лицом. Только челюсти двигались. На любой вопрос отвечала да-нет, а то и вовсе жестом. А после еды заснула. Даже не встав со стула. Ридица перенесла девочку на кровать и, заперев комнату, выскользнула из гостиницы, чтобы вскоре постучать в дверь знакомого дома.

Хозяин закрыл за гостьей дверь, разлил по бокалам вино и только после этого заговорил:

— Ты сегодня была в ударе! Брат Освальд даже не знал, что возразить.

Ридица махнула рукой:

— Святому брату нечего было сказать. Будь девочка вильдвером, она могла уйти в любой миг. Давно не встречалась с подобным разгильдяйством. Думаю, ему следует броситься на меч, дабы скрыть позор. Этой же ночью.

— Он тебе настолько мешает? Или жажда мести не утихла за дюжину лет?

— Жажда мести? — девушка с недовольной гримасой рассматривала пальцы левой руки. — Нет, всё давно прошло. А мешает он, скорее, тебе.

— Не настолько.

— Настолько, — девушка вытащила кинжал и начала аккуратно подравнивать ногти. — Задница Нечистого, весь маникюр угробила с этой девчонкой! За двенадцать лет Освальд не стал умнее. Зато приучил людей уничтожать невиновных. Отсюда и все это безобразие. Все знали, что девчонке не нужны ни кандалы, ни клетка. Что она никому и ничем не может угрожать. Писцы, стражники, палачи, даже обычные бюргеры без малейших сомнений готовы отправить ребенка на костер… В тюрьме заключенных толком не кормят. Про мытьё уж и не говорю. Я согласна, что надо разбираться быстро и еще быстрее отправлять бедолаг либо на виселицу, либо на улицу. Но если держишь в застенке, то хотя бы корми! А дальше будет хуже. Смерть святого брата заставит владетелей навести здесь порядок.