Великолепная пятерка - Гайдуков Сергей. Страница 4

Но клеркам никто и никогда не говорил таких вещей. На то они и клерки.

— Привет, мадам... — Дровосек отпустил Кирсана и неторопливо двинулся навстречу Морозовой — здоровенный детина в клетчатой рубахе навыпуск. — Что нового в нашем дурдоме?

— Черт бы побрал эту работу, — сказала Морозова беззлобно и обреченно.

— Как обычно, — кивнул Дровосек.

Борис Романов: смерть по доступным ценам

Согласно инструкциям, полученным в Александровском саду, Борис не должен был поворачиваться и обнаруживать таким образом свой контакт с человеком на скамейке. Однако долгое напряженное ожидание и брошенная незнакомцем невзначай фраза дали в совокупности совсем иной результат — Борис вздрогнул, едва не уронил опознавательный брелок и обернулся.

— Стаю быть, умирать приехали?

— Чего?!

— Из Москвы?

— Ну.

— Следы заметать?

— Допустим, — осторожно сказал Борис, вспомнив все предостережения и запоздало отворачиваясь от мужчины в кепке, пытаясь придать при этом лицу равнодушное выражение.

— Лучший способ замести следы — это помереть, — авторитетно заявил незнакомец, допил кефир и поставил пустой пакет на землю.

— Это что — юмор? — спросил Борис.

— Я сюда не юмор шутить приехал, — неожиданно серьезно ответил ему мужик. — У меня бизнес.

— Да ну? — усмехнулся Борис.

— Не хочешь, не верь. Только я сейчас встану и пойду. Вон туда, направо. Ты за мной не иди. Выжди минут пять и двигай вон по той аллее. Прямо до конца. Там будет беседка. Войдешь в нее и сядешь на скамейку, что посредине. Усек?

— И что будет? — недоверчиво спросил Борис, но мужчина в кепке уже встал и пошел, как и обещал — направо. Попутно заглядывая в урны и иногда выуживая оттуда пустые пивные бутылки.

— Мама моя родная, — в тихом отчаянии прошептал Борис. — Да что ж я такой болван-то?! Да что ж меня обувают как последнего лоха...

Он ущипнул себя за запястье. Жаль, но дивное видение не исчезло — пустой пакет из-под кефира и удаляющийся мужик, исследующий мусорные урны. Чтобы увидеть это, стоило ехать из Москвы черт знает куда, да еще и на общественном транспорте, да еще и с пересадками... Стоп. А в чем смысл? Если все это лажа, то зачем? Зачем было вытаскивать его в эту глушь?

Борис резко вскочил, обернулся, инстинктивно приняв защитную стойку. Нет, показалось. Никто не выскочил из кустов, чтобы оглушить Бориса ударом по черепу и забрать... А что забрать? Деньги? Хм. Тот хмырь по телефону вполне конкретно сказал: «Деньги в Рязань тащить не надо. Позже, когда окончательно все определится, когда станет ясно, сколько вы нам должны, — тогда уже будем заниматься деньгами». Поэтому в карманах у Бориса сейчас было не больше полутора тысяч рублей. Из-за этого тоже убивают, конечно, когда не хватает на бутылку или на дозу героина — но уж слишком все тогда сложно получается. Борис вздохнул и двинулся по аллее. Даже если все это глупость, ее нужно довести до логического конца.

Пол беседки был усеян битым стеклом, обрывками старых газет и окурками. Борис не без опаски уселся, вслушиваясь в тонкий скрип просевших под его телом досок.

— Устраивайтесь поудобнее, — сказали ему любезно. Борис завертел головой, но никого не увидел. Он сидел в глубине беседки, окруженный с трех сторон проволочным каркасом, облепленным пожелтевшими листьями. С четвертой стороны был вход в беседку. Борис сидел к нему лицом и мог отлично наблюдать почти всю аллею, по которой пришел.

— Сидите спокойно, — снова раздался голос. Кажется, говорил тот же самый мужчина, что подсаживался на скамейку, но Борис не был уверен. — Сидите спокойно, смотрите перед собой. Я здесь, рядом. Я буду спрашивать, вы отвечайте, лады?

— Ол райт, — рассеянно сказал Борис. Все это было как-то... Мягко говоря, странновато. Борис почувствовал себя словно в исповедальне — сидишь в полутемном помещении, лица собеседника не видишь, слышишь только голос, и этому незнакомому голосу признаешься в самых своих тайных и сокровенных замыслах. Сам Борис в исповедальнях никогда не был, только в кино видел. Не было ему нужды ходить исповедоваться. У него на работе роль исповедника играла Служба безопасности, СБ. Это они выискивали грешников, заставляли каяться в грехах... Н-да. Много еще чем занималась СБ.

— Обязательно было весь этот цирк устраивать? — спросил Борис, распихивая носками ботинок мусор перед собой.

— Вы сами сказали — стопроцентная конфиденциальность. Вы сами сказали, что за вами возможна слежка, возможно прослушивание телефонов. Вот мы и постарались все сделать по высшему классу. Сейчас в парке еще три моих человека, они полностью контролируют ситуацию.

