Авантюрист - Дяченко Марина и Сергей. Страница 19

Впервые в жизни моя судьба оказалась в чужих руках. Я увидел себя марионеткой, куклой на длинных ниточках Черно Да Скоро, и осознание это не принесло мне радости.

Будто почувствовав перемену в моем настроении, Алана наконец-то раскололась. Оцепенение, владевшее ею с момента памятной драки на подмостках, сползло с нее, обнажая с трудом удерживаемую истерику.

…Да, ее зовут Алана Солль. Она удрала из дома, чтобы «покататься с комедиантами». Поначалу друзья-приятели обходились с ней почтительно, но по мере удаления от отчего дома, по мере того, как девочка из благородной семьи превращалась в бродяжку, мир вокруг нее менялся тоже – комедианты возомнили, что она им ровня, а у нее уже не было возможности доказать обратное. А после того, как она предприняла попытку бегства, начался кошмар…

Вряд ли она знала, что такое «раскаяние». Она пребывала в шоке, но дать какую-либо оценку своим похождениям попросту не приходило ей в голову. Зато я – теперь не столько благородный спаситель, сколько будущий муж! – просто обязан был сцепить зубы и воспользоваться ее истерикой, чтобы выяснить немаловажные для себя вещи.

Да, ее били. Заставляли делать черную работу, насмехались; запирали, связывали, не отпускали ни на шаг, плохо кормили. Несколько раз опаивали какой-то снотворной дрянью и прятали в сундук под кучу хлама – по обрывкам разговоров она поняла, что ее ищут и что комедианты боятся. В отчаянии она предприняла еще одну попытку побега – с тех пор ее таскали чуть не на веревке…

Я заставил себя продолжать дознание – ведь, опомнившись, она наверняка перестанет быть откровенной. И я как мог мягко задал ей вопрос, который в других обстоятельствах ни за что бы не сорвался с моего языка, и по реакции ее с облегчением понял, что нет. Обошлось.

То есть ее склоняли к сожительству, и не раз – сперва все подряд, включая горбунью, а потом предводитель дал своей банде понять, что претендует на девчонку единолично. И однажды ночью – как раз накануне моего появления – приступил к делу всерьез. Алана, вне себя от ужаса и от ярости, ненадолго превратилась в бешеную кошку; звать помощников мерзавец постеснялся и сорвал свою злость, избив девчонку чуть не до полусмерти.

Затем случилась встреча на дороге – комедианты смутились, им очень не понравился мой к ним интерес. Алана прожила ночь в страхе и ожидании, а на следующий день, когда ее связали, как животное, и бросили на пол повозки, – на следующий день явился я, и мое появление было как гром…

На этом месте ее рассказа я почти простил Черно Да Скоро его роль кукловода. Что с того, что освобождение Аланы случилось по воле господина мага? А если бы я не отбил ее? Страшно представить, как сложилась бы ее дальнейшая судьба… Ни одной девчонке, даже самой взбалмошной, я не пожелал бы столь прямолинейного урока.

Она глотала слова вперемешку со слезами, и я видел, что она не врет. Я одновременно радовался и сожалел – радовался, что глупую девчонку хоть в чем-то пощадила судьба, и сожалел, что комедианты ушли живыми. Впрочем… я был близок к тому, чтобы развернуть лошадь. И ринуться за комедиантами вдогонку, и не будь я Рекотарс, если бы я не догнал их. Догнал и…

Я оборвал помыслы о возмездии. Время было успокоить девчонку – и, не без труда переключив ее на другое, я узнал много интересного.

Ее дед был великий маг. Ее отец был легендарный полковник Солль, о котором я даже что-то когда-то слышал; ее старший братец пропал десять лет назад, и, начиная рассказывать о нем, она всякий раз запиналась и снова давала волю слезам.

Тогда, чтобы высушить эти слезы, я заговорил о Маге из Магов Дамире. О драконе, опустошавшем окрестности замка Химециусов, о копье, пронзившем чудовище, и о давних временах, когда драконов было пруд пруди, но зато господа маги никогда не бывали корыстны. Все знают, что подвиг по убиению дракона славный Дамир совершил бесплатно, безвозмездно и прекрасная дочь Химециуса отдала ему руку не в награду, а повинуясь велению сердца…

Алана очень скоро забыла, как рыдают, и слушала разинув рот. В коридоре гостиницы ругались слуги, под окном бранились коты, в отдалении кто-то колотил молотком о жесть – в нашей маленькой комнатушке было тихо, горел камин и посверкивала глазами тощая девчонка, которой в эту минуту нельзя было дать больше тринадцати. Или мне придется жениться на ребенке?!

