Джокер - Разумовский Феликс. Страница 6

Краев едва не начал открещиваться от Тишки, но мгновенно почувствовал себя предателем и сказал совсем другое:

— Извините, пожалуйста. Мы больше не будем…

— Не сердитесь, профессор, — встал на его сторону Борода. — В натуре, на своих! Это же Олег Краев, кореш мой. Ну, привет, брат.

Великан хмыкнул и выпустил из-за спины собачку, которой не давали мирно прогуляться на улицу. Невозмутимый среднеазиат шагнул к Краеву, с интересом обнюхал подставленную ладонь… Пока Олег силился сообразить, чем больше пахло от его руки, котом или курицей, и каковы могли быть последствия, пёс облизнулся, вздохнул и выразительно посмотрел на хозяина. Ну что, мол, гулять-то пойдём?..

— Познакомься, Олег, это профессор Наливайко, Василий Петрович, — с явной гордостью представил своего спутника Коля Борода.

Услышав фамилию, Краеву полагалось бы выронить кроссовку, но он почему-то даже не вздрогнул. Наверное, оттого, что великан просто оказался именно тем, кем должен был оказаться. Вот ведь шуточки шутила война. Там, «за речкой», Олег знал прапорщика Наливайко всего-то минуты. А запомнил, оказывается, до гробовой доски.

Борода уже указывал Василию Петровичу на Краева:

— А это Олег, натуральный живой писатель, вот.

Профессор посмотрел на Краева без интереса.

— Извините, — сказал он. — Не имел чести читать.

— А я вот и ваши работы, и про вас очень даже читал, — обрадовался Краев. — Вы с тем деятелем из Принстона, Мак-Гирсом, по-моему, все основы физики переворачиваете, только это не все ещё осознали… В Интернете было недавно, вроде бы Мак-Гирс опытную установку достраивал… Вы не в курсе, как он, закончил?

— Закончил, — сразу помрачнел Наливайко. — Только лучше бы не заканчивал… Впрочем, об этом… история больно тёмная… — И глянул на Краева с пробудившимся интересом: — А вы сами-то о чём?..

Он не договорил: дверь по соседству открылась, и в коридоре возникла ещё одна борода. На сей раз — рыжая. Её полуголый обладатель был крепок и мускулист и держался соответственно.

— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался он зловеще. — Будете продолжать орать, драка будет… — В окна его номера било солнце, коридорное освещение наверняка показалось ему потёмками, но вдруг он решительно изменил тон. — Сержант, ты?.. Во мир-то тесен…

Последняя фраза получилась фальшивой.

— Старлей… — Краев протянул ему руку, крепко пожал и внёс свою лепту во всеобщее представление друг дружке: — Это сослуживец мой. Вместе воевали… в Афгане. Это — Коля Борода, а это — Василий Петрович Наливайко, профессор.

Профессор погладил по голове усевшегося кобеля:

— А это — Шерхан.

— Наливайко? Василий Петрович? — тихо переспросил Песцов. Он пристально глядел на великана, и Краев увидел, как он дёрнул горлом, словно глотая всё ещё коловшийся ком. — Ваня Наливайко… Старший прапорщик… Так похож был на вас… Ну просто один в один… Мы в Афгане вместе…

— Ванька? — Даже при ублюдочной лампочке было заметно, как побледнел Наливайко. Вытащив из кармана портмоне, он достал маленький фотоснимок. — Вот… Мой единственный сын… Как он погиб?

Со снимка улыбался скуластый, наголо бритый парень, которому в самый раз пришлись бы шаровары, сабля и оселедец гоголевского Тараса.

— Как герой. И это не слова, — выговорил Песцов. — Мы попали в засаду, духи били в упор. Из всей группы выжили двое, я, — он снова дёрнул горлом, — и он, — он кивнул на Олега, — Такие вот дела.

— Эх, — глухо охнул Наливайко. — Без погребения… В чужой земле…

— Он, батя, сразу в рай ушёл, прямо на небо, — сказал Краев. — Машина с боеприпасом была. Трёхтонка. Да что мы тут-то стоим, как сироты какие! Пошли ко мне. Помянем тех, кто не вернулся…

— Да нам бы… в общем… ехать надо, — начал неуверенно Наливайко, но Коля Борода решительно постановил:

— Иди, Василий Петрович, иди и даже не думай. Сам в лучшем виде затарюсь. Ну всё, ребята, пока. Посидел бы с вами, да никак, живые сожрут живьём.

