Последняя обойма - Гайдуков Сергей. Страница 39

Шаг. Я смотрю в стекло, пытаюсь увидеть отражение того, что происходит за моей спиной. Но ничего не могу разобрать. И тут я совершенно отчетливо слышу металлический щелчок...

И поворачиваюсь, вырывая «люгер» из кармана...

— Все, Костя, можешь повернуться! — кричит Анна. Я поворачиваюсь и вижу, как она выходит из-за джипа. Ее пистолет больше не направлен на Боба.

Тот размахивает руками и вопит:

— Что это вы тут устроили?! Что за спектакль?! Он мне наговорил какую-то чушь про Марка...

— Это не чушь, — отвечает Анна. — Это совсем не чушь. Я бы даже сказала, что это правда... Костя! — Она удивленно смотрит на меня. — Все в порядке, что ты...

А я не опускаю «люгер», хотя не могу точно поймать на прицел Боба. Звук металлического щелчка не дает мне покоя.

— Костя. — Анна шагает ко мне, потом переходит на быстрый шаг. — Все нормально...

— Ничего себе нормально! — Боб воздевает руки к небу. — Я думал, он собирается меня пристрелить! Я думал, это ловушка!

Я криво усмехаюсь: сам-то я думал точно так же про него. Но этот щелчок...

— Я слышал... — говорю я подбежавшей Анне.

— Это я сняла пистолет со взвода, — отвечает она.

— Ах вот оно что... — бормочу я.

Напряжение уходит. Стальной стержень, поддерживающий меня в вертикальном положении, растворяется где-то внутри моего тела... Я становлюсь бесформенным куском студня и расползаюсь по блеклой траве...

Аккуратно кладу щеку на холодную землю. И засыпаю.

Глава 8

Я проснулся так, как выныривают купальщики из глубины темного холодного озера — торопливо, судорожно, стремительно, стараясь как можно быстрее глотнуть легкими воздух.

Тело вздрогнуло, согнулось в поясе, и я ощутил легкую тошноту в сочетании с головной болью словно после долгой и добросовестной пьянки.

— Добрый вечер, — сказал Боб. Это прозвучало приглушенно, как будто в ушах у меня торчали ватные затычки. Я неуверенно поднял ладони и хлопнул себя по щекам. Это оказалось больно. Как и должно было быть. Стало понятно, что я проснулся.

Только эта тяжесть в голове... Я поднял руки еще выше, ощупал череп. Какой-то он был не такой.

— Вы что, пришили мне чужую голову, пока я спал? — хмуро поинтересовался я у Боба. Тот оторвался от рассматривания картинок в журнале «Космополитэн» и продекламировал:

— Голова повязана, кровь на рукаве. След кровавый стелется по сырой траве.

— Туго замотали, медики хреновы, — пожаловался я.

— Чтобы не развалилась.

Я еще немного поворчал, а потом стал осторожно сползать со своего ложа, которое было составлено из двух древних кухонных столов разной высоты. Из-за этого у меня теперь болела спина.

Разминая руками поясницу и переступая черепашьими шагами по полу, я осматривался. Место, в котором находились я, Боб и прикорнувший в углу на разодранном матрасе Сидоров, напоминало деревенский сарай. Бревенчатые стены, высокий потолок, каких не встретишь в городских квартирах. И запах: пахло довольно противно, но не так, как пахнет в «хрущевках» или в многоэтажных панельных домах. Это был очень своеобразный плохой запах. Сырое дерево, затхлость и гниль. Боб листал глянцевые страницы журнала и морщился. То ли от запаха, те ли от содержания журнала.

— Куда это нас занесло? — спросил я, подойдя поближе к Бобу и привалившись к стене для удобства.

— Нас заносит все дальше и дальше, — пробормотал он, не отрывая глаз от фотографий Наоми Кэмпбелл. На меня он смотреть не хотел. Конечно, у Наоми фигурка получше. Да и бледный я какой-то стал в последнее время.

— Анна? — задал я следующий вопрос.

— По делу, — был ответ.

— А мы что тут делаем?

— Ждали, пока ты очухаешься.

— Ну, так дождались, — обрадовал я Боба, и он все-таки отложил журнал.

— Что ты предлагаешь? — осведомился он.

— Даже не знаю... — сказал я, и это было правдой. В голове стоял какой-то туман, в котором очень успешно спрятались все мысли. Я понимал, что это неправильно — сидеть в сарае. Но почему это неправильно, я вряд ли бы смог объяснить.