— А за мной действительно велась слежка? — спросил Борис.

— Это уже неважно — была, не была... Главное, что в данный момент все чисто. Давайте решать наши вопросы. Насколько я знаю, вы хотите исчезнуть. Так?

— Так, — после секундной заминки согласился Борис. Еще один шаг по дороге, которая может привести совсем не туда, куда он замыслил. Еще один шаг. И если Борис принял неверное решение, если...

— Вы хотите исчезнуть из Москвы или вообще из страны? — деловито уточнил некто за желтыми листьями клена и зелеными прутьями беседки.

— Из страны. И чем дальше, тем лучше.

— Со сменой фамилии?

— Да, — решительно кивнул Борис. Он бы и лицо поменял, если бы эта процедура не была такой долгой... А времени у него не было. Так он считал.

— Вы будете один?

— В каком смысле?

— Исчезаете один? С девушкой?

— Э-э... С женой и дочерью, — сказал Борис и по воцарившейся тишине понял: что-то не так.

— Это, конечно, ваше личное дело, — ожил через несколько мгновений голос за листьями. — Но поймите... То, что вы задумали, это хороший шанс изменить свою жизнь.

— Я понимаю, — сказал Борис.

— Совсем ее изменить, — сказал голос тоном змея-искусителя. — Вот вы линяете от бандитов или там от милиции — это неважно. Почему бы заодно не слинять и от жены? Поедете в Бразилию, например, и оцените, насколько верен был мой совет.

Борис в этот момент представил не пляжи Бразилии. Он представил совсем иное. И с невесть откуда взявшейся дрожью в голосе произнес:

— С женой и дочерью. Тебе там что, плохо слышно?

— Слышимость в норме, — чуть удивленно ответил голос. — С женой так с женой. С дочерью так с дочерью. Только ведь у нас не туристическая фирма, скидок на детские путевки у нас не бывает.

— Я догадывался, — сказал Борис.

— Ну и хорошо, — миролюбиво ответил собеседник. — Тогда я снова порекомендую вам в качестве лучшего способа ухода в новую жизнь — смерть. Качественная инсценировка по доступным ценам. Вас больше никто никогда не будет искать. Вас с почестями похоронят... Ну, то есть не вас, а кого-нибудь с вашими документами и зубными протезами.

— Инсценировка для всех троих?

— А что вас смущает? Да хоть для десятерых. Вот мы тут недавно на Пушкинской... Хотя, ладно, не буду хвастаться. Берете этот вариант?

— Хм... — Голос из-за листьев говорил такое, что Борис не мог адекватно это воспринимать. Вместо делового разговора Бориса тянуло куда-то не туда. — А... А откуда вы возьмете трупы для инсценировки? И... Там же труп ребенка будет нужен. Откуда?

— От верблюда. Это уже наша забота. Я же не спрашиваю вас, откуда вы возьмете сто пятьдесят тысяч долларов.

— Сколько?! — Борис вздрогнул.

— Сто пятьдесят. Тысяч. Долларов США. Это за все про все.

Борис посмотрел на пустую аллею перед собой. Он подумал, что голос из-за листьев был очень любезен, когда не спросил его, откуда Борис достанет сто пятьдесят тысяч долларов.

Потому что Борис и сам не знал, откуда он их достанет.

Боярыня Морозова: в темпе вальса

За двадцать минут до отправления поезда Морозова стояла в женском туалете Ленинградского вокзала и с отвращением рассматривала в зеркале собственное отражение. Ей провели «коррекцию визуального образа» — так заковыристо обозвал результат своей работы гример Сева. Теперь Морозова выглядела не то чтобы моложе, не то чтобы обаятельнее или однозначно лучше — теперь она выглядела женщиной иного характера, иного склада ума и иного поведения. Теперь она просто выглядела другим человеком. Настоящая Морозова даже вне работы одевалась преимущественно в черное или темно-синее, простые немаркие цвета, которые помогали затеряться в толпе. Морозова предпочитала носить ботинки, темные джинсы, свитера и мешковатые куртки, скрывавшие силуэт, но зато оснащенные множеством карманов, которые потом можно было набить до отказа хитрыми штуками, необходимыми для работы. Морозова не признавала всяких там кейсов, потому что для их переноски нужно было занять одну или две руки, а свободой рук она весьма и весьма дорожила. Поэтому в ее гардеробе преобладали многокарманные куртки, а из сумок признавались лишь дорожные, на ремне через плечо. А еще у куртки непременно должен быть капюшон, чтобы скрыть со стопроцентной гарантией наушник спецсвязи, ну и лицо — само собой. Морозова уже забыла, когда носила волосы длиннее плеч, а из бижутерии лишь иногда прихватывала небольшой изящный кастет, позаимствованный некогда у невезучего киллера-вьетнамца. Вьетнамец среди своих считался громилой, и его кастет пришелся как раз на морозовские пальцы. Дровосек такую штуку смог бы использовать разве что в качестве брелка для ключей.