Да, она была ребенок, и достаточно скверный – одна эта выходка с побегом из дома говорила о многом.

Она была моя невеста. Одной неотвратимости этого факта хватило бы, чтобы вызвать у меня зубную боль.

Дверь открыл мрачный слуга; его неопределенного цвета глаза остановились на моем лице, помрачнели еще больше – и вдруг округлились, как блюдца, обнаружив у меня за спиной притихшую Алану.

– Ох… Госпожа!! Госпожа Танталь, сюда!!

Слуга вопил и держался за сердце. Алана крепко взяла меня за локоть – чего доброго, мне придется еще и отбивать ее от домашних строгостей, спасать от праведного ремня…

Откуда-то выскочила румяная девушка – горничная – и тоже завопила, всплескивая руками, как курица. Весь дом потрясенно орал, когда сверху, с высокой лестницы, бесшумно слетела женщина в темном платье, с выразительным, не особенно красивым, но очень запоминающимся лицом.

Первый взгляд – на меня, второй – на Алану, да такой, что девчонка за моей спиной съежилась. Вот это особа, надо сказать. Ураган, а не дамочка. Сестра?..

– Привет, Танталь, – хрипло сказала Алана, не выпуская моего локтя. – Это господин Ретанаар Рекотарс.

– Очень приятно, – сообщила дамочка ровно, как будто негодница Алана каждый вторник возвращается из странствий, ведомая незнакомым мужчиной. И добавила, обернувшись к слугам: – Клов, беги за господином Эгертом. Дюла, приготовь горячей воды… Вы, господин Рекотарс, – я вздрогнул, с таким странным выражением она произнесла мое имя, – будьте добры, входите.

Я счел своим долгом расписать страдания Аланы таким образом, чтобы никому не пришло в голову дополнительно ее наказывать. Это оказалось нелишним – потому что маленькая дурочка, гордо замкнувшись, отказалась что-либо объяснять домашним. То была совершенно истерическая гордость; я все вертел головой в ожидании, что вот-вот из дальних комнат появится мать Аланы, уж матери-то грех не поплакаться, кто-кто, а мать должна была немедленно узнать обо всем и все простить. Но Аланина матушка не спешила навстречу блудной дочери, и, хоть это здорово меня смутило, расспрашивать я не стал. Что-то удержало; не тот это был случай, чтобы проявлять любопытство.

Потом явился мой будущий тесть.

Сперва я увидел силуэт в дверном проеме и решил было, что господин Солль молод; потом он шагнул вперед, я разглядел его лицо и понял свою ошибку. Отец Аланы был почти полностью сед, лицо его, когда-то красивое, теперь носило на себе решетку жестких волевых морщин. Я уже уверился в том, что господин Солль стар, но тут он взлетел по лестнице, шагая через две ступеньки; слуга, прибывший вместе с ним, все еще стоял внизу, тяжело дышал и держался за сердце – дыхание же господина Солля не сбилось ни на йоту.

Алана вздернула нос.

В этот момент мне самому захотелось дать ей подзатыльник. После всего, что было, после всего, что пережили ее родичи, – демонстрировать спесь?!

Полковник Солль шагнул к дочери с таким выражением лица, что я не удивился бы, если б он залепил ей пощечину; вместо этого он попросту обнял ее и привлек к себе. Девчонка мгновенно растаяла, будто масло на солнышке, и своим чередом пошли слезы, сопли и естественные в таких случаях слова.

Я перевел дыхание. Вот это было уже вполне по-человечески; вряд ли дело дойдет до ремня, а если и дойдет, то, по крайней мере, на трезвую голову.

Сознавая, что семейные сцены не терпят свидетелей, я потихоньку убрался в какой-то темный уголок. Там меня нашла заплаканная старушка, и нашла, оказывается, затем, чтобы поцеловать руку.

– Спаси вас Небо… Как вы нашу девочку спасли…