— А теперь, ребята, давайте за вас, — налил по второй Василий Петрович, — За то, что живыми остались, за то, что целыми пришли. За то, что есть с кем Ваньку моего помянуть…

Атмосфера в номере царила самая братская. Четвёртая стопочка на столе стояла отдельно, накрытая кусочком хлеба, и казалось, что младший Наливайко сидел где-то рядом, улыбался, слушал их разговор. Одна беда, видеть его мог разве только Шерхан, безмятежно разлёгшийся на линолеуме. Зря ли говорят, что собаки легко видят незримое. Особенно такие вот «четырёхглазые», с рыжими подпалинками бровей.

— Так ты, Олег, значит, писатель, — уточнил Василий Петрович. — И в каком же жанре работаешь?

— Ну… — задумался Краев. Мысль о необходимости жанрового самоопределения до сих пор его как-то не посещала. — Знаете, — сказал он наконец, — по-моему, в литературе, как и у вас в науке, всё самое интересное происходит на стыке направлений. Вы небось, чуть что, и физику готовы припрячь, и химию, и биологию, лишь бы до истины докопаться. Вот и я не о законах жанра думаю, а о том, чтобы читателя за уши не оттащить было. И под это дело ему всякого-разного познавательного сообщить. И про физику, и про химию, и про историю…

— Ох, только про историю нашу лучше не надо бы, — поморщился Наливайко. — Сплошное враньё, а против ветра писать — только начни, в один миг заклюют… Мы вот копаем в местной Долине Смерти… а ты думал, здесь такой нет? Есть, а как же… Короче, насмотрелись, слёзы на глазах. Никто не забыт, ничто не забыто… мать их… Как подумаешь, так даже и хорошо, что Ванька не в землю ушёл, а сразу на небо… Не то вот так же лежал бы, пока государство памятники ставит и слёзы крокодиловы льёт…

— Да нет, Василий Петрович, — помолчав, отозвался Краев. — Экскурсы в прошлое у меня запланированы, но в гораздо более давнее. По преданию, в здешних болотах есть остров, а на нём — святой монастырь. Действительно святой. И не потому, что монастырь, а потому, что место уж очень особенное. Я ведь из-за него сюда и приехал. Библиотеки перекопал, с этнографами говорил… Только разговоры — это одно…

— А ты давай-ка к нам, — внезапно воодушевился Наливайко. И даже пристукнул кулаком по столу, совсем не сильно, чтобы не расшибить хилую гостиничную мебель, но стало очевидно, что кулачищи у немолодого профессора были пудовые. — Мы ж на тех самых болотах как раз и сидим! Люди крутятся опять-таки всякие разные, они тебе что хочешь найдут. Кстати, про друга детства моего слыхал, про Мотю Колыму? Что, не слыхал?.. Ну, Олег, ты даёшь! Да его на каждой пересылке любая собака знает… Не, Шерхан, это не про тебя… Давай, в общем, приезжай… Ладно, ребята. Пойду, в самом деле, Ханька выведу… Спасибо ещё раз за Ваньку моего…

— Ты мою бабу видел? — спросил Песцов Краева, когда за профессором закрылась дверь. — Она на тебя положила глаз, так что смотри, поосторожнее. Такое может…

— Хм, поздравляю, — не понял его Краев. — Только за меня не бойся. И за неё. Как положила, так и…

— Да не про койку речь, сержант, — как-то грустно усмехнулся Песцов. — Уж доподлинно не знаю, кто она, но ты мне поверь… Волшебница, телепат, экстрасенс… Да ещё и с яйцами баба. С такими, что замочит и не моргнёт. Ну так вот. Ей до зарезу нужна какая-то древняя хреновина, которая у тебя есть.

Олег сразу понял, что речь шла о пресловутом нагубнике. Он успел даже представить жеманную красавицу в виде затянутой в чёрное «расхитительницы гробниц», крадущейся в ночи к нему в номер, но промолчал, ожидая продолжения. И продолжение не задержалось.

— Только вся закавыка в том, — продолжал Песцов, — что хреновину эту нельзя ни украсть, ни купить, ни отнять. Можно только получить в виде презента. Чуешь, какая фигня? А я в ней участвовать не желаю…

— Чую, — посмотрел ему в глаза Краев. — Слушай, а совсем послать твою любезную никак не получится? Такие у нее яйца большие?

В глубине души он аплодировал старлею: «Молодец, не гнилой…»

— Да при чём тут яйца, — усмехнулся Песцов. — Отношения у нас, понимаешь. Любовь-морковь. И потом, — он сделал паузу, — я ведь в розыске. Федеральном. Если бы не она, точно бы замели. — Краев непонимающе смотрел на него, и он удивился: — Ты что, блин, сержант, телевизор не смотришь?