Боб скептически посмотрел на мое лицо и снова углубился в чтение.

А я сполз по стене на пол и закрыл глаза.

— Сортир на улице, — услышал я в наступившей темноте бурчание Боба. — Какой кретин его строил?! Руки бы оторвать... Такие щели в стенах...

— Боишься, что будут подглядывать?

— Дует, — коротко ответил Боб. — Здесь задохнуться можно, а на улице — ураган какой-то. И вообще: нет в жизни счастья.

Может быть, он говорил еще что-то, но я уже не слышал. Я заснул и проснулся уже перед накрытым столом. Даже перед двумя. Я сидел на фанерном ящике, а передо мной стояли два стола, те, что служили раньше мне постелью. Теперь они были покрыты старой газетой и богато сервированы. Под стать окружающей обстановке. Буханка черного хлеба, палка салями, две полуторалитровые бутылки минеральной воды, две банки килек в томате, три плитки шоколада и россыпь красных венгерских яблок. Плюс четыре тарелки, четыре вилки и четыре стакана. Все — из белого пластика.

Во главе стола сидел Сидоров, мутно поглядывая вокруг и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Я сперва подумал, что это от слабости, но оказалось, что он тоже восседает на ящике, а тот скрипит и гнется под ним. Сидоров глотал какие-то таблетки, что высыпала перед ним на газету Анна, и запивал их водой.

Мне тоже досталась порция: таблетка аспирина, растворенная в воде. Боб отхлебнул из банки «Хайнекен» и сказал:

— Приятного аппетита.

Сидоров с мученическим выражением лица наблюдал, как пиво уходит в чужое горло. Мне было все равно. Я был равнодушен к еде и питью. Мои часы стояли. Я не знал, который час и какой день недели сегодня. Я лишь знал, что у меня ломит спину. Я знал, что спятивший дятел забрался мне в голову и теперь пробивается наружу, методично колотя в череп. Остальное уже не представляло интереса.

Боб допил пиво и бросил опустевшую банку в угол. Там уже валялась пара смятых жестянок. И окровавленные бинты.

— Хозяева не будут возмущаться? — спросил я.

— А нету хозяев, — развел руками Боб. — Ничейный дом. Только в провинции такое встречается. У нас так каждый сантиметр площади расписан и приватизирован. А за метр и убить могут.

Я немного напряг память, припомнил обстоятельства своего обморока... И решил, что мы сидим в одном из домов у того самого пустыря.

Анна подтвердила мою догадку.

— Ты меня просто напугал, — сказала она, — когда рухнул там... Ничего, заживет.

— Жизненные центра не задеты, — проговорил я, тупо глядя в газетные строки. Там не было ни одной знакомой буквы, и я решил было, что крыша моя переехала в другое место окончательно и бесповоротно. Минут пять спустя я сообразил, что газета лежит передо мной вверх ногами. Стало немного легче. Я сильно вырос в своих собственных глазах.

— Надо было водки взять, — выпалил вдруг Боб, ласково поглаживая свою бородку. — Помянуть Марка...

— Вот еще! — презрительно фыркнула Анна. — Дерьма-то...

— Как-никак, товарищ по работе, — настаивал Боб.

— Этот товарищ перерезал бы тебе глотку, как тому доктору, и не поморщился, — многозначительно сказала Анна. — Он уже играл в свои игры, он был сам по себе... Никакой он был не товарищ.

— Кое в чем ты права, — кивнул Боб. — Марк — свинтус. Мог бы расколоться. Мог бы заложить своего хозяина. Мы бы уже сегодня отсюда улетели. С чувством выполненного долга. А теперь... — Он тяжело вздохнул. — Черт знает, сколько еще придется куковать в этой дыре...

— А ты ничего не раскопал в «Европе-Инвест»? — медленно проговорил я. Произнесенное «Европа-Инвест» тут же отозвалось очередным ударом безумного дятла в череп. Мой организм уже не переваривал всей этой истории.

— Ничего такого, что давало бы выход на главных людей, — с сожалением сказал Боб.

— А видеопленки? Там что-то было не в порядке с ними. — Я выдавливал из себя эти слова как сок из иссохшего лимона. Я не хотел возвращаться в ЭТО. Но ничего другого не оставалось. — Это не подставка? Не монтаж?